Спасите, мафия!
Шрифт:
Последние слова он прошептал едва различимо, и в его глазах я прочитала вопрос. Немой вопрос, ответ на который мог быть только один… Я чувствовала, что с ума схожу от захлестывавших меня эмоций, а в голове вертелся лишь один вопрос: «Это ведь не сон? Не сон, правда?» Я боялась, что через секунду очнусь одна, уткнувшись носом в подушку, и пойму, что всё это было лишь иллюзией, сладким сном, подаренным мне жестоким Морфеем, который решил неудачно пошутить и дать мне надежду на несбыточное. На глаза наворачивались слезы и хотелось сказать, что я люблю его и не могу больше делать вид, что всё и так замечательно, что я хочу каждый раз, когда он оказывается слишком близко, взять его за руку и назвать по имени… Но я не могла, потому что я трус, и потому что я всё же боялась, что что-то не так поняла, или что это всего лишь грезы, плод воспаленной фантазии отчаявшегося существа, которое просто не сможет жить без того, в чьих глазах сейчас читается то же чувство, что и
— Раз ты хочешь это услышать, я скажу. Хотя не думал, что говорить такие вещи так сложно… Aishiteru wa, — я вздрогнула, услышав слова, которые японцы говорят крайне редко, слова: «Я люблю тебя», — которые в его стране говорить не принято, и которые заменяются на простое: «Suku dai o» — «Ты мне нравишься» — зачастую даже когда люди женаты много лет… — Я тебя люблю. Теперь ты дашь мне ответ, Катя?
Я почувствовала, как по щекам потекли несдерживаемые больше слезы. Я просто не могла уже контролировать себя и прятать свои чувства и эмоции — свое счастье от того, что он чувствует то же, что и я, свою любовь к нему… Мое собственное имя, произнесенное Хибари-саном впервые за всё время нашего знакомства, выбило меня из колеи не меньше, чем слова, сказанные на японском языке, и я не могла больше держать себя в руках… Я поверила, что это не сон, потому что во сне такого счастья не испытать и, шмыгнув носом, пробормотала:
— Извини, я совсем дура… плачу… Я… я просто…
— Это значит «нет»? — тихим и каким-то бесцветным голосом спросил Хибари-сан, сжав мои руки так, словно боялся меня отпустить и потерять из-за этого навсегда, а я испуганно вцепилась в его ладони и, отчаянно замотав головой, затараторила, шмыгая носом и роняя на покрывало слезы:
— Нет! В смысле… Это «да»! То есть… Я просто не думала, что ты тоже… Я тебя… люблю, прости…
— Глупая, — шумно выдохнул Хибари-сан и, резко дернув меня к себе, крепко обнял, уткнувшись носом в мою макушку. — Зачем же так пугать?
— Прости, — пробормотала я, а он беззвучно усмехнулся и сказал:
— Хватит извиняться. Ты винишь себя во всем и постоянно передо мной извиняешься. Неужели ты думаешь, что ты можешь принять меня со всеми моими, прямо скажем, не слишком приятными посторонним душевными качествами, а я тебя с твоими странностями не приму?
— Неправда, ты хороший, — как-то совсем по-детски пробормотала я, и комитетчик вдруг улыбнулся, осторожно перебирая мои локоны и крепко прижимая меня к себе.
— Ты, наверное, единственный человек на свете, который так думает, — ответил он. — И знаешь, я этому рад. Остальные — пусть боятся, ненавидят, обходят стороной. Они мне не нужны и неинтересны. А заодно пусть обходят стороной и тебя, — вдруг резко добавил Хибари-сан, и голос его стал жестким и властным. — Я не позволю кому-то причинить тебе боль, оскорбить или унизить, но и липнуть к тебе всяким травоядным я тоже не позволю, ясно? Ты моя, и я никому тебя не отдам.
— Дружить-то мне можно с Вонголой? — пробормотала я, подумав, что, кажется, попала в рабство, но зная, что друзей всё равно не брошу, а Хибари-сан, явно нехотя, пробурчал:
— Ты же упрямая, и если я скажу «нет», начнешь меня уламывать, — я мысленно хихикнула, радуясь тому, что он перестал злиться на эти мои попытки незаметно на него повлиять, а комитетчик чуть раздраженно заявил: — Так что ладно, поступай, как знаешь. Но если хоть одно травоядное посмеет распустить руки…
— Оно получит пинка от меня самой, — прижимаясь щекой к его груди, перебила я Хибари-сана. — Потому что я к таким вещам очень серьезно отношусь и вообще-то не люблю физический контакт, а уж учитывая, что… я теперь себе не принадлежу, простым возмущением с моей стороны такое поведение не ограничится.
— Правильно, — довольно кивнул Глава Дисциплинарного Комитета, а я осторожно спросила:
— Хибари-сан, а я… ну… Мы теперь встречаемся или…
— Что еще за «или»? — фыркнул он. — Естественно, встречаемся.
