Спроси у реки

– Ой, Валентина Васильевна! Бомба же дура! Я к Ярославу… Александровичу с восьми лет бегала. Он не то что к нам не прикасался, я даже ни разу не слышала, чтобы он про секс говорил!

– Тише. А другие девочки? Они тебе ничего не рассказывали?

– А что рассказывать? Мы почти всегда вместе приходили. Нас набивалось в мастерскую человек по восемь, а то и больше. Киношку смотрели, рисовали. Книжки обсуждали. Музыку слушали.

– А какое кино вы смотрели?

– Валентина Васильевна, вас интересует, смотрели мы порнофильмы или нет? Нет, не смотрели.

– А что вы смотрели?

– Много всего! Ну, например, «Инопланетянина», «Сабрину»…

– Что за «Сабрина»?

– С Одри Хепберн! Вы что, не видели этот фильм? Он же был снят сразу после «Римских каникул»! Ой, как я плакала, посмотрев первый раз «Римские каникулы». Обожаю этот фильм! И Одри Хепберн обожаю.

– Я тоже люблю эту актрису. А родители как относились к тому, что вы дружите с Марковым?

– Никому, кроме Смазневой, ходить в мастерскую не запрещали. Мои родители, например, знали, что я с Ярославом Александровичем общаюсь.

– А Смазневой почему запретили?

– А! – Маша, будто кошка лапкой, махнула наманикюренной ладошкой. – У нее же мамашка с приветом. Где ее дочка научилась бы нож и вилку держать, если бы не Марков? Ой, она все равно ходила. Если честно, Лилька влюбилась в него по уши! Только это по секрету, Валентина Васильевна. Хорошо?

– Могила.

– С ним всегда весело было, – вздохнув, сказала Маша. – А в этом году все как-то само собой закончилось. Он стал почему-то нас сторониться. Наверное, из-за Лильки. Ей крышу совсем снесло. Сядет рядом с ним, голой ногой к его ноге прижмется прямо при всех. Или пройдет мимо и как бы случайно сиськами его заденет. Они у нее, конечно, классные, не то что мои холмики. – Маша посмотрела на свою грудь и сморщила нос. – Я Лильке говорила, что ей ничего не светит. И даже фотографию его жены погибшей показывала, когда Ярослава в мастерской не было. Он ее в верхнем ящике стола до сих пор хранит. А, бесполезно! – Девушка стряхнула с загорелого колена песок. – Нет, малышня к нему и сейчас ходит. Ну, я имею в виду тех, кому лет по восемь – по двенадцать. С нами он теперь только в волейбол играет. На пляже или у них в переулке. Ой, классно Ванька Дрын недавно Бомбу на клумбу посадил! – внезапно оживилась Маша. – Вы, наверное, слышали. Мы как раз рядом в волейбол играли. Дрын гнал с речки скотину, и его бычок тормознул возле квасовской клумбы и начал на ней траву жевать. Вау! Бомба вылетает со двора с молотком. Мы врассыпную – что у дуры в голове! Ванька молоток у нее выбивает и в рожу ей ладошкой. Она так задницей на клумбу и плюхнулась. Ох, мы и ржали! Дня через три Бомба на свою клумбу видеокамеру вывела. Полный отпад!

Маша подобрала сухую веточку и стала что-то рисовать на песке.

– А Марков мне портрет подарил, – как бы нечаянно похвасталась девушка.

– Свой?

– Почему? Мой! Папа даже потом к нему домой ходил – деньги предлагал. Но он отказался. Я на портрете та-ка-я фифа! Лилька, когда этот портрет увидела, мне чуть глаза не выцарапала. Маркову пришлось ей пообещать, что он и ее в каком-нибудь историческом костюме нарисует, а то она, наверное, и через сто лет от него не отвязалась бы. Ходила бы везде следом, как собачка. Жесть. – Маша снова погрустнела. – Когда Бомба про педофилию стала орать, Ярослав стоял как оплеванный. Мне его так жалко было. Вы бы видели его глаза. Какие все-таки люди злые. Так этой Бомбе и надо!

