Справедливость-это женщина

Когда доктор Пирс спускался вниз, он повернулся и спросил:

– Не смогли бы вы связаться с вашей женой? Ведь они сестры, да? Ей следует быть здесь.

– Сегодня я несколько раз пытался дозвониться до нее, но не смог, и думаю, что она уже возвращается домой. Она гостила у своего дяди в Лондоне.

Доктор ничего не ответил, ограничившись лишь легким кивком головы, что Джо истолковал как осуждение. Но что осуждал Пирс? То ли то, что он не нанял сиделку раньше, то ли, что Элен не было, когда она понадобилась. Джо так и не узнал.

Было три часа утра. В комнате стояла жара и духота, и единственным звуком было тяжелое дыхание Бетти. Ее лицо окрасилось в темно-розовый цвет, по вискам стекали струйки пота.

Джо то смачивал ее лицо мягким полотенцем, то нежным движением руки убирал со лба ее волосы и расстилал их по подушке. С одиннадцати часов, когда он остался с ней один, он уже дважды менял простыни, отправив спать Мэри и Эллу и пообещав разбудить их, если они понадобятся. Что же касается его отца, то он не спал, и время от времени Джо слышал наверху глухой стук по полу его палки.

– Д…жо.

– Да, дорогая? – Он склонил свое лицо над ее лицом.

– Д…жо.

Бетти произносила его имя чуть слышно, что свидетельствовало о том, как трудно ей было говорить.

– Хочешь попить? – Он отошел от постели, она сделала слабое движение рукой и смотрела на него, тяжело дыша.

Когда несколько минут спустя он вновь проверил постельное белье, оно было холодным от пота, и, когда он сказал: «Я сменю белье», она никак не прореагировала.

Подойдя к раме для сушки белья, стоявшей у ками-на, он снял ночную рубашку и две простыни; и теперь, накрыв ее пуховым одеялом и еще двумя простыми одеялами, он медленно и нежно стягивал мокрые простыни; затем, начав, как учила Мэри, с самого низа кровати и раскатав чистую простыню в сторону головы, он переложил на нее ноги больной, затем ягодицы, после чего, обняв одной рукой плечи, приподнял ее, прежде чем расстелить простыню. Расправлять верхнюю часть простыни было гораздо проще. Теперь нужно было поменять Бетти ночную рубашку.

Как и простыни, Джо уже дважды менял ей ночную рубашку, и сейчас, как и раньше, она не протестовала. Можно было подумать, что он делал это каждый вечер в течение всей ее жизни – столь безразличной она казалась к прикосновению его рук к ее обнаженному телу.

Для приличия ему пришлось вытягивать из-под нее через голову ночную рубашку под постельным бельем, и при этом он смотрел лишь на ее груди. Они были твердыми и круглыми, на задворках его разума сверкнула мысль, не является ли он единственным мужчиной, который их созерцал.

Сменив наволочки, Джо нежно уложил ее в постель, сказав:

– Ну вот и все. Так лучше?

Она не пыталась ответить, а лишь продолжала смотреть на него. Сбросив мокрое белье в бельевую корзину, он вымыл руки и опустил рукава рубашки; затем вернулся к постели и, взяв ее руку, нежно погладил ее, а когда пальцы ее руки сжали его пальцы, он вопросительно взглянул на нее. И она вновь произнесла, тяжело дыша: «Д…жо».

– Да, дорогая?

– Д…жо. Я… я умираю.

Слова застряли в его горле. В глубине глаз обозначилась острая боль.

– Д…жо. Я… я хочу кое-что тебе сказать. – Теперь постельное белье вздымалось еще выше. – Я могу… я могу сказать тебе это. – Она пристально смотрела на него. – Я… я люблю тебя… Джо. Я всегда… я любила… я всегда тебя лю…била. Я могу сейчас сказать это, так как это не имеет значения… больше не имеет… и никому не вредит.

