Спасти огонь

Возможно, пришло время оставить мечты о великом. Превратиться в идеальную мать, на сто процентов раствориться в муже и детях. Забыть, что только в танце я могу достичь своих целей и жить в согласии со своими возможностями. Другими словами, смириться с собственной посредственностью и безвольностью.

Вечером я поговорила с Клаудио. Мы сидели у камина, и я рассказала ему, что у нас с Мерседес случилось утром. Он внимательно выслушал. Я редко вываливала на него проблемы. Я не из тех женщин, что день-деньской ноют мужу о своих неприятностях, но при этом не желают от него совета. Мы любили говорить о работе, о повседневных делах, с удовольствием обсуждали книги. Наши вкусы редко совпадали. Я предпочитала художественную литературу. Он больше любил книги по экономике, политике и лидерству. Я не раз с сомнением спрашивала его, можно ли лидерству научить. «Харизма — это врожденное. А вот навыки управления и менеджмента вполне развиваемы», — считал он. Его мир, мир финансов и бирж, был полной противоположностью моему миру, и это меня обогащало. В тот вечер, после того, как я с ним поделилась, Клаудио встал и пошел к полке. Поискал среди книг, вынул одну, сел и зачитал мне пассаж из «Харизматического лидерства» Марка Воллера: «Авторитарный лидер принимает решения, не обсуждая с группой, демократический — основываясь на воле группы, харизматический — сначала решает, а потом убеждает группу. Авторитарный навязывает, демократический согласовывает, харизматический подводит. — Он закрыл книгу. — Мне очень нравятся эти слова. В них полностью раскрывается роль лидера. Лидер — это тот, кто соблазняет, а потом заставляет остальных думать, что его индивидуальное решение было принято всеми вместе. Ты решаешь, ехать вам в тюрьму или нет. Не Мерседес, не Пепе, не Альберто». Я пояснила, какие это может повлечь риски. «Если тебя так беспокоят риски, значит, на самом деле ты не хочешь ехать».

Ночью я не могла уснуть. Все обдумывала события дня. Слова Мерседес — «тебя жрет изнутри гребаный страх» — порождали во мне сомнение, и ярость, и желание доказать ей, что я такая же лихая, как она (хотя не знаю, хватило бы у меня характера пережить изнасилование или нет). В шесть утра я все еще ворочалась и не спала. Не оттого, что не могла решить насчет выступления в тюрьме, нет. Мне нужно было срочно переосмыслить себя.

Я тихонько, чтобы не разбудить Клаудио, вышла из спальни и направилась в гостиную. Набрала домашний номер Эктора и Педро. Я знала, что Педро не спит. В половине шестого приходил его тренер по йоге на утреннее занятие. Он ответил после второго гудка. «Это Марина. Можешь говорить?» Педро расхохотался: «Конечно. Я-то могу, а вот ты какого ляда звонишь в такой час?» Я сразу перешла к делу: «Я хочу выступить со своей труппой в тюрьме. Помоги мне обойти эти идиотские требования». — «Я думал, мы про это забыли», — ответил он. Я рассказала, как разволновались мои ребята из-за опасностей, связанных с разглашением личных данных. Педро в ответ сообщил, что недавно сменили замминистра внутренних дел, отвечающего за пенитенциарную систему, и с новым Эктор был в большой дружбе. Педро уже удалось надавить, чтобы смягчить формальности на входе.

Повесив трубку, я немедленно позвонила на мобильный Альберто. «Алё», — сказал он. «Я хочу показать спектакль в тюрьме», — выпалила я. «Это будет сложно», — сказал Альберто. «Ничего, мы все равно покажем. Надо только убедить наших», — сказала я и отключилась. Первый шаг по переосмыслению себя был сделан.

Проснулся он, не соображая, где находится и который час. Простыни намокли от пота, сквозь занавески лился свет. Он перевернулся на постели и попробовал узнать комнату. Получилось, только когда увидел на стене свадебную фотографию бывшей кубышки Эсмеральды и все еще кубышки Машины. Повернул голову и обнаружил на тумбочке будильник, показывавший 17:02. Он проспал почти девять часов. Кондиционер исправно гудел, но солнце, казалось, прожаривает стены насквозь. С Хосе Куаутемока лило, как со свиньи. Он взял льда из морозилки, закинул в полиэтиленовый пакет и приложил ко лбу и затылку. В Акунье недолго и растаять до смерти.

В гостиной он изучил семейную коллекцию дисков. Нет, нетушки, только не это, и не предлагайте. Вкуса им явно недостает. Сплошная попсня, якобы в жанре «северная кумбия» (Сельсо Пинья удавился бы, узнав, что теперь называют кум-бией). Он мысленно задался вопросом, что, блин, общего у исконной колумбийской кумбии с мексиканской пустыней и почему на вечеринках в эхидо и на ранчо теперь ничего другого не услышишь. Он попробовал ставить разные группы, но ни одна не прошла отбор. Ни единая. Он, воспитанный отцом на Малере, Моцарте, Ревуэльтасе и Монкайо, а с друзьями слушавший «Дорз», «Лед Зеппелин», Хендрикса и мексиканский рок вроде «Революции Эмилиано Сапаты» или «Бандидо», отказывался полнить уши оголтелыми воплями «Психов из Монкловы», «Камикадзе», «Бэнда с винтовкой» и прочих истребителей музыкальной гармонии. Он решил оказать супругам услугу: разломал диски на конфетти. Лучше сидеть в тишине, чем под эту нестройную болтушку.

Почитать тоже оказалось нечего — сплошной мусор. Журнальчики со сплетнями про телезвезд и все те же музыкальные группы. Он еще раз провел акцию по освобождению от дурного вкуса. Порвал все журналы на полоски и, чтобы Эсмеральда не достала их обратно из мусорки, сжег и смыл пепел в раковину на кухне.

Он думал было сходить за книжкой в машину, но вспомнил, что нельзя компрометировать его аппетитную хозяйку. На районе полно глаз и ушей. Глаз и ушей самых разных людей. Слежка — работа командная: тут и таксисты задействованы, и продавцы продуктовых, и уборщики, и официанты. Нарко повсюду навострили антенны. А если не соглядатаи, так языкастые старухи или пенсионеры-сплетники проболтаются: «Не слыхали? Тут от Эсмеральды выходил один. На брата вроде не похож, да и вообще на родича». Во избежание слухов Хосе Куаутемок решил просто полежать до возвращения доньи.

Он снова уснул. Часов в одиннадцать вечера услышал шум. Спросонья схватил пустую пивную бутылку и спрятался за дверью. Если это кто-то чужой, бутылкой по кумполу — и готово. Эсмеральда что-то такое предвидела. Приоткрыв дверь, она прошептала: «Хосе Куаутемок, ты тут?» Включила свет и обнаружила Хосе Куаутемока в трусах прямо перед собой. Она прошла в спальню, села на кровать, вытащила из сумочки пакет, развернула и вытряхнула на кровать револьвер смит-вессон (смитиуесо, как их называли во времена Мексиканской революции) тридцать восьмого калибра и десять патронов. Новизной револьвер не отличался. Воронение уже совсем сошло, а рукоятка заржавела. Хосе Куаутемок вставил патроны в барабан, крутанул и взвел курок. Вроде работает. Эсмеральда купила его у охранника в частном охранном агентстве из тех, что без лицензии. Отдала пять штук. Дороговато за пистолетик, выпущенный раньше 1970 года, да еще и, судя по всему, годами ржавевший в сыром ящике.

Зато разведчица из Эсмеральды получилась просто топ оф зе лайн. Она оббегала весь город и составила полную картину. Лапчатому заплатили хренову тучу зеленых, чтоб он продырявил башку дону Хоакину. Теперь он ездил на новой тачке, да не какой-нибудь, а на двухцветном четырехдверном пикапе «Форд 350 Лариат», номера FBT-2O-23. С бухты-барахты сопляк на таком танке ездить не станет.

Про Галисию Эсмеральда тоже собрала все, что можно. Жил капитан на улице Независимости, дом № 8, но у него было еще два дома, один на улице Лукаса Серверы, 69, а второй на улице Пятого мая, 3, оба для целей безопасности. В каком из трех домов он заночует сегодня, не знали даже его прихвостни. Машины две, ездил в одиночку, внешность изменял. Белый пикапчик «ниссан», номер FBT-07-18 и красный «додж-джорни», номер FGY-03-05. Неказистые с виду машинки были бронированы по высшему классу защиты, из смит-вессона такие двери и окна не пробить даже близко. Охрана состояла из четырех федеральных полицейских, одетых по форме, и четырех, одетых по гражданке. По форме: Бесерра, Гарсия Ребольо, Ортега и Аскойтиа. По гражданке: Франко, Салданья, Де Вальдес и Анайя. Пятнадцать лет женат, старшему сыну четырнадцать, младшему одиннадцать. Несколько раз был замечен в компании Хани, босса «Самых Других». Ходили слухи, что в обмен на голову дона Хоакина Хани подарил ему ранчо площадью четыре тысячи акров, которое примыкало к плотине Амистад с техасской стороны и стоило примерно шесть миллионов долларов, а также квартиру в столичном районе Поланко. Даже Мата Хари не выяснила бы столько, сколько выяснила сладкая бывшая булочка. КГБ и ЦРУ нервно курили в сторонке.