Глава 26

Посохин вышел из-за стола и сделал несколько приседаний.

– Серега, тащи сюда Дронова. Он как, вменяемый?

– Да вроде ничего, – ответил Жарких, не переставая листать папку с документами. – Когда я за ним приехал, он и не выделывался совсем.

– Ты осмотрел то место, где Смазнев велик видел?

– Осмотрел.

– А почему не доложил?

– А что докладывать? Ничего я там не нашел. Целый час лазил. Фотки я сделал. На столе у вас в Уголовном кодексе лежат. Кстати, у нас фотобумага кончается.

– Экономнее надо быть. Я ее, между прочим, на свои деньги покупал. – Майор окинул взглядом свой рабочий стол, на котором сейчас царил творческий беспорядок. – В каком кодексе? С комментариями?

– В синем, в бумажной обложке. Там, в середине, между страницами.

Посохин достал фотографии из потрепанной книжицы и стал внимательно их просматривать. На нескольких снимках старший лейтенант зафиксировал в разных ракурсах сломанную ветку молодой ольхи. Посохин одобрительно посмотрел на подчиненного.

– А говоришь, ничего не нашел.

– Вы про ветку, что ли? Может, ее раньше сломали? Или позже? На пару часов, например.

– Кто там будет в потемках по кустам лазить? А если бы и лазили, то там столько бы веток наломали! Нет, лазили, когда было светло. И делали это аккуратно. Девяносто девять процентов, что ее сломали именно тридцатого мая. Поверь моей интуиции. Обрати внимание как листики уже здорово подвяли.

– Так вести Дронова? – спросил Жарких.

– Конечно, веди!

Старший лейтенант положил папку на стол и вышел в коридор.

Через минуту перед Посохиным широко расставив ноги, словно у него были неимоверных размеров гениталии, сидел почти трезвый и, как всегда, небритый Иван Дронов. В заляпанной тельняшке без рукавов, камуфлированных штанах и тапках на босу ногу, он походил на военнопленного. Но только своим нарядом. На его лице никаких признаков уныния или страха Посохин не заметил.

– Здорово, Иван! Есть у меня к тебе пара вопросов.

– И вам не болеть. Спрашивайте, раз охота.

– Вопрос первый: ты ширинку перед кабинетом расстегнул или весь день так ходишь?

– Чего?

Дронов наклонил голову.

– О, блин! Молния на этих штанах все время расходится. Ларке сколько раз говорил…

Он потянул язычок бегунка вверх.

– Петрович, извини, я не специально.

– Я понимаю. Позапрошлый понедельник ты хорошо помнишь?

– А что? Опять про Квасова спрашивать будете?

– Да нет, про твоих телочек.

– Про девок, что ли? – ухмыльнулся Дронов.

– Про скотинку твою домашнюю. Я не Лариску имею в виду.

Оценив шутку, Дронов засмеялся. К жене он относился с легким небрежением, но никому, как выяснил Жарких, не позволял в ее адрес ни одного плохого слова сказать. Она их, кстати, и не заслуживала.

– Так где ты обычно свою живность пасешь?

– На лугу возле речки. А что?

– В позапрошлый понедельник ты, где ее привязывал? Луг ведь большой.

– Хрен ее знает. Не помню точно.

– Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Напрягись немного.

– Ну, я… Где?.. В тот понедельник я привязывал… Где-то привязывал, блин! Не, че, так важно, в натуре?

– Важно, Иван. И где привязывал, и когда забирал.

– Че, надо подумать тогда.

Дронов скривил рот, громко втянул носом воздух и, сделав паузу, выдохнул:

– Хэ-э!

Скрестив руки на груди, он долго сидел, глядя в потолок. Посохин его не торопил.

– Слева от дороги. До пляжа было метров тридцать, – наконец произнес с довольным лицом Дронов. – По прямой.

– А забирал когда?