Спасти огонь
Шрифт:
Я поняла, откуда этот коньяк, часы за миллион песо, шелковый галстук. Он динозавр от политики. Наверное, купается в неправедно нажитых деньгах. Вся эта сладкая речь типична для коррупционеров, стремящихся скрыть свое недостойное поведение. Как бы они ни щеголяли манерами, все равно остаются волками в овечьей шкуре. «Ваша профессиональная траектория впечатляет, директор», — сказала я, памятуя, что политики обожают лесть. «Панчо, зовите меня Панчо». Его вежливость окончательно сбивала меня с толку. «Простите, Панчо, а зачем вы меня вызвали?» Он снова улыбнулся: «У нас ведь есть общие друзья, Марина. Да тот же Люсьен — я несколько раз приглашал его отужинать в резиденции посла. Очень приятный, кстати, человек». Мне стало неловко. Вернулись мысли о возможном вымогательстве. «Я все еще не понимаю, зачем я здесь, Панчо», — сказала я, упирая на «Панчо». Он сел рядом со мной: «Я вызвал вас, чтобы предупредить, Марина. Думаю, вы не знаете, с кем связались и во что впутались». Я чуть было не ответила: «А вам-то какое дело?» Но сдержалась. Слишком много Панчо про меня знал. «О чем вы говорите?» —
Да уж, господин посол, наказанный должностью в заднице заднего мира, действительно много про меня знает. Я легкая добыча для любых его намерений. «Понимаю, о чем вы, сеньор директор, — на сей раз я подчеркнула «сеньор директор». «Панчо» и любых других проявлений доверия теперь следует избегать. — Но любовь загадочна, и наш выбор порой непонятен даже нам самим». Он ехидно улыбнулся и проговорил отеческим тоном: «Какая красивая замена слову „идиотизм”. Марина, вы хоть знаете, за что сидит в тюрьме сеньор Уистлик?» Этот придурок считает меня малолетней девчонкой — или идиоткой, он сам сказал. «Да, знаю», — твердо ответила я. «А я вот сомневаюсь, что знаете, — продолжал Панчо. — Хосе Куаутемок Уистлик Рамирес заживо сжег своего отца, восстанавливающегося после тяжелой болезни. Он облил его, сидящего в инвалидном кресле, бензином и поджег. Отсидел за это убийство пятнадцать лет и вышел на свободу. И знаете что? Очень зря его выпустили. Оказавшись на свободе, этот психопат немедленно убил девятнадцатилетнего юношу и капитана федеральной полиции. Он вам про это рассказывал?» Я кивнула. Он взглянул на меня с изумлением: «И все равно спите с ним, зная, что он убийца и вас тоже может убить при малейшей провокации?» Не стану же я ему объяснять, что целиком и полностью доверяю Хосе Куаутемоку. «Только я решаю, с кем мне спать, а с кем нет», — высокомерно сказала я. Он пристально уставился на меня. Сейчас нанесет удар. Я думала, он затребует непомерную сумму денег под угрозой рассказать Клаудио о моем романе. Святая наивность! Я совершенно не ожидала дальнейшего поворота событий. Он склонился ко мне и медоточивым голосом произнес: «Я могу предложить тебе гораздо больше, Марина». Я честно не понимала, что он пытается сказать и чего хочет. «О чем вы, директор?» Он улыбнулся: «Марина, если уж тебе необходим любовник, то пусть это будет кто-то стоящий. Такой мужчина, как я». С чего это, интересно, этот кретин решил, что он стоящий? Меня чуть не вырвало. Черт! Черт! Черт! Как я не догадалась? Все равно ведь рано или поздно кто-нибудь ко мне бы подкатил — не он, так другой. «Благодарю вас, но я ни в чем не нуждаюсь». Он опять ехидно улыбнулся: «Мне кажется, ты не понимаешь, Марина. Одно дело, если тебя застукают с мужчиной твоего круга. Другое — если с представителем отбросов общества».
Я постаралась не нервничать. Я в его власти. Видео, фотографии, записи в журнале посещений, свидетели. Он вполне способен стереть меня в порошок. Мне нужно выпутаться как можно элегантнее. «Мы же с вами совсем не знакомы, директор. Я впервые вас вижу. Хотелось бы…» Он прервал меня, положив свою руку на мою. Я инстинктивно отодвинула руку. «Мы можем увидеться где-нибудь не здесь. Поговорить, познакомиться. Вот увидишь, я лучше, чем ты обо мне думаешь». Приехали. Весть мир говорит о #МеТоо, и вот оно докатилось и до меня — в худшем из возможных вариантов. «Я люблю… — Я чуть было не сказала «Хосе Куаутемока». — …Клаудио, своего мужа». Это его не смутило. «У меня есть предложение. Давай встретимся пару раз, куда-нибудь сходим. Лучше начнем понимать друг друга. Позвони Люсьену — он хорошо меня знает, расскажет, что я за человек. А пока, чтобы твой любовник тебя не отвлекал, я запрещаю тебе приходить в тюрьму. И если откажешься со мной встречаться, он отправится в одиночку. У обоих дурь из головы повыветрится в два счета».
Я чуть было не дала ему пощечину. Но это было бы ошибкой. Одно неверное движение — и он не только расскажет про мой роман Клаудио, но подвергнет Хосе Куаутемока одиночному заключению и ежедневным избиениям на неопределенный срок. Деваться было некуда. «Посмотрим», — только и сказала я. «Посмотрим, — повторил он и вручил мне карточку. — Вот мой номер телефона. Напиши сообщение, как только выйдешь из тюрьмы».
Он проводил меня до двери. И хотел на прощание поцеловать. Я ловко увернулась. Надзиратель повел меня к выходу. Я сказала, что у меня еще не кончилось время супружеского свидания и я хочу видеть своего бойфренда. «Простите, сеньорита, не положено». Не могу же я ворваться обратно к Панчо и наорать на него. Пришлось подчиниться.
Сеферино, какую семью ты хотел создать, уехав с хутора? Думал ли ты об идеале счастья: жена, дети, собака, собственный дом? Представлял ли, как мы открываем подарки под елкой и радостно обнимаемся? Или на твое понимание семьи повлияла крайняя нищета, в которой ты рос? Мне стало любопытно, отзывались ли в тебе эти рекламные ролики с белокурыми гринго, собирающимися у камина? Определили ли они твое видение личного будущего? Твои социально-политические идеи, безусловно, были противоположны той форме непрерывной колонизации, которой является мотивирующая реклама, но, возможно, ты воспринимал ее на подсознательном уровне — чего и добиваются рекламщики. Признайся, Сеферино, не может такого быть, чтобы эти идиллические образы, призванные транслировать теплоту и эмпатию, а также тронуть зрителя, не растопили твое сердечко. Наверняка ты жутко завидовал рождественским праздникам в белых буржуазных семьях. Забудь на минуту свой яростный настрой и скажи, не думал ли и ты когда-нибудь праздновать, бегая с детьми вокруг украшенной шарами елки, все в свитерах с узорами, мамочка и папочка довольно обозревают нажитое честным трудом — идеальная капиталистическая картинка. Возможно, именно этот скармливаемый нам образ мексиканского счастья и подвигнул тебя жениться на голубоглазой красотке-испаночке. Я наизусть помню всю эту петрушку про то, что нужно отомстить за изнасилование Малинче, но, может, ты попросту хотел стать таким же жизнерадостным и самодовольным блондином?
А знаешь, какую бы я хотел семью? Легкую. Да, ключевое слово — «легкий». И чтобы ты был легким. Я знаю, ты не мог справиться со своим вспыльчивым характером, но зачем при этом унижать людей? Друзья, оправдывая тебя, употребляли слова «необузданный», «яркий», «страстный». Конечно, они-то смотрели извне, не присутствуя при всех твоих приступах ярости. Вот бы эти оправдатели были вынуждены жить с тобой хоть по паре часов в день. Они бы и пяти минут не выдержали.
