Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)

— Ори больше! Дурень! тихо отозвался Чика уже на двор. Разбудишь его…

— Зарубинъ!

— Слышу! О! ну, входи, оголтлый!.. ворчитъ Чика, отпирая калитку.

— Зару….бинъ!.. задыхается Твороговъ и упирается руками въ грудь, чтобы вымолвить хоть слово… Марус… Мap…

— Ну?!

Твороговъ махнулъ рукой.

— Убитъ… Старшина…

Чика ахнулъ и бросился въ хату.

— Кумъ! Марусенокъ!.. убитъ!! О-охъ! застоналъ онъ.

Казаки повскакали и чрезъ мгновенье зврь заревлъ, вылетлъ на свободу и понесся къ хат старшины. То Чумаковъ съ шашкой мчится по станиц. Чика догоняетъ кума.

Встрчные сторонятся, ахаютъ и крестятся. То не люди а бсы запоздалые несутся въ полусумрак зари.

— Что-жъ выдавать! За ними! воскликнулъ Овчинниковъ.

И еще трое пустились туда же и скоро были у хаты старшины. Заварили кашу Чумаковъ съ Зарубинымъ.

— Грха то чт'o! О-охъ! вздохнулъ Овчинниковъ.

— Не замшкались молодцы! отозвался Твороговъ, оглядывая хату и дворъ.

Въ большой горниц лежалъ покойникъ въ гробу на стол… Паникадила и аналой были повалены, и дьячекъ, выбжавъ съ псалтыремъ во дворъ, дрожитъ какъ листъ и прячется за колодезь… Тутъ же баба старая тяжело сопитъ и крестится, а на крыш сарая спасся и стоитъ казакъ съ ружьемъ. На порог дома, около выставленной гробовой крышки лежитъ безголовый старшина Матвй; голова скатилась съ крыльца къ плетню, а кровь хлещетъ изъ трупа по ступенямъ и паръ идетъ отъ нея… Въ коридор лежитъ раненый молодой казакъ и изрдка вскрикиваетъ:

— Атаманы! Старшину… Помогите!.. помогите!

— За плетнемъ въ огород пять казаковъ стоятъ кругомъ, нагнулись… Шигаевъ лежитъ на земл, кровь льется по его кафтану; онъ задыхается.

— На вылетъ!.. говоритъ Овчинниковъ.

— Неси домой! чуть не плачетъ Зарубинъ.

— Добро жъ! Начали — покончимъ! кричитъ Чумаковъ. Лысовъ, на колокольню! Звони! Чика, мы съ тобой. Сполохъ!!

Солнце глянуло и позолотило все; зашевелилась станица, бжитъ спросонокъ народъ отовсюду къ хат старшинской.

— Войсковая рука! гремитъ зычный голосъ Чумакова. Войсковая рука!! Оружайся! Не выдавай!

И высоко машетъ Чумаковъ своей шашкой и алая кровь еще капаетъ съ нея ему на кафтанъ.

А солнце равно золотитъ все… И крестъ на храм сiяетъ. И крышка гроба у крыльца. И поднятая шашка Чумакова горитъ въ лучахъ. Даже галунъ сверкаетъ на Марусенковой шапк, которая колыхается межь двухъ шагающихъ по улиц казаковъ, что уносятъ раненнаго…

XVIII

Раздался протяжный, басистый и дробный ударъ на колокольн станичнаго храма. Еще спавшiе казаки проснулись теперь, и много лбовъ на станиц перекрестилось.

— Чтой то… Ништо заутреня… Праздника нтъ… Пожаръ можетъ? Нту! Нигд не горитъ? Чудно…

Другой ударъ, сильне, гуще, звучно пролетлъ надъ всми хатами казацкими и улетлъ изъ станицы въ степь.

Чудно. Пойти опросить!.. Може и то пожаръ.

Третiй ударъ запоздалъ немного и вдругъ, съ гуломъ, словно бросился въ догонку за первыми и затмъ: разъ, два! разъ, два! загудлъ басисто колоколъ надъ всею окрестностью.

Густыя, торжественно протяжныя волны звуковъ то замирали, то густли снова, и колыхаясь, дрожа въ воздух, покатились одна за другой изъ станицы во вс края онмлой и безлюдной степи. Верстъ за десять, отдыхавшая стая журавлей прислушивалась пугливо къ этому гулу и расправляла крылья, чтобы взмахнуть въ поднебесье…

— Чудное дло… Алъ сполохъ! Чтой то у хаты старшинской. На ножи лезутъ! Аль бда?

— Ахти! Войсковая рука ржетъ. Чумаковъ душегубъ! Боже-Господи!!

Зашевелилась станица. Колоколъ все гудитъ и все несутся невидимкой чрезъ станицу, словно догоняя другъ дружку, гульливыя и звучныя волны. Изъ всхъ хатъ выбгаютъ казаки и казачки на улицу, кто ворочается, кто бжитъ дале, кто толчется на мст, озаряется и опрашиваетъ бгущихъ.

Кучки казаковъ лезутъ чрезъ плетень изъ огородовъ въ слободу. У всхъ хатъ слышатся голоса:

— Сполохъ! Ай бда? Алъ пожарь? Чику убили!

— Ржутся! Господи Iсусе! всхлипываетъ старуха у калитки. Свтопреставленье! Гд Акулька то?..

— Запирай ворота! Буди батьку! Гд жена?

— Чику убили… Убери телка то — пришибутъ.

Девяностолтнiй казакъ Стратилатъ вылзъ на крылечко, ахнулъ и сталъ креститься.

— Вонъ оно! Не стерпли! Творецъ милостивый! Слышь, убили когой-то!

— Войски чтоль съ пушками? спрашиваетъ здоровенная казачка, выкатившись за ворота. Вся она въ саж и изъ заткнутаго подола сыплются уголья.

— Въ тебя штоль палить! Дрофа! смется бгущiй казакъ. Ишь расписалась.

— Слышь убили! Косатушки, убили!

— Кого? Голубчикъ, кого?

— Кого?! О! дура!..

— Ехорушка! а Ехорушка! шамкаетъ бгущему изъ окошка сдая какъ лунь голова. Не хоритъ ли?

— Горитъ… да не огонь. Сиди, ддусь Архипъ, въ хат. Ржутся казаки!

Чика пронесся въ шинокъ и выскочилъ вновь оттуда съ десяткомъ казаковъ, что еще съ вечера ночевали тамъ.

— Бочку выкачу, братцы… На, вотъ, впередъ! и бросилъ кошель на порогъ и бжитъ дале… Кучка изъ шинка разсыпается съ гуломъ и крикомъ.

— Ого-го! Похлебка! малолтки! Бжи хлбать!..

— Атаманъ Чумаковъ проявился! Убитъ Марусенокъ.

— Шапку то, шапку забылъ!

Со всхъ хатъ, со всхъ краевъ станицы, выскакиваетъ и сбгается народъ; кто шапку нахлобучиваетъ, припускаясь рысью, кто на ходу шашку изъ ноженъ тащитъ, кто кафтанъ натягиваетъ держа пистолетъ въ зубахъ. Безоружные хватаются за дубье, за вилы, за что попало на дорог. И крики безъ конца.

— Заржавла, родимая, безъ работы!

— Убирай робятъ! Притворись снутри!

— Гд винтовка! У-у! Бабье! Винтовку?!

— Стой, брось ведро то, давай коромысло. Все лучше…

— Марусенка убили! Марусенка убили!

Словно раззоренный муравейникъ кишитъ станица. Перепуганные нежданно скотъ и птица мечутся по улиц отъ однихъ бгущихъ подъ ноги другимъ.

Въ воздух все гудятъ невидимыя волны звуковъ, а по слобод черныя и блыя людскiя волны катятся къ хат старшины, заливаютъ ее со всхъ сторонъ, а оттуда, тоже словно волна отбитыя скалой, разсыпаются по станиц кучки казаковъ съ дикими криками.

— Вырзай старшинскую руку! Буде имъ людъ-то подомъ сть.

— Игнашка… вали къ Герасимову!

— То-то гоже. Въ разъ всю хату выржемъ.

— Ну, жутко нон будетъ старшинской рук!

Гулъ повсемстный, бготня; въ иныхъ углахъ ярая схватка, выстрлы, стоны… Одурла станица и скоро, очнувшись, оробетъ того чт'o натворила.

* * *

Колоколъ смолкъ. Тихо стало вдругъ въ воздух. Да и на станиц тише. Вся толпа скучилась въ одномъ мст середи станицы, близь хаты, гд цлую семью Герасимова войсковой руки, а не старшинской, вырзали душегубы свои, ради мести.