Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)
Шрифт:
Толпа безмолвствовала.
— Ну, добро! Погоди, атаманы! Коль поясницу отлежали, двки бородатыя, я вамъ заднiя ноги подшибу!..
— Слухай повщенье!.. крикнулъ Чумаковъ.
— Как'o повщенье?
— Смирно!! гаркнулъ Чика. Иная рчь теперь. Старшинская! Слухай!.. Чика откашлянулся и грознымъ голосомъ заговорилъ протяжно: По указу императорскаго величества повщаю всему казачеству станичному вдомость, пущенную изъ Яицкаго города. Поелику россiйскiй государь Екатерина Алексевна въ войн великой съ царьградской туркой и съ ляхами польскими, то многiе свои полки
Гулъ пошелъ повсюду.
— Укусило! Двки бородатыя! злобно шепнулъ Чика… Смирно! Слухай до конца… Выставить пять тысячъ казакъ конныхъ, но не оружныхъ, потому не оружныхъ, что завербуютъ ихъ въ московскiй легiонъ на 25 лтъ, на подобiе некрутъ, и будутъ они сражаться не по казацкому, а обучать ихъ воинскому подвигу пo гусарски! Слыхали?! Надутъ дьяки да писаря, такъ приводи кого сдавать въ легiонъ. Вотъ вамъ указъ!!. Нашли его молодцы въ хат старшины покойнаго Матвя… И Чика протянулъ ближайшимъ гербовую бумагу съ восковыми печатями на снуркахъ и оглядывалъ всю толпу повелительно и злобно.
Словно море подъ вихремъ, заволновался весь майданъ, словно зыбь морская покачиваются головы казачьи. И какъ волны морскiя бгутъ, ростутъ и сыплются съ гуломъ на берегъ, — такъ рчи дикiя, безсвязныя и безразборныя росли въ толп, бжали, гудли и сыпались на старшину…
— Морочишь! Небывалое брешешь! Неслыханное слушать велишь!
— Не къ лицу казаку гусарская повадка и гусарскiе подвиги воинскiе.
— Почто не къ лицу? засмялся сердито Чика. Не съ бородой казакъ будетъ гусаромъ. Бороды повелно брить!.. Давно находили грозныя тучи на волнующееся море казацкое, давно глухо гудли они… и вотъ, за словами Чики, грянулъ ударъ оглушительный. Даже самъ Чика опшилъ.
— Чего брешешь, собака! Дави его! Бей! Чего морочишь майданъ, свиное твое рыло!..
— Не гнвись на меня, честное казачество. Не моя вина! Я указъ читалъ выисканный у Матвя и повщаю кругу. Чт`o поршите — тому и быть!..
— Ну, молодцы яксайцы! вылзъ Чумаковъ. Что-жъ разсудите?!..
Реветъ стоустый зврь, словно въ больное мсто пырнули его шашкой.
— Бжать! Бжать, атаманы! Въ золотую мечеть!
— Вали всей станицей за Кубань!
— Нтъ! За Каспiй плыть. Зa Каспiемъ раздолье!
— Къ некрасовцамъ атаманы! Идемъ къ некрасовцамъ! реветъ зврь-толпа. Ухмыляется Чика Зарубинъ въ руку, поглаживая усъ курчавый и мигая куму Чумакову.
— Помолчите мало, атаманы! вступается Чумаковъ. Приличествуетъ-ли православному въ чужiе предлы бжать со срамомъ и челомъ бить собак нехристю. Пригодно ли побросать землю свою, хаты ддовы, родимый Яикъ и захватя казачекъ и казачатъ уxoдить въ кабалу къ басурману?
— Не гоже! Ну-те къ дьяволу съ кабалой!
— Сказалъ-бы я вамъ, лукаво вымолвилъ Чумаковъ, какъ по моему разсудку въ семъ случа поступиться слдъ…
— Сказывай! Сказывай!
— На-предъ надлежитъ мн вдать доподлинно, какое мн число ждать согласниковъ и какое число супротивниковъ, потому, что есть межь васъ и таковые что сидть да ждать поршили и виноватыхъ выдавать.
— Разступися, братцы! Разбирайся!
— Чаятельно вс согласники!
Толпа смшалась и словно водоворотъ, два тока съ ревомъ шли одинъ на другой… Человкъ двадцать, все боле сдобородыхъ
стариковъ, стали отдльно отъ громады казацкой.Въ числ несогласниковъ были два дда: Стратилатъ, хитро ухмылявшiйся, и Архипъ, который косо оглядывался кругомъ. Худое, скуластое и желтое лицо его было озлоблено.
— Почто противничаешь, ддушка? Брось! заискивающе обратился Чумаковъ къ Стратилату.
— Кривдой меня не возьмешь! Смкаю я, у васъ съ Чикой на ум недоброе; вы заварили все — вы же совсмъ хотите народъ смутить… Про бороды тамъ ввернули, а по сю пору, небойсь, изъ казаковъ никого не обрили…
— Много ты знаешь. До глухого всти дошли. Скажи-ко ты вотъ, Иванычъ, какъ у васъ было? вымолвилъ Чика, обращаясь къ Лысову.
— Точно атаманы, мы вотъ, донцы, посему и бжали отъ себя… У насъ ужъ на Дону скребня идетъ по всмъ станицамъ.
— И многихъ въ легiонъ забрали! вымолвилъ другой донецъ Овчинниковъ.
— А кто не шолъ, забрали въ острогъ! прибавилъ Твороговъ.
— Обождемъ и свдаемъ, отвчалъ Стратилатъ, подлинно ли бороды скрести повелно!.. Тогда и разсудимъ, чт`o предпрiять!
— Какъ надутъ, ддушка, брадобри-то московскie — не время будетъ рядить! крикнулъ голосъ изъ толпы.
— Садись, да и жмурься!
— Тебя перваго оголятъ, ддушка! усмхнулся Чумаковъ. Изъ стараго казака двчонку спроворятъ!
— Ты не зубоскаль! вдругъ обидлся старикъ. Ишь пристали что собаки. На вотъ, съ вами стану…
И старикъ перешелъ къ толп.
— Любо! Любо! Ай да ддушка! Одинъ ты — полъста, стоишь!
— Ну, а на этихъ плевать! сказалъ Чика показывая глазами на оставшихся несогласниковъ съ Архипомъ вo глав.
— Конечное дло… Ну, атаманы! Радуйтесь и веселитесь! Великой милостью сподобилъ васъ Господь и несказанную честь послалъ вамъ. Слухайте! Господи благослови! Чумаковъ перекрестился и продолжалъ громче. Слыхали вы, что въ запрошлую весну проявился въ город Царицын государь, что почитаютъ якобы покойнымъ, а онъ чудесно спасенъ Отцемъ Небесныимъ отъ ухищренья вражескаго!
Тишина безмолвная наступила кругомъ.
— Государя великаго, продолжалъ Чумаковъ, захватили окаянные псы и увезли было въ Сибирь, но онъ, отецъ всероссiйскiй, ушелъ съ врными слугами и проявился нын на Яик, чтобы объявиться врнымъ подданнымъ своимъ казакамъ яицкимъ и паки прiявъ правленье идти на царство! Хотите-ль въ службу цареву, такъ укажетъ вамъ Чика — гд сыскать царя-государя!
— Хотимъ! Сказывай!! Вс пойдемъ!! Гд?
— Гд? гаркнулъ Чика, поднимаясь рядомъ съ кумомъ. Приносите клятву страшную заслужить батюшк царю, помереть за него хотя заутрова, коли треба будетъ. Давайте клятву!! И не страшитесь тогда никакой волокиты ни яицкой, ни московской.
— Вс даемъ! Какъ предъ Господомъ!
— Свта не взвидть очами!
— Помереть всмъ нераскаянно!
— Сказывай! Сказывай! Гд?! кричала вся громада въ одинъ голосъ и поваливъ скамейки напирала на Чику.
— Здсь!! въ хат! У меня! молвилъ Чика, указывая на домъ.
Онмла толпа, словно заколдовало ее это слово. Муха пролетитъ — слышно. Только тысяча глазъ горитъ и искрится на старшину. Всякое дыханье сперлось, словно боится всякiй казакъ дыхнуть… боится, что отъ его вздоха исчезнетъ сразу все, что замелькало у него въ голов отъ чудеснаго слова старшины Чики.