Спасти огонь

И они запели. Даже электрошокер в задницу совать не пришлось. Достаточно оказалось влепить в те места, которые им Терминатор уже сломал. На пятом ударе оба начали заливаться хором: «Это Ролекс нас нанял». Через полчаса связанный по рукам и ногам Ролекс висел голышом вниз головой, а перед ним прохаживался Терминатор.

Ролекс клялся и божился, что приказал им соблюсти перемирие, предписанное боссом Короткоруким. «Ты не сумел внушить уважение этим гондонам. Тебе не хватило яиц, значит, они у тебя зазря. Вот мы их и отрежем», — вынес приговор Терминатор. Ролекс со слезами взмолился, чтобы из него не делали домашнего котика. Но дон Хулио не собирался его щадить. Если сейчас не устроить показательную кару, любой еблан решит, что ему тут все позволено. И, дабы показать, что он готов с корнем вырвать любую попытку бунта, лично и голыми руками вырвал Ролексу яйца. Крик несчастного долетел до Серритоса, и Короткорукий, услышав его, затрясся от ужаса. В иные времена сработал бы закон «око за око». Кастрировали одного из его главных приближенных. Но Короткорукий не хотел ввязываться в новые склоки и стерпел оскорбление. Может, Ролекс сам напросился. Если жеребцы перемахнули изгородь, значит, никто не следил за конюшнями. Вывод: конюх из Ролекса говеный.

Дон Хулио запретил доставлять Мясного и Морковку в медпункт. Оставил их на милость собственных ран и переломов. Заточку в жопу хватило ума засунуть — вот теперь пусть кумекают, как вылечиться без медицинской помощи. Может, шину себе сами на малоберцовую наложат или челюсть подвяжут, чтобы не отпадала.

Хосе Куаутемок остался цел — но не невредим. Рана в боку отдалась разбушевавшимися эмоциями: словно по глыбе льда легонько стукнули молотком и вся она пошла трещинами. Даже смешно, что его пытался убить мужичонка с мышиным хреном. Обхохочешься. Но реальная возможность отправиться на тот свет начала разъедать его изнутри. А ведь бороться нужно со страхом не только собственной смерти, но и смерти Марины. Машина жаждет реванша и вполне может порезать ее на кусочки. Око за око, баба за бабу. С точки зрения Машины, в смерти Эсмеральды виноват Хосе Куаутемок. Если бы он ее не трахнул, зеленое чудище, мирно дремавшее внутри Машины, никогда бы не проснулось. Машина чувствовал, что его душой овладела высшая сила: она-то и толкнула его на жестокое убийство возлюбленной. Как только он узнает о существовании Марины, тот же демон заставит его расчленить ее. Хосе Куаутемок знал это, и это его убивало.

Иногда

Иногда я забываю, что снаружи что-то есть. Иногда я забываю, что у меня никогда не было родителей, жены, детей, друзей. Иногда я забываю, что по улицам ездят машины, автобусы и велосипеды. Иногда я забываю, что женщины вкусно пахнут. Иногда я забываю, как вкусно есть тако «с головой» с уличного лотка. Иногда я забываю, что такое бежать, спасаясь от дождя. Иногда я забываю, что такое зонтик и для чего он нужен. Иногда я забываю, что на свете есть футбольные стадионы и как круто видеть, как твоя команда выигрывает. Иногда я забываю, что значит держать ребенка на руках. Иногда я забываю, как прекрасно разлечься в траве, в парке. Иногда я забываю, как здорово накосорезиться с друганами. Иногда я забываю, как это — ехать в машине с открытым окном и чтобы ветер дул в лицо. Иногда я забываю, как весело играть с собакой. Иногда я забываю, как что-то покупать на рынке. Иногда я забываю, как принимать ванну. Иногда я забываю, как переходить улицу. Иногда я забываю, как гулять в лесу.

Иногда я забываю, что такое жизнь.

Джонатан Перес Нарваес

Заключенный № 18096-0

Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно

Я в полном воодушевлении прибыла на место на полчаса позже назначенного. «Не вставай», — бросила я Моралесу, который попытался вскочить на ноги при виде меня. Я рывком отодвинула стул и рухнула на него. Моралес оглянулся убедиться, что никто не видит этого безобразия. «Добрый вечер, Марина. Ты немного припозднилась». Я уставилась на него и загоготала. «Ты в неподобающем состоянии», — заметил он. Вот идиот. «Нет, Панчо, я как раз в идеальном состоянии». Он еще раз окинул ресторан взглядом. Смотрел на нас только метрдотель, который и привел меня к столику — снова в глубине зала и с панорамным видом. Моралес явно опасается, что его подстрелят в спину. Садится у стеночки, в углу, где-нибудь подальше, чтобы не стать легкой мишенью.

Панчо попытался обрести контроль над ситуацией и сменил тему. «Как прошел твой день, прелестница?» — осведомился он. Я опять загоготала. На сей раз так громко, что пара дам за соседними столиками обернулись. «Охуенно. Просто охуен-но, Панчито. Ты сам-то как думаешь? Ты моего мужчину посадил в ебаную клетку». Я совершенно забыла, что не хотела обращаться к нему на «ты». «Я спасаю тебя от себя самой», — произнес он тоном сельского падре. «Слушай, Панчо, ты серьезно думаешь, что можешь спать со мной?» — вдруг выпалила я. Он подобрался на стуле и смерил меня взглядом: «Я же просил тебя одеться получше».

