Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)
Шрифт:
— Туда треклятымъ и дорога! вымолвилъ тихо ддъ Архипъ.
Ближайшiе казаки огрызнулись на него.
— Чего брешетъ старый!.. Почто забыли его надысь успокоить.
— Не замай его. Не даромъ онъ ддъ Ахрипъ!
— Вдомо вамъ тоже, каки нын порядки повели въ Яицк? Какъ дьяковъ московскихъ посл бунта прислали туда, да посадили росправу чинить… Чтожъ, атаманы? И намъ посиживать въ споко да ждать пушки къ себ?
— Почто! Не гоже въ споко быть!..
— Досидишься до лиха!
— Встимо досидишься, атаманы! продолжалъ Чумаковъ… Пора намъ разсудить въ кругу: к`aкъ славное казацкое житье-бытье завести на ддовъ ладъ? Посудите, порядите, умные, бывалые люди и честные атаманы. На тотъ
Толпа загудла. Вс заговорили вдругъ.
— Золотыя твои рчи, Чумакъ! сказалъ молодой казакъ изъ ближайшихъ.
— Медъ точешь, молодецъ! прибавилъ другой.
— Ишь загалдли… замтилъ кто то, оглядываясь на толпу.
— Набрешутъ гораздо, а разсудятъ — что калено желзо въ воду ткнуть — одинъ пшикъ!
Надъ толпой поднялся подсаживаемый молодцами на скамейку старикъ Стратилатъ.
— Гляди, старый вылзъ. Слухай ддушку…
— Гэй! Атаманы! Возьми угомонъ!
— Гэй! Буде врать то! Аль въ Кieв не слышно! кричали со всхъ сторонъ.
Смолкла понемногу толпа. Стратилатъ поклонился всмъ и заговорилъ.
— Поведу я рчь, дтушки, съизначала какъ разуму хватитъ… Вдомо всему станичному казачеству, яко мн годовъ много… Кто сказываетъ десятый десятокъ къ концу идетъ, а кто, слышь, завряетъ, что давнымъ-де давно вышла пора костямъ твоимъ на упокой. А я молвлю: что успю-де, належуся еще въ досталь до суда-то Божьяго… А сколько-де мн годовъ, того я не вдаю, и житiю, чт'o послалъ мн Господь, счета не велъ, грха сего на душу не прiялъ и безумiя въ томъ Богу не далъ…
— А ты не смазывай повозку-то… Время не терпитъ! сказалъ старшина Чика.
— Проселками то не води! Умаешь и себя и кругъ.
— Валяй на прямки, ддусь, что кружить-то по пусту!
— Не спши, люди православные… Не смазамшись, на дорог сядешь… А безъ пути на прямки скакать, такъ невдомо куда прискачешь и придется теб прохожаго человка опрашивать: куда-де занесла меня нелегкая и какъ званье мсту? И осмютъ люди!.. Коня-де умаялъ, а куда прискакалъ не вдаетъ.
— Невременное дло теперь смхоту заводить!
— Не гнвитесь, атаманы. Къ тому я о годахъ помянулъ своихъ, чтобъ свдали молодцы, сколь многое довелося мн видть на вку моемъ. Вдомо вамъ, что совершилъ я многiе походы. Еще при цар бломъ еодор наряжалъ я службу подъ Чигиринъ, будучи еще выросткомъ, и помнится билися мы люто съ туркой; бояринъ Ромодановскiй велъ насъ и дв рати разбили и весь край тотъ въ пустоту привели. И въ полтавскомъ побоищ по своей охот и безъ наряду былъ я, дтушки, и получилъ самоличное спасибо отъ великаго императора Петра Алексевича, за то, что когда клюнулъ землю свейскiй то королевичъ, то я изъ первыхъ наскочилъ полонять его. Такъ вотъ, молодцы, уходился я гораздо и разума немало пособралъ, и смогу я нын точно отвтствовать Чумаковой рчи, безъ урону чести моей… Врно сказывалъ онъ объ старомъ жить атаманства Яицкаго… Время, подлинно, устрашенной доблести! Но къ тому я рчь сведу, что времена т не вернешь, да и не гоже вертать ихъ.
— Почто не гоже? Поясни! быстро отозвался Чумаковъ.
— Малоль-ль чт`o бывало въ старину… Во вс то вки свои порядки… Мните вы себя равными ддамъ силой и крпостью. Ой, молодцы, истинно сказываю: никакого подобiя нтъ. Нон на прикладъ возьмемъ, чуть малая стужа, морозится казакъ, лупится казачья личина, якобы тыква она; захватитъ кого буранъ въ степи и поминай его въ молитв упокоеньемъ… А моего, вотъ, родителя, царство ему небесное, застигъ пшаго буранъ за полъ-ста верстъ отъ дому. Забился онъ подъ великiй сугробъ, улегся теплехонько и вздремнулъ лихо, отъ сумерекъ и до сумерекъ. Вылзъ и пришелъ домой. А гляньте-ко
тоже на кладбище, велико ли число могилецъ ддовыхъ, отцевыхъ, да и своихъ… Ддовыхъ совсмъ мало, отцевыхъ бол, а вашинскихъ тьма тьмущая. А почто… скажите?— Скажи самъ… Чего опрашивать-то?
