Спасите, мафия!

— А зачем Вы Гокудеру так?..

— Да потому что он никого не уважает, кроме босса вашего! — возмутился я, скрещивая руки на груди. — Ни меня, ни сестер, его приютивших, ни рабочих — никого! Ладно еще я, ладно парни, а девчата что ему плохого сделали, что он их «глупыми женщинами» зовет? Умный других дураками не называет! И вообще, уважение-то к хозяевам должно быть!

— Они и сами могут высказать свои претензии, — огрызнулся куряка, наливая в алый тазик кипяточку.

— С их характерами? Ни в жизнь, — хмыкнул я. — Манька выскажет всё, да. Ленка тупо тебя пропесочит, если совсем достанешь, но в девяноста процентах случаев просто промолчит. А Катька сделает вид, что всё хорошо, и тебе же еще пирогов напечет за твое хамство.

— Ну и зря, — вынес странный вердикт Хаято и, разбавив кипяток холодной водой, уселся обратно на лавку.

Тсуна с Рёхеем тоже себя одарили, и парни начали неуклюже намываться, соизволив-таки снять полотенца и стараясь друг на друга не смотреть, и только Рёхею, кажется, на такое голопопое положение вещей было начхать — он не смущался. Наконец они вымылись, сполоснулись и были мною одарены тазиками с прохладной водой. Рёхей с ором: «Экстрим!» — вылил содержимое на себя и встряхнулся, как барбос, Хаято, что-то бубня не по-нашенски, тоже ливанул на себя воду. А Тсуна, почесав кончик носа, спросил у трудяги:

— Рёхей, я не привык к такому, закалки никакой. Как думаешь, можно?

— После того, как пропарились, да, — явно со знанием дела ответил вытиравшийся трудоголик.

— Ладно, — печально, но с любопытным блеском в глазах кивнул их босс и таки облился прохладной водой. Ему это явно понравилось, потому как, поежившись и встряхнувшись, парень блаженно разулыбался и заявил: — Бодрит!

— Еще бы, — ухмыльнулся я и, дождавшись, пока они вытрутся, выпроводил чистеньких, свеженьких и разомлевших гостей недорогих в предбанник. Рёхей, зевая и потягиваясь, быстро оделся и заявил мне:

— Мне экстремально понравилось! Я видел, что вы с работниками каждые выходные баню топите. Можно с вами в другой раз?

— Да без проблем! — хохотнул я. — Приходи, массажик сделаю, веничком отхлыстаю — вмиг поздоровеешь!

— Ага, или на части развалишься, — подал голос «пострадавший».

— Э, нет, — хмыкнул я. — Тебе, может, и было горячо да больно, зато завтра будешь как огурец! И забудешь о проблемах с мышцами ног.

Хаято на меня чуть удивленно посмотрел, что-то пробурчал не по-нашенски, натянул свитер и свалил. Следом помчал Рёхей, а Тсуна, подойдя ко мне, вдруг тихо сказал:

— Месть — всё же не самый лучший способ отстоять свою честь. Куда сложнее простить, но одновременно с этим — куда приятнее. Потому что месть душу не спасет — ни мелкая, ни крупная. А прощение дарит покой.

— Мал еще, меня учить! — возмутился я на такую наглость.

— Я не учу, — покачал головой парень с какой-то грустной улыбкой. — Просто говорю, что месть чаще всего порождает месть. И если Вы повторите то же самое с Принцем, он, не умеющий прощать, потом отомстит Вам. Лучше простите его. И забудьте. Потому что иначе хуже будет только Вам — его душа привыкла к мести и не понимает, что рвет ею сама себя. Хотя всё равно болит.