Научные исследования показали, что кокаин подавляет процесс обратного захвата дофамина в мозгу, отчего дофамин накапливается в синапсе, а это, в свою очередь, приводит к более сильному сигналу вещества, отвечающего за умственные состояния благополучия и удовольствия. В то же время он расширяет сосуды и способствует кровообращению. Я была такая пьяная, что валилась с ног, но стоило нюхнуть кокаина, как стероидный «Тирет» пробил мои артерии. Двух дорожек хватило, чтобы мескалевый туман рассеялся и уступил место эйфории и неуемной энергии. Я ощутила себя невероятно бесстрашной и дерзкой. Если всякий раз, как я надерусь, у меня будет случаться такой приход от коки, то добро пожаловать, кока, в мою повседневную жизнь! Недаром Фрейд утверждал, что она полезна всем, даже детям. «Наркотик счастья!» — провозглашал бородатый старикашка, отряхивая с носа остатки белого порошка. Только Хулиан не предупредил меня, на какие чудовищные глупости толкает тебя кокаин и какой отходняк наступает через несколько часов — кажется, будто ты уже одной нотой в могиле.

Из «Сан-Анхель Инн» я вышла потная, уверенная в себе и полная кипучей энергии, сочившейся аж через поры. Сердце закачивало чистую, насыщенную кислородом кровь в мозг. Шагая к выходу из ресторана, я ни разу не споткнулась и держалась исключительно прямой линии. Гордо и непринужденно, смотря перед собой, словно «Мисс Вселенная».

Я пребывала в таком возмущении, что не дала Моралесу и заикнуться в оправдание его низости. Мой напор ему совершенно не понравился. Он сидел в одном из «своих» мест, а я орала все громче и громче, и заткнуть меня было невозможно. К этому времени уже полресторана вслушивалось в мои агрессивные выкрики. Да уж, я не стеснялась в выражениях. «Мне не нравится твое поведение», — сказал он. «А мне — твое», — огрызнулась я.

Я разъярялась все сильнее и сильнее. Если он желает загубить мне жизнь — а он ведь желает (по крайней мере, мне так казалось, пока длился эффект кокаина), — то я пойду ему в этом навстречу. Я сказала, что даже в терминальной стадии рака не стала бы с ним спать. Заверила, что моему бойфренду нипочем сраный карцер и он спокойно просидит там, сколько будет нужно. Заявила, что Моралес ведет себя как ребенок: «Знаешь, первоклашки так за косички дергают девочку, которая им нравится».

«Посмотрим, сколько продержится это животное. И сколько продержишься ты, прежде чем у тебя под носом взорвется бомба, — пригрозил мне взбешенный Панно. — Ты только что совершила самую страшную глупость в своей жизни, Марина. — Он поднялся, одернул костюм и повернулся ко мне: — С твоего позволения. Хорошего вечера». И ушел, а я осталась сидеть за столом. Весь ресторан пялился на меня.

Боевой дух постепенно испарялся. Я проиграла сцену в уме: как будто посмотрела плохо снятый (кем-то, точно не мной) по плохому сценарию фильм со скверными актерами. Столько лет меня учили в католической школе подавлять свою невоспитанность, а кокаин за два часа разметал мое сдержанное степенное «я». Я взбеленила Моралеса. В назидание мне Хосе Куаутемока могли избить до полусмерти, оскопить, подвергнуть лоботомии, убить, да все что угодно. И втянуть мою семью в колоссальный скандал.

К одиннадцати вечера эйфория сменилась жуткими угрызениями совести. Я чуть не набрала его номер и не попросила прощения: «Извини за то, что я наговорила. Я напилась, и у меня развязался язык. Мне правда жаль». Я уже собиралась нажать кнопку, но тут позвонил Педро. «У меня хорошие новости, — сказал он. — Кажется, тот друг, про которого я тебе рассказывал, сможет нам помочь».

Дон Хулио не дал пошатнуться миру среди двенадцати тысяч бандерлогов. И сделал это с грацией пантеры. Заработал тач-даун, чего уж там. Договорам с федеральным правительством по-прежнему ничего не угрожало. «Те Самые» претендовали на контроль над тихоокеанскими морскими терминалами в Ласаро-Карденас и Мансанильо, куда на китайских судах завозили ингредиенты для изготовления кристалла и фентанила, а также над атлантическими портами Коацакоалькос, Веракрус и Тампико, чтобы переправлять кокс на европейские рынки. Ну и конечно, основными дорожными развязками, для беспрепятственного провоза наркотиков. А за это — мир и процветание стране.

Если «Те Самые» олицетворяли транснациональный капитализм корпоративного толка, то необузданные орды «Самых-Самых Других» символизировали анархическое течение. Адам Смит против Бакунина, Милтон Фридман против Че Гевары. «Наркота принадлежит тем, кто ее делает», — заявил Маседо-нио Гонсалес, основатель «Самых-Самых Других», протащивший анархистскую утопию в самый XXI век.

Машина уже уяснил, что «Те Самые» берегут Хосе Куаутемока пуще любимой собаки Пэрис Хилтон. Разве что бантики этому засранцу не завязывают. Как бы этим пидорасам «Тем Самым» рога-то пообломать? Дон Хоакин, большой любитель статистики, утверждал: «На поселок в десять тысяч пятидесяти братанов хватает. На мелкий город — трехсот, покрупнее — тысячи достаточно». Тысячи злодеев хватит, чтобы поднять на уши мегаполис масштабов Мехико. Случайные убийства, нападения, поджоги, перестрелки в моллах, отрубленные головы на детских площадках кого угодно доведут до предынфарктного состояния и усадят за стол переговоров.