Спасите, мафия!

— Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть, я не хочу в больницу! Я не больна, сколько можно говорить?! Я не…

Фразу «я не псих» мне закончить не дали: Бэл вдруг закрыл мне рот ладонью и, обхватив меня за талию, поставил на ноги, а растерянный рабочий с недоумением на лице, глазами, полными пренебрежения, и чуть ли не на лбу написанной фразой: «Она точно псих», — поспешил уйти, ведя за собой рыжую лошадь.

— Тихо, Принцесса, — прошептал Бэл мне на ухо. — Им не надо слышать от тебя слово «псих». Ты не сумасшедшая, так не стоит об этом и говорить. Они всё равно не поймут, а значит, они недостойны слышать твоих пояснений. Принц знает, что такое взгляды, полные жалости, ставящее на тебе клеймо шизофреника. Когда он убил брата, он смеялся от чувства собственного превосходства, от своей победы, а затем закопал его тело, просто потому, что в Расиэле текла та же кровь, что и в жилах Принца — королевская кровь. Принц проявил уважение к происхождению Сиэля, похоронив его, ведь его закапывал сам наследник престола. Но когда Принца нашли рядом с могилой братца, всего в крови и земле, смотрящего на горизонт и грустившего из-за того, что больше никогда он не испытает подобной эйфории, его спросили, зачем он это сделал, и Принц ответил: «Я спутал его с тараканом». Расиэль и был тараканом. Гениальным тараканом, не более. Он всегда побеждал Принца бесчестными методами и после победы издевался над ним. Жестоко издевался. И Принц был счастлив прихлопнуть его, как надоедливого таракана, уничтожить его власть над собой. Но, знаешь, Принца не поняли. Решили, что он сошел с ума. Приводили докторов, представив прессе смерть Расиэля как несчастный случай, и кремировав его тело. Докторам платили за молчание о правде, и они ставили Принцу неутешительные диагнозы, потакая его родителям, желавшим получить подтверждение того, что их сын болен, и его можно «излечить» какими-нибудь таблетками. Принца травили различными препаратами, заставлявшими его спать чуть ли не по двое суток, обкалывали какой-то мерзостью, превращавшей его в растение, но однажды Принц, привязанный к кровати ремнями, сумел освободиться и притворился спящим, ведь он сумел, несмотря на состояние, близкое к безумию, сохранить остатки разума, он ведь Гений. И, когда ему принесли таблетку, он убил слугу, свернув ему шею, а затем сбежал, прихватив ключи своей жертвы. Он пробрался в свою старую комнату и выкрал стилеты, тогда еще не оснащенные нитями. Он решил отомстить. Отомстить тем, кто превратил его жизнь в Ад. Принц нашел своих родителей и убил их, но не получил того же удовольствия, что от убийства Расиэля. Он собрал вещи, взял с собой деньги и отправился, куда глаза глядят, потому что не хотел оставаться в том доме, хоть и был единственным наследником. Предъяви Принц сейчас права на престол, ему бы их вернули, потому что он обставил всё так, будто в дом вломились посторонние и, убив короля, королеву и несколько слуг, похитили их сына, а правит страной сейчас наместник. Но Принцу не нужен был титул короля — он не хотел жить в том проклятом доме и вспоминать месяцы, что его пытались сломать, и годы унижений от подлого братца. Он хотел испытать то, что чувствовал от победы над Расиэлем, и решил, что охотиться куда увлекательнее, чем убивать тех, кто говорит тебе: «Подумай, Бэл, мы хотели как лучше, просто положи нож и выпей таблеточку, она тебя успокоит». Уговоры и полные жалости и страха глаза — это не то, чего хотел Принц. Он хотел сопротивления, но они лишь пытались уговорить его принять таблетки, а это злило. И Принц отомстил. Но удовлетворения месть не принесла, и он решил, что отныне будет убивать лишь в бою, когда противник сопротивляется или пытается убежать, потому что ужас и желание выжить любой ценой в глазах жертвы куда более настоящие и ощутимые, чем паника, прикрытая жалостью и лицемерным пониманием. Принц обнаружил, что может зажигать странное пламя, и разработал систему ножей, связанных прочными нитями, которые, наполняясь тем пламенем, подчинялись его воле, и когда всё было готово, он занялся очисткой своей страны от отбросов — насильников, работорговцев, содержателей притонов… Но это всё было не то — они не могли долго сопротивляться. Тогда-то его и нашла Вария и предложила вступить в ее ряды, пообещав битвы с интересными противниками, способными долго ему противостоять. Принц согласился — это всё же было куда интереснее, чем просто убивать тех, кто его раздражал. Но хоть бои и стали сложными, а охота и прятки — чрезвычайно захватывающими, всё же Принц не испытал того, что почувствовал, убив своего главного врага. И это раздражало. В детстве он жил лишь мечтой уничтожить Расиэля, а с того дня, как достиг своей цели, он не жил, а существовал. И оживал, лишь когда чувствовал, что снова победил, не важно, погиб его противник или нет. Когда Принц видит свою кровь — кровь, так похожую на кровь Расиэля — он вспоминает всю свою ненависть к нему и то чувство, что, он знает, никогда больше не повторится. И это выводит его из себя, срывает тормоза и заставляет все инстинкты обостриться, а на первый план выйти ненависть и жажду мщения и победы, вот тогда-то и проявляются истинные навыки Принца-Потрошителя, который убивает, несмотря на собственные ранения, какой бы тяжести они ни были. Он просто почти не чувствует боли, точнее, не замечает ее, его захватывает эйфория, близкая к той, что он испытал, увидев кровь брата. Ведь это всё же королевская кровь. И Принц побеждает, кем бы ни был его противник, но этого всё равно недостаточно, чтобы снова почувствовать то пьянящее ощущение абсолютной победы и безграничного счастья. Победы у Принца были не столь значительны, а счастлив он с тех пор и до сегодняшнего дня не был ни разу.

Бельфегор замолчал и отпустил меня, но не отстранился, и я всё еще чувствовала спиной обжигающий жар его тела и ловила себя на мысли, что хочу обнять его и сказать, что счастье — это то, что невозможно обрести, причиняя боль, и счастлив он был даже не от победы, а оттого, что освободился, наконец, от гнета и издевок брата, но почему-то не могла этого сделать. Я боялась, что Бэл оттолкнет меня, и этот иррациональный страх не давал мне пошевелиться, потому я просто стояла, замерев, как мраморное изваяние, думая о его словах и о том, что он пустил меня в свою душу, рассказал о своей главной тайне, и чувствуя, что это делает меня счастливой… Наконец, Принц тяжело вздохнул и, отстранившись, пошел в сторону амбара, а я вдруг почувствовала безумное одиночество, которое почему-то меня испугало. «Не уходи», — билась в голове единственная иррациональная мысль, а холод сковывал душу от того, что спина, которую больше не согревал жар объятий Принца, начала замерзать… «Не уходи, не уходи, не уходи…» Я не могла его отпустить. Просто не могла. И этот страх, страх потери, был куда сильнее всех моих фобий и даже сильнее страха перед тем, что Бельфегор меня оттолкнет… Впервые в жизни я не хотела оставаться одна…

Мне вдруг стало безразлично, что будет дальше — я просто поняла, что не могу сейчас позволить Принцу сделать еще хоть шаг. Кинувшись за Бэлом, я схватила подол его куртки. Он обернулся, и я поняла, что что-то не так, потому что он не улыбался, как обычно, был бледен и явно нервничал, хотя обычно ему это и не свойственно. Но я не могла отпустить его, да и не хотела, потому всё же сказала то, о чем подумала после его рассказа:

— Бэл, знаешь… Прости, но я не думаю, что ты был счастлив потому, что убил Расиэля, или потому, что ты его победил. Я думаю, ты был счастлив тогда, потому что обрел свободу, потому что понял, что сможешь наконец вздохнуть полной грудью, потому что больше никто не сможет причинить тебе боль, победить бесчестно, издеваться или заставить твоих родителей сказать, что ты всего лишь номер второй… Ты освободился, и это сделало тебя счастливым. Победа дала лишь эйфорию и чувство превосходства, удовлетворения от того, что ты был лучшим и смог одолеть того, кого считали гениальнее тебя, но счастье тебе подарила свобода. Свобода, которой ты добился своими руками, потому что свобода, подаренная кем-то — лишь подачка, а свобода, которую ты выгрыз зубами — это то, что ты получил в результате тяжелой работы над собой, собственных мучений и боли, пролив тонны пота и крови. Ты спас себя, потому ты и был счастлив, Бэл. Свобода и то, что ты достиг ее сам, заставили тебя почувствовать то, чего ты не чувствовал прежде.

— Сам, — пробормотал Бельфегор и, отцепив мою руку от своей куртки, встал напротив меня и сжал мою ладонь с такой силой, что мне стало больно. Но я не попыталась отдернуть руку, потому что это было неважно, а Принц вдруг спросил: — Ты думаешь, что я больше не смогу это испытать?

— Такую же победу — не знаю, наверное, не сможешь, — пожала плечами я, глядя на челку, скрывавшую глаза Принца. — А счастье… То же самое — нет, потому больше тебе не от кого избавляться, чтобы стать свободным, ведь ты и так свободен. Но я думаю, что ты сможешь испытать даже большее счастье, если произойдет что-то, что сможет заставить твое сердце ожить.

Бэл не ответил. Он просто молча сжимал мою ладонь, думаю, даже не осознавая, что причиняет мне боль, и смотрел мне прямо в глаза. Откуда я это знаю? Я просто чувствовала его взгляд, прожигающий меня насквозь, но не хотела отворачиваться. Я хотела замереть так навечно…

— Ты не странная, — вдруг сказал Бельфегор и, ослабив хватку, потянул меня за руку, отвернулся и быстрым шагом пошел в сторону амбара. — Ты просто такая же, как и я.