Совершенно вымотанная Эсмеральда прилегла на кровать, не раздеваясь. Видно было, что ей пришлось побегать. Под мышками на платье образовались липкие белесые круги, а пахло от нее улицей и солнцем. Этот душок поубавил у Хосе Куаутемока охоты вставить ей прямо сразу. Целый день он ее вспоминал и облизывался, но теперь от нее несло, как от шкварок, и желание пропало. Она, видимо, поняла, в чем дело, лениво встала, разделась и пошла в душ. Залезла под струю ледяной воды, в самый раз после зноя, и быстро намылилась. Больше она не станет изменять Машине. Днем она успела заскочить в церковь Иоанна Крестителя и принести обет Святой Деве. Так она думала, когда Хосе Куаутемок забрался к ней и начал целовать и целовать, и мало-помалу обет померк.

Позвонил Педро и сообщил отличные новости: «Мы с Эктором были у замминистра, и он согласился, чтобы вас пропустили по одной только справке о несудимости. Адрес, телефон и все остальное теперь можно не предоставлять». Я вроде бы должна была обрадоваться, но только промямлила «спасибо». Снова противоречивые чувства. Почему простой визит в тюрьму вызывает у меня такую тревогу?

В четверг после обеда я собрала труппу и рассказала, как движется дело. Но перед этим позвонила Мерседес и позвала ее поговорить в кафе. «Вселенная к нам благосклонна, — сказала я, как только она села напротив меня, — и у нас получится выступить в тюрьме». Ее лицо просветлело. «Ты не представляешь, как я рада, что ты наконец решилась», — сказала она с улыбкой. Подошел официант. Мерседес заказала капучино без кофеина, а я мятный чай с медом.

«Мерседес, мне нужно кое-что тебе сказать», — произнесла я, наблюдая, как она бросает в кофе сахарозаменитель. Она улыбнулась: «Конечно». Я помешала чай, чтобы мед лучше растворился. «Я не хочу, чтобы ты участвовала в этой постановке». Мерседес удивленно воззрилась на меня. «Тобой движут мотивы, отличные от мотивов труппы», — осторожно сказала я. Мерседес изменилась в лице. «Почему я туда иду — мое дело!» — почти прокричала она. Люди за столиками начали оборачиваться на ее голос. Я старалась сохранять спокойствие. «Мерседес, ты хочешь отомстить своему насильнику, а мы не можем зациклиться на этом». Она едва сдерживала возмущение. «Я умею работать в команде», — сказала она, повысив голос. «Я это знаю. Но мы не можем все время думать, что ты отчебучишь на сцене, чтобы привлечь внимание этого типа». Она пристально посмотрела на меня и сварливо спросила: «Это же я тебя убедила поехать. Так в чем дело?» — «Я решила, что ты не едешь, и решения своего не изменю». Она совсем смешалась. «Это подлость с твоей стороны», — сказала она. «Нет, это ты задумала подлость», — возразила я. И попросила счет. С плохо скрываемым бешенством она сказала: «Предупреждаю: если меня не возьмут в тюрьму, я уйду из труппы». К такому шантажу я была готова. «Нет, Мерседес. Не уйдешь. Иди домой, подумай над тем, что я тебе сказала, и увидимся на следующей неделе». Официант принес счет, я положила на стол двести песо и, не дожидаясь сдачи, встала. «Пока, Мерседес».

В «Танцедеи» я пришла в расстроенных чувствах. Не знаю, как мне хватило смелости пойти наперекор Мерседес. В глубине души она понимает, что я права. С ее стороны безответственно отправиться в тюрьму, только чтобы бросить вызов насильнику, и использовать нас в своих целях. Как руководитель труппы, я не могла этого допустить. Я понимала ее ярость, но это была ее ярость, а не наша. Нечего марать нас своей болью.

Я рассказала танцорам, что большую часть требований упразднили. Некоторые все равно остались недовольны. Справка о несудимости — самый муторный документ из списка.