— Да ты!.. — мое праведное возмущение не стали слушать — Тсуна просто свалил из баньки куда подальше, а я, если честно, призадумался… Может, и правда — ну его, царька этого? Надо быть выше…

Подождав минут десять и бухнув водички из графина (блин, вода таки не пиво, а жаль!), я, сидевший в предбаннике в одном набедренном полотенце, наконец «дождался» — одарила меня вторая партия искателей приключений своим визитом! Явились, не запылились… А если б запылились, парок грязюку б смыл, хе-хе! В предбанник вошли: блондин, нервный и растерянный, с улыбкой, настолько вымученной, что я его аж пожалел; японец с улыбкой от уха до уха, явно искренней, и исследовательским интересом в глазах; длинноволосый седой мужик с таким выражением лица, словно готов был меня и всех в радиусе ста метров расчленить на миллион частей; и давящий злобную лыбу недобитый эсерами царёк.

— Значит, так, — вставая, нахмурился я, — говорю сразу, чтоб как с той партией не получилось. Раздеваться догола, полотенца на бедра, всё железо оставляем здесь, иначе вам придется ой как несладко в парной.

— Ши-ши-ши, боишься стилетов Принца? — донеслось в ответ.

Терпения мне, ой, терпения… Что за люди?!

— Нет, боюсь как бы твою царскую кожу не поджарило твоими же бритвами! — раздраженно ответил я, и коронованный, а точнее, одиадеменный пацан заржал. Хотя это громко сказано: он зашипел. А вот японец с мужиком длинноволосым переглянулись, и оба резко нахмурились — у чернявенького аж улыбка с губ сползла. Чегой-то они?

— Ну чего? Опять проблемы? Стесняемся? — удрученно спросил я. За что мне, на мои седины, этот геморрой? Что-то фраза корявая, да и ладно.

— Некоторым просто есть что скрывать, — заявил царек и начал размундириваться.

— Заткнись, отброс! — рявкнул длинноволосый мужик. Что-то я не понял. Ну не пол же он скрывает, верно? Мужик-мужиком, не прикопаешься. Вроде. Зато царька отбросом обозвали — хоть какая-то радость!

— Ши-ши-ши, наш капитан решил разойтись и разнести данную халупу по кирпичику? Неужто решил сдаться, а?

— Врооой!

От разбора «по кирпичику» собственно деревянную «халупу» (где эта аристократическая рожа только слово-то такое плебейское откопала, а? С Ленкой наобщалась?) спас японец. Вот молодцы они, японцы, спокойный народ, не истеричный! Не то, что итальянцы!

— Скуало, ты же всё равно не отступишься, — разулыбался он, возродив свою вечную маску добрячка-обрадушка. — Какой смысл ругаться с Бельфегором? Он тебя просто провоцирует, но ты всё равно не уйдешь. А баню вы и впрямь можете разнести, если продолжите.

— Именно, — подтвердила ничуть не смутившаяся царская морда, не ведавшая слова «стыд». Как я понимаю эсеров, Ленина и народ…

— Еще слово, Бэл, и я порублю тебя на фарш! — пообещал седой мужик и начал стягивать куртку.

— Ямамото, думаешь, стоит? — косясь на истеричного патлатого парня, тихо спросил японца другой блондин, уже скинувший водолазку.

— Уверен, — кивнул чернявый, а его товарищ, любящий глотку драть, заорал:

— Хватит обсуждать меня, мусор! Ничего страшного не случится, если один отброс узнает мою тайну!

Чего? Это он меня так назвал?! Ну, всё…

— Тайну? Что, волосы пол лучше морды характеризуют? — решил ответить хамством на хамство я.

— Врооой!

— Ши-ши-ши, капитан, а Вам не только Принца надо затыкать!

— Спокойно, учитель!

— Дурдом.

Последнее слово сказал я, и тут царек, всё это время расшнуровывавший какие-то жуткие сапоги неясного фасона (царская мода, блин! Всё не как у простых смертных — что прическа, что ножи, что обувь. Под стать мозгам набекрень!), вдруг стянул водолазку. И вот тут я впал в транс. Не, на ферме чего только не бывает: то на вилы напорется рабочий, то с лошади навернется, то еще что. Но таких шрамов я в жизни не видывал. У него всё тело было исполосовано не хуже, чем его же собственная рубашка! И шрамы от рваных ран у него были, и от ожогов, но больше всего присутствовало тонких белых шрамов от порезов, словно парня пытали. Заметив направление моего взгляда и тотальное охренение, царек зашипел и заявил: