"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

Через несколько месяцев после этого странного вечера я избавился от “форда” и потратил часть выплаченного Барнаски аванса на черный “рейндж ровер”. Гарри был первым человеком, которому мне хотелось показать свое приобретение. И я отправился к нему в Гусиную бухту. Он долго изучал новехонькую машину, которую я поставил у дома. Но вместо поздравлений сказал:

— И все это ради этого, Маркус. Все эти часы, годы, проведенные за столом, вся яростная жажда жизни, выплеснутая на бумагу, — все ради того, чтобы променять ваш бодрый “форд” (я знаю, я на нем пару раз ездил) на элитную тачку. Я вас не осуждаю, Маркус, вы тут ни при чем, просто так работает наше общество: по-настоящему людей уже ничто не впечатляет, кроме денег. И потом, знаете, это проблема всех художников: ими восхищаются, пока они никому не известны, а когда они приходят к успеху, ими начинают брезговать, потому что выясняется, что они как все. Когда деньгами швыряются трейдеры, которые делают деньги из денег, это никого не смущает, хоть мы и презираем их за алчность. А от артистов ждут, чтобы они немножко подняли планку, чтобы они были выше этого. Но, в сущности, это вполне нормально: артист, срубив бабла, хочет его тратить. Успех сродни болезни, Маркус, скоро вы это поймете. Поведение меняется. Успех у публики, известность, то есть взгляд других, обращенный на вас, влияет на то, как вы себя ведете. Этот взгляд не дает вам жить нормально. Но не пугайтесь: раз успех — это обычная болезнь, значит, он порождает антитела. Борется сам с собой, внутри себя. Стало быть, успех — это запрограммированное поражение.

* * *

Я закончил свой рассказ. Гэхаловуд глядел на меня с любопытством:

— Значит, Маркус на “форде” — это то, кем вы стали бы, если бы не успех, да?

— Точно.

— И были бы вы счастливее?

— Черт его знает.

— Но вы до сих пор любите эту девушку? — спросил он, показав на Эмму вдали.

— Нет, я люблю тот идеал, который в ней воплощен. Это могла быть и моя тетя Анита, и даже Хелен.

— Кончайте с идеалами, писатель, и переходите к практике. Семейная пара купается в счастье несколько месяцев, не больше. А потом — труд, компромиссы, фрустрации, слезы. Но оно того стоит, потому что в результате возникает целое, которое держится не химией и волшебством, — вы это целое строите сами. Любовь не живет сама по себе, ее создают.

Я кивнул. Гэхаловуд братски хлопнул меня по плечу:

— Давайте вернем эту тачку, и поехали домой.

— Сперва я должен объяснить, почему я здесь.

— Почему вы тут шпионите за людьми? Вы мне только что сказали.

— Нет, сержант. Я должен объяснить, почему ввязался в это расследование. Хочу быть перед вами честным: я и сам не знаю, веду ли его в память о Хелен, или чтобы очистить вашу совесть, или попросту ради себя самого, как законченный эгоист. Потому что пока я вкладываюсь в это дело, мне не нужно думать про собственную жизнь.

Повисла долгая пауза. Наконец Гэхаловуд ответил признанием на признание:

— Знаете, почему я вчера утром приехал к вам в гостиницу?

— Рассказать, как продвигается расследование, я так полагаю.

— В воскресенье, писатель? С утра? Думаете, мне нечем заняться в воскресное утро, кроме как мчаться в Маунт-Плезант поболтать о текущих делах?

— Есть чем, — ответил я, не понимая, куда он клонит. — Наверное, вы могли найти занятие и получше.

— Так вот, писатель: нет. Вот как оно у меня на самом деле. У меня почти ничего не осталось в жизни. Кроме этого расследования, кроме вас.

— У вас же дочки.

— Они в субботу с утра уехали на три недели в лагерь в Мэне. Малия — инструктором, Лиза просто так. Мы про это договорились почти год назад, им очень хотелось. И потом, думаю, им полезно проветриться после всего, что случилось. В общем, теперь мой черед быть с вами откровенным, писатель: не будь этого дела, я бы слонялся по дому и подыхал от одиночества. Позвольте сказать вам доброе слово, больше я его точно не скажу: спасибо.

