Спроси у реки

Дронов почесал мощную шею и, не отнимая от нее руки замер, теперь уставившись в пол. На этот раз пауза была короче.

– Уже темнело.

– Лынов сказал, что ты пришел к нему в начале одиннадцатого.

– Точно! Значит, забирал в десять. Примерно. Мы с Вовкой Мошкиным со двора вышли… Потом когда к речке спустились, он пошел в кусты отлить, а я двинул на луг за скотиной. А Вовка не помнит, когда мы ходили?

– Помнит, но еще более туманно. Квасова мимо тебя не проходила?

– Бомба, что ли?

– Бомба. Квасова Раиса Николаевна.

– Не, не было такого.

Посохин почти с тоской посмотрел в окно.

– Может кто-то другой проходил?

– Не-е, – выпятив нижнюю губу, помотал головой Дронов.

– Хорошо. Спасибо.

– Да, че, там. Делов-то.

Дронов опять почесал шею.

– А! Слушай, – выставил он вперед растопыренную пятерню, словно рэпер. – Я там мужика в тот раз видел. Когда туда шел. Я начал вниз на луг спускаться, а он в это время к мостику через Серебрянку подъезжал. Вспомнил ведь. Башка еще работает.

– Ну-ну! – встрепенулся Посохин. – Что за мужик? Какой из себя?

– Мужик как мужик. Ехал на велике. Длинный такой. В кепке-восьмиклинке. Рубашка на нем в клетку еще была надета.

– Что за клетка? – уточнил майор.

– Ну, мелкая такая клетка, квадратиками. Черные квадратики, белые квадратики. Серые квадратики. Вроде… И еще джинсы на нем были. Синие.

– Лица не видел?

– Так он впереди был! Вернее, справа. Я не то что не видел, а так… Как бы сказать? Вполоборота! Если граммов двести накатить, я его мордашку сразу вспомню. Не всю, конечно.

Дронов поскреб пальцем висок.

– А! На нем кроссовки еще были с тремя полосками. «Адидас»! Их даже издалека хорошо видно.

– Возраст его можешь предположить?

– Ну, постарше меня, в натуре. Лет сорок.

– Может, ты и велосипед запомнил?

– Велосипед? Как его запомнишь?! Велик и велик. С багажником, с крыльями. Такой, как раньше делали. Несовременный вел. Черный! О, опять вспомнил.

– Отлично, Иван! Помог родной стране.

– Ну!

Дронов от похвалы прямо расцвел.

– Не заметил, велосипед был с ручным тормозом?

– Нет. Кажется, нет. Я пойду, Петрович? Меня там пацанва моя ждет.

– Еще один вопрос. Расскажи-ка мне про вашу схватку с Квасовой.

– Это когда она на меня с молотком кинулась? Да что рассказывать-то? Народу там было до хрена – все видели, что не я начал. Подумаешь, телка какой-то там занюханный цветочек съела! Не розу же… А эта старая прокладка на меня прямо от ворот с молотком сиганула! Что, мне надо было ей лоб подставить? Клумба ее! Улица ее! А то не яйца! Или не по закону?

– Все нормально. Угроза была реальной, и оборонялся ты в пределах допустимого нашими российскими законами. Ты же не пинал ее ногами?

– Нет.

– Ну вот. Она, когда шлепнулась, кричала, что засудит тебя на полмиллиона?

– Ага! – Дронов снова расплылся в улыбке. – Я тогда чуть не писанул от смеха. Нашла миллионера! Ну, что? Можно мне идти?

– Жарких тебя отвезет.

– Да не надо. Я сам дойду. Что я, инвалид?

– Иван, заслужил. Старший лейтенант тебя на своей отвезет, не на государственной.

– А че, получается, что этот мужик Райку грохнул? – поднимаясь со стула, спросил Дронов. – Ну, который на велике ехал?

– Трудно сказать. Ты о нем пока не распространяйся. Хорошо?

– На хрен он мне сдался.

Глава 27

Жарких поднялся на украшенное прорезной резьбой, но уже заметно обветшавшее крыльцо дома Табаниных и кулаком постучал в обитую клеенкой дверь.

– Клавдия Ивановна! К вам можно? Клавдия Ивановна!

Дверь почти сразу распахнулась, и на улицу выглянул белобрысый подросток лет шестнадцати с бестолково-беспощадным взглядом, в растянутой красной футболке с черепами. Его ровному загару цвета кофе с молоком могла позавидовать любая ведущая с какого-нибудь развлекательного телеканала.

– Здрасьте! – сказал он с недоумением.

– Привет! – улыбнулся Жарких. – Василий дома?

– Нет его. А что надо?

– А ты Славик? Братан его младший?

У парнишки забегали глаза.

– Брат, а что?

– А ничего. Маму не позовешь?

– Она на огороде бурьян дергает.

Звонкие согласные Славик произносил так мягко, что даже для ушей Жарких, уроженца Черноземья, эти звуки были неприятны. Старший лейтенант едва удержался, чтобы не поморщиться.

– Проводи меня к ней.

– Зачем?

Жарких вздохнул.

– Слышь, ты, младший брат, много вопросов задаешь! Я тебе сказал, проводи меня к матери. Будь любезен.

– Пошел ты!

Подросток потянул дверь на себя.

Жарких одной рукой придержал дверное полотно, а второй схватил парня за ухо и вытащил его на крыльцо. Тот заорал:

– Ай, блин!

Старший лейтенант отпустил ухо и подтолкнул Табанина-младшего к ступенькам.

– Пошли к матери. Мне надо с ней поговорить. Я из уголовного розыска.

– Это не я у Волчихи с прилавка бейсболку взял! Это Костыль! Я только на стреме стоял! – соскочив с крыльца и пятясь задом, выпалил Славик.

Жарких, стоя на ступеньках, оглядел двор и прикинул, в какую сторону может побежать от него этот шустрый паренек.

– Ладно, пацанчик, я тебя прощаю. Костылю скажешь, что старший лейтенант Жарких приказал ему бейсболку вернуть хозяйке, или я к нему сам наведаюсь. И тогда ему будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Последнюю фразу старший лейтенант услышал однажды от Посохина. Она ему так понравилась, что он стал ее частенько использовать в беседах с правонарушителями.

– Он вернет. Матери моей только не говорите!

Жарких неторопливо, чтобы не спровоцировать паренька на побег, спустился по ступенькам во двор.

– Не скажу. Можешь не дергаться. Но у меня к ней есть еще одно дело.

– С-с-с! – приложив к уху ладонь, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы подросток. – А-а-а!

– Пошли, пошли! Хватит болеть.

– Да иду я!

Огород у Табаниных был немаленький – соток пятнадцать. Посадки картошки занимали, наверное, две его трети. В дальнем углу огорода дергала сорняки худенькая женщина в возрасте.