Я принадлежал к самой дисфункциональной семье в Мексике. Мы были тяжеловесами семейной нелюбви, Майками Тайсонами хаоса, несчастья, отсутствия привязанности. Ты породил поросль неприспособленных к жизни людей, папа. Единственная надежда — дочки Ситлалли. Хотя им пришлось расти в ненормальной, странной атмосфере нашего дома и видеть, как их мать то бредит, то блюет, то отключается, поэтому сомневаюсь, что они станут сокровищницами добродетелей. Они еще девочки, а в их косых взглядах и вспыльчивом характере уже нет-нет да и проглядывает твоя порода. Но, может, сын или дочь Хосе Куаутемока будут избавлены от нашего семейного проклятия. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Мертвая тишина в монастыре вовсе не уняла жажды убийства в Машине, — наоборот, сделала его ревность в пять раз сильнее. В уме бурлили образы голой Эсмеральды в объятиях Хосе Куаутемока. По-собачьи, 69, вот она согнулась, лежит на животе, лежит на спине, на коленях, трется об него задом, раздвигает перед ним ноги. Самая настоящая пытка. Машина не выдержал и решил убраться подобру-поздорову, пока мозги не взорвались. Он начал понимать того кореша, который здесь повесился. В этой сраной тишине слышишь оглушительный шум внутри себя. Эсмеральда. Эсмеральда. Эсмеральда. Сука. Сука. Сука.
Он перебрался в средней паршивости отель в Тлалнепантле, где никто не станет искать киллера. Не выходил — посылал коридорного за бургерами, молочными коктейлями и прочим фастфудом, потому что в долбаном рум-сервисе еда была такая, что и с голоду помереть недолго: куриная грудка, салат от шефа, бульон, клаб-сэндвич. На диете они там все, что ли? Денно и нощно отслеживал, нет ли чего в новостях про Хосе Куаутемока. Ничего. Зато правительство гордо рапортовало о снижении преступности в шестнадцати регионах страны. Как водится, политиканы, любители присвоить себе чужую славу, уверяли, что это из-за правильных стратегий, призванных победить неистовый бич преступности, а не из-за волшебной етитской силы картеля «Те Самые».
Машина, сведущий в метадискурсе, герменевтике, казуистике и эвристике преступности, понимал, что картель «Те Самые» неспроста так жестко подавил попытку убийства Хосе Куаутемока — видно, у них какие-то делишки с правительством. Сивого охраняют, чтобы вода не мутилась. Это ясно как божий день. Многие банды из Мехико жаловались, что некоторые их члены вознеслись, как Ремедиос Прекрасная, что тоже говорило о зачисточке со стороны «Тех Самых».
Картель выразился ясно: «Уебывай. Если найдем — на кусочки порежем». Но Машина не из тех, кто бегает. Он снюхается с картелем «Самые-Самые Другие». Предложит быть их наместником в центре страны. Возглавит банды, несогласные с владычеством «Тех Самых», и пообещает вернуть территории и подконтрольный бизнес. Но сперва нужно показать им себя во всей красе. Первый шаг: подорвать баланс мира и прогресса. Подстегнуть насилие. Устроить беспредел кинг-конговских масштабов, чтобы «Те Самые» света не взвидели. Философия камикадзе в чистом выражении. Не зря он все-таки столько в новости втыкал: поднаторел в передовых техниках международной преступности.
Оказавшись за пределами тюрьмы, я немедленно позвонила Педро: «Мне срочно нужно тебя видеть». Мы договорились встретиться в кафе рядом с его офисом. Когда я приехала, он уже меня поджидал. «Почему такая спешка?» Я в общих чертах обрисовала картину моих все более близких отношений с Хосе Куаутемоком, супружеских свиданий дважды в неделю, ночей в люксе, переговоров с Кармоной и того, как меня охраняли «ребятки». Педро изумился: «Да у тебя там почти что брак. А мы с Эктором ни слухом ни духом. Конспираторы!»
Он отругал меня, что я не поделилась своими похождениями раньше: «Ты соображаешь, как рисковала, когда ездила в тюрьму по ночам в сопровождении неизвестно кого? Это тебе не в загородный клуб на свидания кататься». Сказал, что я всегда могу на него рассчитывать. В следующий раз, когда соберусь встречаться с Хосе Куаутемоком, чтобы сообщила ему. Он даст указания Рокко, своему начальнику безопасности (которому не нужно ничего объяснять — он будет молчать как рыба), чтобы тот мне помог. Я согласилась. Рокко, серьезному неразговорчивому великану, руководившему восемью телохранителями Педро, можно было доверять.