— У ддовъ про обычай было сказывать: пошелъ кувшинъ по водичку, тамъ ему и натычка… Почалъ выростокъ въ татарву бгать, тамъ ему ддушкой и остаться. И подлинно помянешь вотъ хоть бы моихъ кумовъ: П'eтра косой — въ Хив загибъ, Наумъ съ Андрюхой на Каспiи остались рыбу кормить, изъ Степана кайсаки несказанное сотворили. Да и многое множество иныхъ ддовъ, кои воинскую смерть получили въ предлахъ далекихъ…
— А ддушка Стратилатъ почто же уберегся? У храма лечь хочетъ! усмхнулся Чумаковъ, а за нимъ фыркнули нсколько ближайшихъ казаковъ.
— А пото, молодецъ — обернулся къ нему Стратилатъ — чтобъ предъ кончиной своей отъ худаго малоумныхъ внучатъ отвести, да чтобъ въ иныя медовыя рчи на сполох дегтя накласть, не во гнвъ будь сказано твоей чести.
И Стратилатъ, усмхаясь, поклонился Чумакову въ поясъ.
Громкiй хохотъ прiободрилъ его и онъ продолжалъ.
— Сказываю я, много перемнчивъ свтъ. Полагаете вы тже ханы нын и тже полки ихнiе. Нтъ, дтушки. Ханы нын тоже дурачество свое бросили, тоже ума набрались и полчища ихнiя и безчисленне и оружены инако. У нихъ, поди, и пушки есть не хуже государственныхъ. Истинно сказывалъ вамъ Чумаковъ и объ дружеств съ царями московскими; подлинно посланцы наши зжали съ подарками и казну возили, да опять, дтушки, перемнилися порядки. У царицы Катерины своей казны много и ей нтъ нужды въ вашихъ алтынахъ яицкихъ, и подобаетъ ей содержать молодцевъ-атамановъ въ смиреньи, потому что состоитъ она, матушка, нын въ уговор съ ханами и хивинскими и иными, и не можно ей попустить васъ разбойничать въ ихъ предлахъ… И времена, дтушки, другiя, и казаки яицкie не т нын! И вотъ сказываю я вамъ: безумiя Богу не давайте и на времена ноншнiя не ропщите.
— Что-жъ хороши новые-то порядки?
— Что отняли у васъ расправу-то круговую? Поводка сiя добрая, да вотъ что, дтушки, кругъ-то вашинской не подобенъ ддову. Мы живали въ несравненномъ съ вами согласiи, судили и рядили безъ ехидства… А нон собери кругъ, онъ тебя почище московской волокиты изволочить!
Ропотъ пошелъ по всей толп.
— Знамо всмъ, что ты радъ бы старшинскую руку тянуть! огрызнулся Чумаковъ.
— Почто пущали стараго народъ блазнить! крикнули изъ толпы. Долой его! Его на кладбищ черви ждутъ не дождутся!
— Смкайте вотъ! усмхнулся Стратилатъ. У ддовъ-то на кругу что хошь молви; коли любо теб, такъ хоть за татарву стой. А вы чт'o? Онъ-де блазнитъ! Долой-де его! Стало однимъ согласникамъ судить. Одни согласники добра не разсудятъ.
— Почто-жъ? Тебя не спросились!
Усмхнулся Стратилатъ, покачалъ головой и вымолвилъ:
— Скажу я притчей: была у Софрошки телка. Утащили волки телку и сожрали. Пошелъ Софрошка въ степь, и кличетъ: Собирайтесь, атаманы-волки, въ кругъ. Разсудите лихъ мой; пожрали мою телушку волки! Гожее ли длo? Собралися волки на майданъ. Разсудили его. Нутка по твоему, Чумаковъ, чт`o волки разсудили-то?
Громкiй хохотъ опять пошелъ по толп.
Чумаковъ заговорилъ что-то, въ отвтъ старику, но гульливый, раскатистый хохотъ заглушилъ eго слова.
Чика влзъ на бочку и обратился къ Стратилату:
— Ддушка! Ты гораздъ смшить майданъ, а ты лучше молви, чт'o ршить казачеству? Чт'o длать? Кашу заварили, а расхлебать не въ моготу.
— Сиди смирно, не сожалючи времена прошлыя… Вотъ что старшина! А за грхъ, что натворили, виновные отвтъ и дадутъ.
— Такъ что-ль разсудите, атаманы-молодцы? обратился Чика къ толп. Ждать розыску и виновныхъ выдавать въ Яицкъ, на расправу?