Союз нерушимый

Удар, практически неощутимый из-за того, что я больше ничего не чувствую.

Ослепшие глаза закрываются, лишь в мозгу остаётся гореть, словно яркая неоновая вывеска, мысль: "Нельзя!"

Чьи-то сильные руки подхватывают моё тело, укладывают на жёсткий стол, в два счёта срывают броню, шинель и остальную одежду.

И перед тем, как пришла тьма, я увидел самое жуткое зрелище в своей жизни: надо мной склоняются четыре уродливых женских лица, вымазанных в белой пыли.

22.

Потолок не был белым.

Почему-то все считают, что потолки в больницах и прочих подобных казённых учреждениях, куда попадают главные герои книг, фильмов и игр должны быть белыми, и в этом смысле я сломал стереотип.

Мой был жёлтым - цвета старой книжной страницы. По нему расплывались круги разной насыщенности: от совсем незаметного, близкого к белому, до почти что коричневого. Последние находились возле серой трубы, протянувшейся из потолка к батарее. Перед тем, как полностью вернуться в сознание, я успел заметить, что новую краску наносили прямо поверх облупившейся старой, не зачищая, отчего поверхность трубы напоминала географическую карту неизвестной страны.

В тесной палате едва-едва помещалась кровать и тумбочка нежно-голубого цвета с написанным белой краской инвентарным номером. Окон не было, свет давал висевший под потолком плафон, похожий на таблетку. Внутри него я видел тёмные точечки дохлых мух.

На удивление, первой мыслью стало не "Где я?" и даже не "Почему ничего не болит?"

Я с наслаждением подумал: "Наконец-то, выспался", - и едва поборол желание повернуться на бок и заснуть.

Секундой позже пришло понимание, что это невозможно: я был прочно пристёгнут к кровати стальными наручниками, а к венам обеих рук вели рыжие трубки капельниц. Это подстегнуло воспоминания и запустило мыслительный процесс. Память и предположения навалились скопом и закричали наперебой, как во время вечеринки-сюрприза, когда включается свет и в комнате оказывается целая куча народу. Усилием воли я успокоил весь этот парламент и давал слово всем по очереди.

Кажется, я влип. Кости и мышцы не болят - это плюс, но я в "браслетах" и нахожусь чёрт знает где. Прислушавшись к ощущениям, открыв и закрыв рот, дабы прочувствовать атмосферное давление в ушах, я сделал вывод, что нахожусь где-то ниже уровня земли. Значит, подвал. Плохо, очень плохо.

Нужно было осмотреться и подметить хоть какие-нибудь детали.

Дверь, ведущая в палату, была самой простой, чуть ли не фанерной, но это ничего не значило: судя по звукам, вернее, их полному отсутствию, она очень хорошо изолировала от окружающего мира. Либо я лежал в настолько глухом подвале, что тут было просто некому и нечему звучать.

На тумбочке стеклянный графин с водой и жестяная кружка.

Я обдумал перспективу превращения этих вещей в оружие: графин можно разбить и сделать "розочку", а кружку... Не знаю, кидать в голову. Стойка капельницы может трансформироваться в копьё, особенно, если привязать к ней иглы или сломать под углом. Либо придавить один край ножкой кровати, чтоб он расплющился - остроты для того, чтобы кого-нибудь проткнуть, будет вполне достаточно...

Я занимался подобными умственными упражнениями целую кучу времени: точнее определить не получалось, поскольку всё железо было отключено, и я не мог даже в тетрис поиграть, пока валялся без движения.

Перебрав все известные мне факты о палате, сопоставив со вчерашними (вчерашними ли?
– могло пройти сколько угодно времени) событиями и выдумав несколько теорий моего появления здесь - от самых вероятных до откровенно бредовых, я с известной долей сожаления пришёл к выводу, что нахожусь в "Лебедях".

А это значит, будут пытать.

Как старыми проверенными временем методами, вроде избиения до потери пульса, так и новыми, порождёнными эпохой всеобщей киборгизации. Например, в конторе любили такую штуку: подключали к голове допрашиваемого пару кабелей и транслировали в мозг сутки напролёт оглушительную музыку. Или галлюцинации - кому понравится увидеть и в полной мере почувствовать себя в бассейне с тарантулами? Но это грубо и недостойно настоящего джентльмена. При должном уровне мастерства сотрудники Конторы могли транслировать "клиенту" свои мысли, буквально сводя его с ума. Я не знал, как это: не понимать, какая мысль принадлежит тебе, а какая - хитрому следователю, и, честно говоря, не особенно стремился испытать это на собственной шкуре.

Ну и, разумеется, старый добрый и уже успевший выйти из моды "мозголом", когда данные из головы извлекаются напрямую, безобразно и безвозвратно калеча личность, сознание и рассудок.

Занятый этими невесёлыми мыслями, я услышал где-то далеко-далеко отсюда шаги - и меня бросило в жар. Я мысленно обругал себя, упрекнув в трусости, но ничего не мог поделать: звук приближающихся шагов в абсолютной тишине заставлял моё сердце выпрыгивать из груди.

Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.

Всё громче и громче, ближе и ближе, всё жарче и жарче - я мгновенно покрылся нервным потом.

Неизвестный замер перед дверью, и я замер вместе с ними, внутренне сжавшись и приготовившись к худшему. Вошедший в палату мужчина не был похож на врача, скорей, на мелкого-мелкого совслужащего.

Именно такие агенты - серенькие, лысенькие очкарики в кривых костюмах от "Большевички" и врождённой сутулостью - были надеждой и опорой КГБ, а вовсе не накачанные красавцы, умевшие стрелять по-македонски и разбираться в элитных винах.

Именно такие агенты работали долго и счастливо - тихони, сумевшие вовремя стать незаменимыми, но сохранившие реноме безынициативных слизняков.

– Здравствуйте, товарищ сержант!
– сказал он.
– Как самочувствие?

Сержант? Да, я маскировался под него, но... Интересно, очень интересно.

– Здравствуйте!
– отозвался я. Голос оказался очень слабым и тихим, поэтому пришлось откашляться. Удивительно, но это не повлекло режущую боль в груди.
– Самочувствие хорошее. Я здоров?

– Советская медицина творит чудеса, - улыбнулся неизвестный уголками губ.
– Рад, что вам лучше. Тем не менее, придётся ещё полежать какое-то время и пройти одну достаточно болезненную процедуру. Вам приходилось уже получать ранения?

Упоминание болезненной процедуры мне очень не понравилось.

– Никак нет, не приходилось!
– отрапортовал я.

– Даже странно. Вы, извините за прямоту, один из самых старых сержантов, которых мне приходилось видеть. Сколько вам - пятнадцать лет? Двадцать?

Клоны очень быстро росли и созревали, но точно так же быстро и старели. В этом природу обмануть не получилось: ускоренный метаболизм порождал быстрый износ организма.

– Не могу знать!
– я сделал "вид лихой и придурковатый", как образцовый служака.

Мужчина снова улыбнулся.

– Да, я понимаю. Кстати, я пришёл сюда с хорошими новостями. И, наверное, вы уже знаете, с какими.
– Снова этот взгляд: испытывающий, колючий, выжидающий. Я молчал.
– Пришли оценки за курс повышения квалификации. Результат удовлетворительный, так что скоро вы будете направлены для прохождения практики на фронт, но уже в звании младшего лейтенанта.

– Служу Советскому Союзу!
– гаркнул я, делая вид, что глаза лезут из орбит не от удивления, а из-за служебного рвения.