Сначала я не поняла, о чем он, бредя за ним и спотыкаясь на каждой кочке, а затем вдруг осознала, что он имел в виду. Он ведь говорил не о нашей идеологии и даже не о том, что мы оба любим смеяться, чувствуя эйфорию от того, что находимся на грани, ведь я смеюсь просто от победы, а он тем больше опьянен ею, чем опаснее была схватка, и чем призрачнее был шанс на выигрыш, а от победы над братом он получил такое удовлетворение потому, что шанс выиграть был просто ничтожен, но он всё же его использовал. Бельфегор сказал, что мы похожи, потому что оба, сами того не подозревая, хотели найти счастье, но искали его не там. Он — в охоте на людей, я — в оккультизме. Где надо его искать на самом деле — непонятно, но явно не там, и мы похожи нашими заблуждениями и нашей мечтой — найти это самое, пресловутое, но такое необходимое счастье…

— Ты прав, Бэл, — улыбнулась я, и он улыбнулся в ответ, но не ухмылкой законченного садиста, а как-то странно, по-доброму и не скрывая того, что прятал всё это время в глубине души — свою человечность и нежелание быть одному.

Мы дошли до амбара в тишине, держась за руки, и эта тишина не казалась лишней или пугающей, она была понятной и абсолютно закономерной. Рабочие недоуменно на нас воззрились, и один из них, скинув мешок с картошкой на землю, спросил:

— Что-то не так? Мы все мешки, что Игорь привез, уже выгрузили, он машины отослал, осталось только по амбарам рассортировать, но мы почти закончили, осталась только картошка.

— Мы пришли проверить, сколько вы уже наработали, — усмехнулся Бэл. — Что-то вы копаетесь — с утра никак не разберетесь с продуктами!

— Там… там ведь еще был комбикорм, — затараторил рабочий, заикаясь и с ужасом глядя на всё еще державшего меня за руку Бэла. — И зерновые для птиц! Там… там очень много привезли!

— Принц не любит, когда оправдываются, — прервал его Бельфегор. — Он видел, когда шел за своей Принцессой, как вы курили и рассказывали анекдоты вместо работы. Принц наблюдал за вами двадцать минут, решив подождать Принцессу здесь, но вы не приступили к работе, — рабочие переглянулись, и тот, с кем говорил Бэл, попятился. Всё же они и впрямь очень трусливы… Мы ведь наняли их по необходимости, если бы не она, не хотела бы я, чтобы на нас работали такие трусы… — И лишь тогда Принц направился за своей Принцессой, чтобы показать ей, насколько вы ленивы. Что ж, вас бы следовало наказать, но у Принца слишком хорошее настроение, и если до ужина вы закончите, Принц не станет превращать вас в кактусы. Иначе не обессудьте, — многообещающе протянул он, и наши работнички, переглянувшись, кинулись таскать мешки, как зайцы-энерджайзеры.

— Бэл, ты и впрямь тиран, — усмехнулась я.

— А Принцессе это не нравится? — хмыкнул он.

— Почему же? — пожала плечами я. — Я этого не говорила. Просто тиранов чаще всего пытаются свергнуть. Но знаешь, я уверена: тебя свергнуть никому не удастся.

— Ши-ши-ши, Принц рад, что Принцесса это понимает, — рассмеялся господин Самоуверенность, блистая маньячным оскалом вместо улыбки.

— А тебе настоящая улыбка больше идет, — едва слышно прошептала я, глядя на рабочих, а Бэл, резко перестав ухмыляться, посмотрел на меня, но почему-то промолчал.

Мы стояли рядом с амбаром до тех пор, пока все мешки с овощами не заняли свое место под крышей и не были спасены от дождей и вьюг нашими не слишком уж трудолюбивыми работничками, получившими волшебного монаршьего пенделя работоспособности от господина Принца. Выдохнув, наконец, с облечением, рабочие умчали подальше от любителя кактусов и необычных человеческих сафари, а Бэл вдруг отпустил мою руку, о чем я почему-то пожалела, достал из внутреннего кармана куртки свернутый в трубочку пергамент и вручил мне, со словами:

— Я получил задание в тот раз, когда мы с тобой ездили в город к специалисту по оккультизму. Помнишь, я оставил тебя? Тогда-то ко мне и пришли шинигами. Прочти.

— Вау, пергамент мира мертвых! — с восторгом прошептала я и осторожно взяла из рук Принца свиток. Развернув его, я умилилась: — Надо же! И написан явно пером! Ручками так не написать! А почерк какой витиеватый — сразу и не разобрать…

Однако стоило лишь мне прочесть текст, я нахмурилась и, перечитав его пару раз, пробормотала:

— Как-то это странно. Что это за задание еще такое? — и я зачитала написанное на пергаменте вслух: — «Бельфегор Каваллини выполнит задание в миг, когда признает чье-то счастье важнее собственного и докажет это». Что за ерунда?!

— Принц не знает, — нехотя пробормотал Бэл и заявил: — Можешь оставить эту бумажку у себя, ты же любишь всё потустороннее.

— А если она должна быть с тобой, чтобы ты сумел выполнить контракт? — озадачилась я, недоверчиво разглядывая документ из мира мертвых.