Спартак(Роман)
Шрифт:
— Это может быть только потому, что Спартак со мной.
Затем она повернула голову и, конечно же, он встал рядом с ней. Он был одет так, как он чаще всего одевался во время своей борьбы. Он носил высокие кожаные сапоги. На нем была простая серая туника, и маленькая войлочная шапочка сидела на его черных кудрях. Он не носил оружия, потому что всегда ходил без оружия, если им не предстояла битва. На нем не было драгоценностей, ни колец, ни браслетов. Лицо его было чисто выбрито, а кудрявые волосы пострижены.
Его поза была такой легкой и уверенной! Она вспомнила — во сне — что так было всегда. Спартак присоединялся к группе, и чувство легкости охватывало
Теперь, во сне, с ней происходило нечто подобное.
— Что ты здесь делаешь, моя дорогая? — спросил он ее.
— Меня допрашивают.
— Кто?
— Они. — Она указала на благородных сенаторов. — Они заставляют меня бояться. И тотчас она заметила, что сенаторы были абсолютно неподвижными, как бы замороженными.
— Но ты видишь, они боятся, — сказал Спартак. Это было так характерно для него! Он увидел что-то, и сказал об этом просто и прямо. Тогда она всегда задавалась вопросом, почему она этого не видела. Конечно, они боялись.
— Пойдем, Вариния, — улыбнулся Спартак. Он обнял ее за талию и она обняла его. Они вышли из Сенатской палаты на улицы Рима. Они были любовниками. Они гуляли по улицам Рима, и никто их не замечал, никто не останавливал.
Во сне Спартак сказал, — Всякий раз, когда я с тобой, происходит одно и то же. Я с тобой, я хочу тебя. О, я так хочу тебя.
— Всякий раз, когда ты хочешь меня, ты можешь взять меня.
— Я знаю, знаю, но это трудно помнить. Я полагаю, ты должна перестать хотеть чего-то, что у тебя есть. Но я не перестаю тебя хотеть. Я тебя хочу все больше и больше. Ты хочешь меня так же?
— Так же.
— Всякий раз, когда ты меня видишь?
— Да.
— Я так чувствую. Всякий раз когда вижу тебя. — Они шли еще некоторое время, и затем Спартак сказал, — Я должен пойти куда-нибудь. Мы должны пойти куда-нибудь и возлечь друг с другом.
— Я знаю, куда идти, — сказала Вариния во сне.
— Куда?
— Это дом человека по имени Красс, и я там живу.
Он остановился и отнял руку. Он повернул ее к себе, ища ее глаза. Затем он заметил пятно молока на ее платье.
— Что это? — спросил он, забыв, видимо, ее слова о Крассе.
— Молоко, я кормлю моего ребенка.
— У меня нет ребенка, — сказал он. Он внезапно испугался, и он отступил от нее, а потом он исчез. Затем сон закончился, и Вариния проснулась и вокруг не было ничего, кроме темноты.
VIII
На следующий день Красс отправился в деревню, и когда наступил вечер, Флавий привел Варинию к Гракху, как было договорено. Они пришли, когда Гракх одиноко сидел за ужином. Рабыня пришла к Гракху и сказала, что на улице два человека, Флавий и женщина. И женщина несла на руках ребенка.
— Да, — сказал Гракх. — Да, я знаю. Есть место, готовое для ребенка. Приведи их. — Затем он сказал, —
Нет. Нет. Я сделаю это сам. Он почти побежал от столовой к входной двери. Он впустил их к себе. Он был очень вежлив, очень внимателен, и он приветствовал их, как приветствуют почетных гостей.Женщина была завернута в длинный плащ, и в затененных сенях, он не мог разглядеть ее лицо. Но теперь он мог подождать, чтобы посмотреть на нее. Он ввел их внутрь, и сказал женщине, что она может отдать ему ребенка или взять его в детскую. Ребенок бал убаюкан в ее объятиях, и Гракх боялся что-нибудь сказать или приказать, что вызвало бы в ней опасения за ребенка.
— У меня есть настоящая детская для него, — сказал он. — У меня есть маленькая кроватка и все, что ты можешь пожелать. Ему будет очень удобно и безопасно, и с ним ничего не может случиться.
— Ему не надо много, — ответила Вариния. Это был первый раз, когда Гракх услышал ее голос. Это был мягкий голос, но богатый и глубокий, приятный голос. Теперь она откинула капюшон своего плаща, и он увидел ее лицо. Ее длинные, белокурые волосы были завязаны на затылке. На ней не было румян и макияжа, что, как ни странно, делало тонкие черты и контуры ее лица более заметными и красивыми.
Пока Гракх смотрел на нее, Флавий смотрел на Гракха. Флавий стоял в стороне, заинтересованный, мрачный, а также озадаченный. Там ему было неудобно, и как только он смог взять слово, произнес:
— Сейчас мне нужно сделать другие приготовления, Гракх. Я вернусь на рассвете. Надеюсь, ты будешь готов к моему приходу.
— Я буду готов, — кивнул Гракх.
Затем Флавий ушел, и Гракх отвел ее в комнату, приготовленную для ребенка. Там сидела рабыня, и Гракх кивнул женщине и объяснил.
— Она будет сидеть здесь всю ночь. Она ни на минуту не отведет глаз от ребенка. Не нужно бояться, что с твоим ребенком может случиться что-нибудь. Если ребенок заплачет, она сразу позовет тебя. Не нужно беспокоиться.
— Ребенок будет спать, — сказала Вариния. — Ты очень добр, но ребенок будет спать.
— Но тебе не придется прислушиваться к плачу ребенка. Как только это произойдет, она позовет тебя. Ты голодна? Ты ела?
— Я не ела, но я не голодна, — ответила Вариния, после того как положила ребенка в кроватку. — Я слишком волнуюсь, чтобы у меня был какой-нибудь аппетит. Я чувствую, что я во сне. Сначала я боялась доверять людям, но теперь я тебе верю. Я не знаю, зачем тебе делать такое для меня. Боюсь, мне это снится, и в любой момент я проснусь.
— Но ты посидишь со мной, пока я заканчиваю ужин, и, возможно, ты тоже захочешь есть.
— Да, я посижу.
Они вернулись в столовую, и Вариния устроилась на кушетке, стоящей под прямым углом к той, где сидел Гракх. Он не мог отстраниться. Он сидел, скорее напряженно, не в силах отвести взгляд от Варинии. Ему с некоторым удивлением пришло в голову, что его ничто не беспокоит, он не боится, а скорее наполнен большим счастьем, чем испытывал когда-либо в своей жизни. Это был вопрос удовлетворенности. За всю свою жизнь он никогда не испытывал такого чувства удовлетворения. Ему казалось, что с миром все в порядке. Болезненные несоответствия в мире, исчезли. Он был дома, в своем доме, в своем благословенном городе, в своем прекрасном городе, и он был наполнен огромной исходящей любовью к этой женщине, столкнувшейся с ним. Он теперь не пытался отследить комплекс, который фиксировал единственный акт любви во всем его существовании на жене Спартака; он думал, что понял, но у него не было желания прощупать его в себе и наложить на него руки.