Союз нерушимый

– Часть для вас подобрали отличную, боевую, с опытом. Там сейчас тяжеловато, но вы уж постарайтесь. Нам нужны такие люди, как вы.

Я старательно таращился, поскольку совершенно не знал, что в таких случаях положено говорить.

– Вы помните, что произошло?
– спросил гость.

– Виноват, ничего, - пожал я плечами.
– Всё случилось так неожиданно...
– я изобразил испуг.
– Что за штука меня нашла? Что это вообще было? Я помню, что...

– А вот об этом вам совсем не стоит говорить, - в голосе человека зазвенел металл.
– Надеюсь, вы понимаете, что разглашение информации о...

– Так точно!
– вскрикнул я, перебивая.

– Машина, виденная вами, это новейшая разработка. Скоро таких будет много, но сейчас...
– мужчина приложил указательный палец к губам.
– Не болтайте.

– Разрешите обратиться... Это из-за той штуки я в наручниках?

Мужчина кивнул:

– Да, товарищ сержант. Но скоро вас освободят и подлечат. Павел Павлович врач от бога, кого угодно на ноги поставит. Поправляйтесь.

Мужчина вышел, а я остался думать над тем, что это вообще было.

Очень скоро меня и впрямь поставили на ноги - для этого даже не потребовался никакой доктор - видимо, "Швеи" справились с этим куда лучше. Исчезли боли в пояснице и небольшой сколиоз, я стал гибким, как двадцатилетний. К тому же больше не было ни температуры, ни кашля - волшебство, да и только.

Через день пришёл приказ о переводе в общую палату: оказалось, что я лежу в одном из многочисленных ветеранских госпиталей. Именно сюда доставили вертолётами меня и множество других жертв "аварии" на заводе имени Лебедева. Палаты и коридоры полнились слухами. Люди шептались, что в этом деле очень много странностей. Во-первых, солдатам и персоналу должны были оказывать помощь на заводе либо в больницах поблизости. А во-вторых, раненых доставляли вертолёты чёрного цвета и с одной очень хорошо знакомой всему Союзу эмблемой - щит и меч.

Вскоре я увидел по телевизору, как директор завода, за спиной которого маячила очень мрачная Платонова, делал заявление, мол, взрыв не был ядерным и город вне опасности. Это опять-таки не добавило ясности. Может, Палыч её завербовал? Было бы неплохо. Жаль лишь, что я сам не сумел с ней поговорить.

В клинике меня продержали всего полтора дня и очень быстро выписали, перед этим дав увольнительную и офицерскую форму, которая была новой только на бумаге, а на самом деле - очень сильно б/у. Когда врач (которого, к слову, действительно звали Пал Палычем), включил мне имплантаты, я заглянул в документы и обнаружил, что волшебным образом из рабочего превратился в сержанта Советской армии с незначительным послужным списком. Заглядывая в графу "в/ч приписки", я уже знал, что там будет. Двести первая стрелковая дивизия. Чёрт... Только я понадеялся, что больше не надо служить Родине в самых опасных переделках и дальнейшее расследование Контора может взять на себя...

"Очень недвусмысленно, Пал Палыч. Очень", - с неудовольствием думал я, мысленно готовясь к тому, что следующие дни будут очень трудными. Вообще по части сложности задач шеф даже превосходил Голос, так что неизвестно, правильный ли выбор я сделал.

Врачи предлагали остаться ещё на день в госпитале, но я отказался и предпочёл взять лишнюю увольнительную. За время скитаний у меня отросла длинная щетина, и я решил, что это даже плюс: изменение внешности в моём положении не будет лишним. Перед заляпанным зеркалом в умывальнике госпиталя я побрился, оставив лишь разрешённые уставом усы, побрызгался одеколоном, выменянным у санитара на кусок сливочного масла, забрал тощий брезентовый сидор с немногочисленными пожитками и покинул уютную территорию госпиталя.

До Москвы транспорт не ходил, и пришлось добираться на попутном армейском грузовике. Водитель-узбек, маленький, чернявый, с раскосыми глазами и огромными сапожищами не по размеру всю дорогу напевал какие-то незнакомые мне заунывные песни. Погода, наконец-то, пришла в норму: прекратились дожди, немного потеплело. Вдоль дороги тянулись чёрные и бурые поля, мертвые, застывшие, готовые укрыться первым снегом. Но под солнцем и они выглядели красиво, даже несмотря на то, что светило висело низко над горизонтом и давало болезненный желтушный свет.

Мимо проносились яркие, обшитые пластиком дома в многочисленных деревнях. Там кипела жизнь: колхозы работали в полную мощь, по улицам гуляли молодые люди, стайки школьников возвращались с учёбы. Я вспоминал свои детство и юность, когда колхоз в ноябре был готовой иллюстрацией к постапокалиптическому роману, сравнивал с теперешней картиной и на душе становилось радостно.

Солнце светило в окно, и я блаженно щурился, подставляя ему лицо.

Однако вскоре пришлось вылезать: водитель не собирался заезжать в город, намереваясь проехать по реконструированному МКАД-у и далее уйти на Дмитровское шоссе.

Пройтись пешком, потом на двух автобусах по пробкам; не прошло и двух часов, как я бодро шагал по знакомой улице с полным вещмешком всякой всячины из кооперативного магазина - хорошие консервы, дефицитный сахар, кусок ветчины в пергаменте - не суррогаты, а настоящие продукты: лучшее из того, что я мог найти. Кроме того, я собирался всё-таки передать Марии честно украденные из депутатской квартиры деликатесы. Испортиться они точно не успели бы: добычу я оставил у окна, из щелей которого задувал ледяной ветер.

Вот и мой барак - коричневый, немного покосившийся, с облупившейся у земли краской. Забавно, теперь я действительно считал его своим, словно и не осталась пустовать моя служебная квартира. Интересно, как там Манька? Наверное, Палыч вешается с его закидонов, ибо Иммануил - зверь гордый и не забывающий показать, кто в доме хозяин.

Когда я шёл через полутёмную кухню, лязгая подкованными сапогами по чёрным доскам пола, старуха, вечно сидевшая у окна и считавшая, что здороваться ниже её достоинства, проводила меня хитрым взглядом.

Забрав из комнаты пакет и добавив туда остальные гостинцы, я в очередной раз постучал в дверь к Марии. Потом снова. Простояв так около половины минуты, я расстроился, поняв, что встречи опять не получится, но тут дверь с тихим скрипом приоткрылась и оттуда на меня удивлённо взглянула Мария.

– Здравствуйте!
– я улыбнулся во все тридцать два зуба и протянул презент.
– Я уезжаю, вот, возьмите. В знак благодарности. Спасибо вам!

Соседка начала тихонько отказываться, отпихивая меня, но я решил, что она скромничает, проявил настойчивость и упрямо пытался всучить подарок, пока из-за неверно рассчитанного усилия дверь не распахнулась и я не увидел полностью лицо Марии. Под левым глазом темнел, переливаясь всеми оттенками от жёлтого до чёрного, огромный синяк.

Я оторопел.

– Это не то, что вы думаете, я ударилась, - полушепотом затараторила соседка, оправдываясь, но её прервал пьяный голос из-за спины.

– Это кто там ещё?! Этот твой?

Дверь прикрыли:

– Никто! Баб Варя зашла, за солью.

– Я мужика слышал! Так и скажи, что это твой...

Шаги. Дверь распахивается и на меня бросается нечто, пахнущее потом и перегаром. Мария отлетает в сторону, судя по звуку что-то опрокинув и разбив, а я от неожиданности отступаю в коридор.