Сперанца
Шрифт:
Потом ушла, ни слова не говоря.
— Это мать того мальчика, который упал в воду, — объяснил Тони.
Подошла к ним и Гита поздравить девочку: Сперанца украдкой огляделась — нет ли поблизости кого-нибудь из «горезцев».
Наконец, слава богу, добрались до дома. Сперанца, у которой мучительно болела голова, сразу побежала в спальню, разделась и со вздохам облегчения легла в постель. Вот и приняла конфирмацию, Она насмешливо улыбнулась самой себе. Ей всегда не везло. Ни в чем ей не было удачи. Даже в том, что должно было быть праздником для всех детей. Ни в чем.
«Ведь тебя почему-то
Потом она посмотрела на младенца Христа в стеклянном ларце, и у нее отлегло от сердца!
Здесь был Таго. Он вернулся и приехал специально за ней, чтобы отвезти домой. Эта мысль, казалось, возмещала все неприятности. Она повеселела и легла поудобней.
Когда пришла тетя Марта позвать Сперанцу к столу, та уже спала, уронив на глаза руку и сжав кулачки.
— Спере, — тихо окликнула ее Марта.
Девочка не проснулась.
Тетя Марта с минуту поколебалась, будить ее или нет, потом побежала на кухню посоветоваться с мужчинами,
— Как быть?
— Пусть спит, сказал Тони. — Сегодня она наволновалась.
Таго был того же мнения.
— Бедняжка, — вздохнула тетя Марта, неся на стол индейку. — Бедняжка, что за несчастье!
Глава семнадцатая
Они уехали на рассвете. Сели на «Кончетту» и поплыли вдоль берега на станцию.
Сперанца смотрела прямо перед собой. В этот час лодки выходили из гавани, скользя друг за другом по воде, казавшейся жидкой сталью. На горизонте вырисовывались темные линии голых мачт и рей. Потом медленно поднимались паруса: натягивались и надувались, устремляясь в полет.
— Вон бизань «Сантафеде», латинские паруса «Ветрогона», вон широкий красный парус «Марианы» и черный с голубым на «Сирене».
— Прощай, «Сантафеде», прощай «Ветрогон»…
Сперанца, как несколько лет назад, когда она приехала сюда, неподвижно, точно окаменев, сидела на полубаке и смотрела вперед. Как тогда, она крепко сжимала поручни, но уже не от страха, а от волнения.
Она прощалась со всем этим таким дорогим ей миром… Она уезжала. Она уезжала в край, о котором у нее осталось лишь смутное воспоминание, почти незнакомый ей теперь. Уезжала с двумя сумками, в которых было все ее имущество; с верой в будущее и жизненным опытом тринадцатилетней девочки; с двумя драгоценными подарками; восковым Иисусом и матросским ножом.
Нож подарил ей Микеле. Она пошла попрощаться с ним накануне вечером в его почерневшую от времени дощатую хибарку, опутанную, точно паук в своей паутине, двойным слоем сетей, растянутых для просушки. Когда она пришла, старик сидел на пороге и чистил рыбу.
— Хочу попрощаться с вами, Микеле, — сказала девочка.
Она откладывала это прощание до последней минуты, предчувствуя, что не осилит волнения.
— Значит, уезжаешь?
Старик даже не поднял головы.
— Да, Микеле. Прощайте… И простите. Простите, если я когда-нибудь вас огорчила.
Микеле медленно поднялся, тщательно вытирая нож о штаны.
— Не надо говорить «прощай», Спере. Мы еще увидимся… Ты молодец, а я собираюсь пережить вон то воронье.
Он указал рукой на черную стаю птиц, кружившуюся вдалеке над соснами.
Лукавый огонек сверкал в его голубых глазах, а Сперанца вспомнила то, что не раз слышала от Микеле и других старых рыбаков. В детстве у Микеле были карие глаза, но мало-помалу они все светлели, пока не стали совсем голубыми, как море, на которое он смотрел долгие годы.— Мы еще увидимся. А теперь я хочу сделать тебе подарок. У хорошего моряка, Спере, должен быть свой нож… Настоящий нож, такой, как положено…
Он погладил лезвие ножа, потом сразу сложил его.
— Держи.
— Микеле… Ваш нож!
Все знали, что значит для Микеле этот нож.
— Что ты хочешь? — сказал старик, почесывая голову. — Человек предполагает, а бог располагает. Я-то собираюсь жить долго, но не знаю, как бог на это посмотрит. А если я умру, кому он достанется? Возьми уж лучше ты и пользуйся им, как надо. У него хорошее лезвие, и если бы он мог говорить, ему было бы что порассказать! Всего и за месяц не переслушать. Пользуйся им как надо, Спере, с умом, но без страха.
Сперанца смотрела на него, не в силах вымолвить слова, и Микеле, быть может, отдал себе отчет в нелепости своего подарка, глядя на худенькую руку, державшую складной нож с грубой рукояткой. Он взъерошил волосы девочки и засмеялся.
— Он пригодится тебе резать хлеб, и пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба!
Микеле повернулся и вошел в хибарку.
Сперанца с минутку колебалась, потом подошла к порогу и пробормотала:
— Спасибо, Микеле, и до свидания. До скорого свидания.
И убежала.
Теперь Микеле плавал на «Ветрогоне», и Сперанца старалась различить его на обычном месте старшго, возле руля. С ним рыбачили самые бедовые мальчишки в гавани, в том числе трое старших «горезцев», и Микеле целый день орал на команду, выходил в море в любое время и любую погоду.
— С ума посходили! — говорил дядя Тони. — Вот уж правда: ветрогоны. Не то что за ветром, за молниями гоняются.
Не раз, возвращаясь на заре, они встречались с лодками, выходившими из гавани.
— Мы все море обчистили! — кричал Рыжий, один из «горезцев», приложив рупором руки ко рту. — Оставили вам всего одну сардинку. Попробуйте, поймайте!
Сперанца смотрела на лодки и мысленно повторяла:
«Прощайте, прощайте!»
На минуту она задумалась о матери, которая тоже когда-то сказала «прощай» облакам и парусам и уехала далеко, на болото, чтобы найти там смерть.
В молчании они приплыли к станции. Таго и Тони попрощались.
Сперанца без слов поцеловала дядю.
— Но вы ее хоть привезете как-нибудь к нам?
— Конечно, если захочет.
Поезд тронулся, и Сперанца повернулась к окошку. Она глядела в него, но ничего не видела: слезы ей застилали глаза.
Спустя некоторое время ей на колено легла рука Таго.
— Крепись, Сперанца! Тебя ждут дедушка и бабушка и, как видишь, немало людей тебе желают добра. Что говорить, жизнь тебя не очень-то балует. Это верно, но кое-кому еще хуже, дочка. Есть и такие, кто совсем одинок.
Сперанца внимательно посмотрела на Таго. Горькая складка легла у него вокруг рта, и резкая морщина между бровей говорила о том, что у него в жизни было больше испытаний, чем радости.