Я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ:

— Сдавайте машину и поехали обратно в Нью-Гэмпшир. По дороге расскажете мне побольше о славном Маркусе на “форде”.

— Какая уж у него слава, сержант.

Гэхаловуд, расхохотавшись, воздел глаза к небу:

— Писатель, если бы вас не существовало, вас бы следовало выдумать.

Мужская тюрьма штата Нью-Гэмпшир была мне знакома: летом 2008 года я несколько раз навещал там Гарри во время его заключения. И в то утро, заезжая на парковку для посетителей, я испытал острое и неприятное ощущение дежавю.

Глава 17 Форелий рай

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 13 июля 2010 года

Демонстрация проходила у входа в тюрьму, но не перекрывала его. С десяток манифестантов спокойно расположились на большом огороженном участке тротуара и махали плакатами с требованием освободить Эрика Донована. За ними благодушно и явно скептически присматривали двое полицейских, попивая кофе в машине.

На протяжении долгих лет, в любое время года, неутомимая группа поддержки проводила здесь ровно час каждый второй вторник месяца — под дождем и снегом, на морозе, на ветру, под палящим солнцем. Состав ее был неизменным: Лорен Донован, ее родители Джанет и Марк, адвокат Патрисия Уайдсмит и несколько друзей семьи, главным образом пенсионеров. На сей раз, в отличие от предыдущих, на ней присутствовали и журналисты. Едва они заметили нас с Гэхаловудом, как на нас надвинулся целый лес микрофонов и камер:

— Вы приехали поучаствовать в демонстрации в защиту Эрика Донована?

— Мы приехали только затем, чтобы повидать Эрика Донована, — заявил Гэхаловуд. — Наше присутствие здесь не связано ни с каким конкретным событием.

— Как продвигается расследование? — спросил какой-то журналист.

— Речь об официальном полицейском расследовании, — напомнил Гэхаловуд. — Как вы можете догадаться, я давал подписку о неразглашении.

Гэхаловуд заранее определил порядок действий: надо было не попасть в неудобное положение, с одной стороны, перед Патрисией Уайдсмит и Донованами, а с другой — перед начальством, требующим конфиденциальности. Он немедленно прошел в дверь для посетителей и скрылся в кирпичном здании. Я же, со своей стороны, присоединился к Патрисии Уайдсмит. На ней была футболка с надписью “Свободу Эрику”.

— Вы нам привели журналистов, — сказала она. — Их тут никогда столько не было, хоть мы и рассылали коммюнике накануне каждой демонстрации. Благодаря вам Эрик снова оказывается в центре внимания. Спасибо.

— Я здесь только для того, чтобы попытаться выяснить правду, — ответил я.

Лорен, до этой минуты стоявшая рядом с Патрисией, сразу отошла в сторону.

— Это у нее пройдет, — сказала Патрисия. — На самом деле вы ей очень нравитесь.

— Не уверен.

— Поверьте мне, Маркус. Я ее хорошо знаю.

Я встретился глазами с Джанет и Марком Донованами и подошел к ним.

— Простите меня, — сказал я.

— За что простите? — ласково спросила Джанет. — За то, что защищаете моего сына? Мы одиннадцать лет были в отчаянии, и вот наконец появились вы.

Она пожала мне руку. Марк Донован вознаградил меня крепким дружеским хлопком по плечу.

— Спасибо, сынок, — смущенно шепнул он.

— Заходите к нам, Маркус, — сказала Джанет. — Или домой, или в магазин. Когда хотите. Мы будем рады поговорить с вами обо всем этом.

Я кивнул и спросил:

— Думаете, Эрик согласится немного приоткрыться перед нами?

— Поначалу, наверное, будет трудно, — предупредила Джанет. — За одиннадцать лет в тюрьме, в зоне строгого режима, с убийцами и насильниками, он стал грубоват.

— С чего это мне давать показания? Это из-за вас я тут срок мотаю.

Таковы были первые слова Эрика Донована, когда он вошел в тюремную комнату для свиданий и увидел Гэхаловуда. Ему еще не исполнилось сорока, но выглядел он гораздо старше. Физически он был крепок, но черты заострились, на лицо легла печать слишком долгого заточения. Он повернулся было к двери, чтобы надзиратель отвел его обратно в камеру, но Патрисия Уайдсмит тут же призвала его к порядку.