У Джо открылся рот, вытянулось лицо, и он молчал; казалось, все в нем остановилось. Он видел ее распухшее красное и потное лицо, ее длинные волосы, подобные темному ореолу, предвестнику беды, ореолу предвещающему несчастливый исход ее болезни.

Его внутренняя неподвижность постепенно подвергалась испытанию. Что она сказала? Она сказала, что любит его, что всегда любила его. Бетти любила его. В его памяти пронеслась та самая ночь много лет тому назад, когда мысль о ней представлялась способом облегчения изголодавшейся плоти. Тогда, даже тогда он понимал что-то, чувствовал что- то. Все эти годы она находилась в этом доме с ним рядом, не подав даже признака. О Боже! О, Бетти, Бетти!

Он склонился над ней. Ее ладонь, которую он держал в своих руках, была прижата к его груди. Он медленно качал головой. Слова вылетели из головы, но он не мог ничего сказать, подкатившийся к горлу комок душил его.

Джо медленно нагнулся вперед, его щека прикасалась к ее щеке, и, когда спустя мгновение он повернул голову, его губы нащупали ее пылающие брови, затем двинулись вниз к ее губам, он поцеловал ее. Теперь, поднявшись над ней, Джо скользнул руками по ее плечам; затем, прижав ее тяжелое тело к себе, он взмолился:

– Останься со мной, Бетти… Ты… ты нужна мне… Я… я хочу тебя.

Когда она сделала едва уловимое движение рукой, как бы отказывая ему в этом, он сказал:

– Поверь мне. Поверь мне, Бетти, ты очень нужна мне. Не как раньше для дома и для всех, кто в нем, а для меня. Я… я хочу тебя сейчас, как никогда не хотел ничего в жизни. Ты одна, ты действительно одна-единственная, кто мне нужен! Да я все эти годы был слеп. Но не настолько. Послушай меня… Послушай. – Он сделал легкое движение рукой, затем приблизил Бетти к себе:

– Семь, восемь лет тому назад я хотел просить тебя, хотел, хотел.

Ее дыхание стало возбужденным, но лицо расплылось в подобие улыбки, и она подняла руку и дотронулась до его щеки; и, когда его слезы окропили ее пальцы, она простонала:

– О Д…жо! Д…жо!

Теперь, снова опустив на подушку ее голову, он глубоко сглотнул и прерывистым голосом проговорил:

– Борись, Бетти, борись! Я буду с тобой на каждом шагу твоего пути. Только борись! Не уходи… Ты не можешь уйти теперь, не можешь!

Она лежала и в течение нескольких секунд смотрела на него, а затем сказала:

– Я не могу, да? Я не могу… уйти сейчас.

6

Лишь в начале апреля 1939 года Бетти впервые вышла из дома. Лекарства, которые она принимала от воспаления легких, оказали побочные действия: ее желудок не мог удерживать потребленную организмом пищу, и она стала страдать от непрекращающейся диареи. И только теперь, на третью неделю после того, как встала с постели, она обрела способность к поездке, и Джо собирался отвезти ее погостить у леди Эмберс.

Бетти попрощалась с Мэри и Эллой, а также с Мартином перед его уходом в школу; она совершила медленный поход по чердачной лестнице к Майку, и, держа в своих руках ее руки, он сказал:

– Обещай мне, что ты вернешься, девочка.

И она спокойно и уверенно ответила:

– Вернусь, Майк. Не бойтесь, я вернусь. – Она могла бы добавить: «Где же мне еще быть, как не там, где мое сердце».

За всю свою прошлую жизнь Бетти не была так счастлива. В ту ночь, когда Джо не позволил ей переступить черту и погрузиться в вечный мир в ее понимании, он позволил себе лишь держать в своих руках ее руку. В субботу вернулась Элен, а сиделка возобновила ночные бдения. После этого не было момента, чтобы они оставались одни. Но это не имело значения; ее сердце было заполнено им, и она с удивительной уверенностью могла сказать, что произошло чудо, и его сердце было наполнено ею.