Я радостно улыбнулась и подняла взгляд, отрываясь от… своего парня (как это звучит-то странно, и если честно, совсем не подходит к образу главы CEDEF), и с удивлением обнаружила, что его скулы покрывает бледный румянец. Даже думать боюсь, на что моя моська похожа была — наверное, на помидор, ну или на вишню, и остается лишь надеяться, что я не напоминала вареного рака… Я отпустила пиджак комитетчика, который всё это время сжимала изо всех сил, и осторожно коснулась кончиками пальцев виска Хибари-сана. Он почему-то вздрогнул, но взгляд от моих глаз не отвел, и я, счастливо улыбнувшись, зарылась пальцами в его волосы. Они оказались на удивление мягкими и шелковистыми, хотя мне почему-то всегда казалось, что у японцев волосы должны быть жесткими, и я начала несмело перебирать черные, как смоль, пряди, разрушая идеальную прическу
Главы Дисциплинарного Комитета.Он довольно улыбнулся и, прижав меня к себе, сказал:
— Знаешь, это может показаться странным, но мое задание… Похоже, придется пояснить. Не люблю я разговоры… Ладно, объясню, как планировал. Если бы мне это задание дали с самого начала, я подумал бы, что надо мной просто издеваются, а тогда, у реки, у меня промелькнула надежда на то, что мечта моего детства и впрямь может стать реальностью. Шинигами сказали, что это возможно, и в качестве ее исполнителя я видел только тебя. Я уже тогда понимал, что ты мне небезразлична, но… не хотел говорить тебе об этом, потому что не знал, примешь ты меня, как кого-то большего, чем просто друг, или нет. А терять дружбу не хотелось. Но шинигами сказали, что надо работать, усердно работать, чтобы эта мечта осуществилась, и я растерялся, потому что не знал, как показать тебе, что ты мне важна. Но вчера, когда трое выполнили задания, я подумал, что, может быть, стоит просто сказать тебе, что я чувствую, а там — будь что будет. Не ради задания даже. Точнее, если бы ты ответила «нет», я бы его выполнить уже не смог. Но это не важно. Я попытался продумать то, что должен сказать. То, что сейчас сказал. Тебе ведь нужно было всё это услышать? Потому я решил пояснить. Хоть и не люблю разговоры. Только я всё равно сомневался, но когда тебе причинило боль то жалкое травоядное, я захотел убить его. Не забить до смерти из-за его предательства, а именно убить — жестоко и мучительно, потому что он сделал больно именно тебе, — он поморщился и шумно выдохнул, словно его весь этот монолог порядком утомил и вообще был излишен, но всё же закончил его, причем совсем не тем с чего начал: — Запомни, я никому больше не позволю причинить тебе боль, теперь постарайся быть сильной ради нас обоих, и если тебя что-то злит, как то травоядное, прицепившееся к тебе на улице, не молчи и сразу ставь его на место. А если не можешь, зови меня, будем разбираться вместе, поняла?
— Поняла, — пробормотала я, подумав, что всё же ему, наверное, тяжело вот такие длинные речи произносить, поэтому мысли и разбредаются, перескакивая на другие темы. А потому я тихо спросила, возвращаясь к изначальной теме разговора: — Но я так и не поняла, что за задание у тебя было. Скажешь или…
— Скажу, — перебил меня он, немного отстранившись. — Но тогда мне придется пояснить кое-что о моем детстве.
— Если тебе тяжело, не надо, — пробормотала я, боясь, что эти воспоминания будут слишком болезненными.
— Всё равно когда-нибудь узнаешь. Лучше раньше, чем позже, — пожал плечами Хибари-сан и, отпустив меня, скинул тапочки и спросил: — Ничего, если я сяду рядом?
Что-то я как-то подозрительно начала краснеть. Вот если бы он просто ноги закинул, я бы даже не заметила, а так… Не знаю, почему, но у меня сразу замелькали мысли о том, что сидеть на одной кровати с мужчиной — это неприлично, что морально-нравственный облик мой меня же за это и отпинает, и это при том, что, будь я с другом, мне бы такое даже в голову не пришло. Ну, как тогда, с Мукуро — это была просто дружеская посиделка. А вот сейчас мне почему-то стало стыдно… Но я послала все эти мысли вдоль по Питерской-Тверской и, кивнув, отползла к другому краю кровати, взбила Хибари-сану подушку, прислонила ее к изголовью, проделала ту же операцию со своей подушкой, разгребла завалы маленьких думок, перекинув их в ноги, и уселась, прислонившись спиной к подушке, скрывавшей деревянное изголовье кровати. Хибари-сан следил за моими манипуляциями с ехидной, но очень довольной усмешкой, а затем забрался на кровать с ногами и, усевшись рядом со мной, обнял меня и притянул к себе. Я осторожно отстранилась и уселась так, чтобы видеть его лицо, а Хибари-сан, поморщившись и продолжая обнимать меня правой рукой, уставился на коллекцию безделушек, расставленную на комоде напротив койки.
Повисла напряженная тишина, и я ждала, когда он соберется с мыслями, думая о том, что и так, фактически, заставила его сегодня слишком много говорить, хотя ему явно не хотелось вдаваться в пояснения. Но он это сделал — сделал ради меня, и это безумно грело душу, потому что хоть он и считает, что не умеет быть заботливым, на самом деле это не так. Просто забота Хибари-сана выражается не так, как у других людей. Ведь он одиночка и не привык показывать, что у него на душе, но мне он всё же это показывал, и этот простой факт делал меня безмерно счастливой…
====== 62) Прошлое, настоящее и надежды на будущее ======
«В жизни должна быть любовь — одна великая любовь за всю жизнь, это оправдывает беспричинные приступы отчаяния, которым мы подвержены». (Альбер Камю)
Минуты три Хибари-сан молча обнимал меня, собираясь с мыслями, а я напряженно ждала его рассказ, надеясь, что это причинит ему не много боли, или я хотя бы смогу помочь ему затем от нее отвлечься. Потому что глава CEDEF был для меня слишком важен, и его боль отражалась во мне даже сильнее, чем моя собственная. Наконец, Хибари-сан вздохнул и заговорил таким тоном, словно пересказывал не историю своей жизни, а скучную, неинтересную никому статью из газеты пятилетней давности: