Спроси у Ясеня

Лобачев хотел спросить, по какому принципу будут отбирать «лучших людей», но тут же понял, что это наивный вопрос. Во-первых, их наверняка уже отобрали, а во-вторых, ясно же, по какому: по партийному, по классовому, по родственному. Лучшими людьми окажутся трусы, хапуги, убийцы и жополизы. Здорово! Просто великолепно. И он, Валерий Лобачев, останется жить среди них. На него уже выделен билет в будущее. Не в виде бумажки, разумеется. Подобные «билеты» материального выражения не имеют и иметь не могут. Но ему рассказали — значит теперь он один из них.

Годы работы в КГБ научили Лобачева понятливости. Без дополнительных разъяснений он знал, что рассказывать об услышанном нельзя: его же не уполномочили выбирать «лучших людей». Значит, Лайзу туда никто не зовет. Несколько позже он узнал: проболтавшихся уничтожали сразу вместе с теми, кому они проболтались, не считаясь с количеством жертв, даже наоборот — уничтожали каждый раз чуточку больше людей, чем того требовала разумная необходимость. На всякий случай.

Валерий понял одно: оставаться жить в подземной империи он не хочет. Лучше умереть вместе с Лайзой.

Но и умирать, конечно, не хотелось. Вот когда возник план. Все-таки он был опытным контрразведчиком, и у него была мощная агентурная сеть, хоть и продублированная вся штатными сотрудниками КОСа. Идея была проста, как все гениальное. Склонить руководство к тактике первого удара, и, когда будет полностью закончена эвакуация, когда последний паразит Подземной империи задраит за собой герметичный люк, за какую-нибудь минуту до всеобщего уничтожения взорвать биохимическую бомбу под землей. Сам Валерий должен был геройски вызваться в начальники наземной бригады по предотвращению катастроф — только так он спасет свою жизнь.

Времени у полковника Лобачева оставалось достаточно, чтобы тщательно продумать и подготовить операцию. Он задействовал тысячи людей, даже и не догадывавшихся об истинной своей роли. Он перехитрил всех. Заговор не раскрыли. И только одного не учел старый матерый контрразведчик: эвакуируясь, штатные сотрудники КОСа расстреливали каждый своего подопечного подпольщика. Казалось бы — зачем? Им все равно умирать через несколько часов. Но старая чекистская привычка к контрольному выстрелу в голову оказалась сильнее логики. И Лобачева попросили, прежде чем облачаться в защитный костюм, убить Лайзу. Разумеется, он убил не Лайзу, а тех двоих, которые просили. На сборном пункте не досчитались людей, и очень скоро за ними пришли. Времени осталось лишь на то, чтобы задействовать запасной вариант — подать условный сигнал американскому агенту. Уже через минуту в Лэнгли читали его шифровку, заблаговременно отправленную туда.

Правда о зловещих замыслах Москвы попала в западную прессу, а оттуда через радио в Оброссию. Конец света временно отложили. Скоротечная, но кровавая гражданская война вновь поставила все в России с ног на голову. Заболевание демокардией все-таки оказалось хроническим и неизлечимым.

А финальная сцена такова: Валерий и Лайза вдвоем в камере смертников перед расстрелом. «А как хотелось осуществить извечную мечту честных людей, — рассуждая Лобачев, — уничтожить именно тех, кто хочет войны, остальным дать возможность жить в нормальном мир Как это было красиво задумано!» — «Красиво, — соглашается Лайза, — но, наверно, ты все-таки не прав. Ведь тaм в Подземной империи, оставались и ни в чем не повинные дети… Может, поэтому ничего не получилось? Может, сам Бог был против нас?» — «Может быть, — говорит Валерий, — может быть…»

— Ну и как тебе? — спросил Тополь, когда я закончила читать и закрыла книгу.

— Неплохо, — честно признала я. — Добротная современная фантастика. Автор хорошо разбирается в политике, писать умеет, да и мыслит правильно. Только зачем я теряла время на это?

— Время она теряла! — передразнил Тополь. — Да это же очумительный роман! Ты хоть задумалась, откуда он все знает? Откуда такие точные описания спецсооружений в московском метро?

— Ну, поехали, — улыбнулась я, — кто о чем, а вшивый — о бане! Ты просто мало читал фантастики. А я одно время увлекалась. Это же дежурная ситуация. Американцами сколько раз обыгранная. Писатель что-нибудь придумает, а туповатые сотрудники ФБР или АНБ давай пытать несчастного: откуда узнал? кто проболтался? на кого работаешь? Уверяю тебя: ни на какую разведку этот фантаст… как его? — я посмотрела на обложку, — Разгонов не работает. Он просто писатель, прозаик. Умный он и газеты читать умеет внимательно.

— Все у нас умные, — пробурчал Тополь недовольно, — а мне что-то слабо верится…

— Ну, замети его на Лубянку, — предложила я злобно— гуманист ты наш, демократ и правозащитник. Вызови в кабинет и учини допрос по всей форме.

— Уже, — сказал Тополь тихо.

— Что?! — не поверила я.

— В бывшем Втором главном управлении сегодня по почкам сразу не бьют, — успокоил Тополь. — А впрочем, дело не в этом. На вот, взгляни на фотографию нашего дорогого автора.

Нужно ли говорить, о чем я подумала в тот момент? Кто-то из нас сошел с ума: либо Ясень, ни с того ни с сего написавший фантастический роман, либо Горбовский, устроивший такую масштабную мистификацию, либо я.

А уже в следующую секунду — тихий взрыв в голове: так вот же кто стоял у Машкиной могилы! И сразу следом за ним — еще один: новое звено в цепи страшной тайны?! Я же не знала Разгонова, значит, его не знала и Машка. Кто знал его? Полковник Чистяков? А может быть, сам Седой? Но что означает сходство с Ясенем? Незаконный сын одного из малинских родителей? Все! Стоп. Крыша едет… Слишком много вопросов. Ответы появились довольно скоро.

Так началась весной девяносто четвертого долгая, тщательная и очень сложная разработка агента-двойника 001, которому сразу дали кличку Лайза.

Мы устроили тебе тогда медосмотр от райвоенкомата. Помнишь, какой ты был мрачный, когда не удалось ускользнуть от очередной повестки, потому что тебя поймали по телефону и пригрозили, что в случае неявки пришлют солдатиков с автоматами? А помнишь, как ты оживился и даже загорелся, когда сказали, что могут направить на подготовку в Рязанскую дивизию спецназа ВДВ, а потом в Боснию? Вот уж романтик, непроходимый, прирожденный авантюрист! Дома жена, ребенок, а он собрался за Фаницу воевать — то ли за свободу братского народа Сербии, то ли за красно-коричневых сербских бандитов. Много ты понимал тогда в боснийском кризисе? Да ладно, я ж тебя в военкомате сама не видела, просто мне рассказывали.

А сколько бессонных ночей мы провели, изучая все твои напечатанные и даже ненапечатанные, по редакциям найденные произведения, сколько времени потратили на прослушивание телефонных разговоров и анализ твоей жизненной ситуации, твоей психологии, твоих возможностей! Были у нас горячие головы — настаивали на немедленной вербовке, но Ясень все выжидал, выжидал, и Дедушка поддерживал такое осторожное решение.

Помню, влетает на конспиративную квартиру Осокорь, Петя Глызин, классный опер с Петровки, лучший наш специалист по уголовщине. Мы сидим вчетвером: я, Кедр, Ясень и Пальма.

— Дамы и мужики, — начинает он, передразнивая Кедра с его любимым обращением, — у меня срочное внедрение на «крытой» в Воркуте. Там сейчас сидит Дато, а он лично знает Ясеня. Двойник нужен — во! — И он хватает себя рукой за горло с такой энергичностью, что кажется, у него сейчас глаза из орбит полезут.

Все молча смотрят на Петю и думают.

— Нет, — говорит наконец Ясень. — Пока не надо. И так было несколько раз. А ведь могло, могло получиться совсем иначе.

Апрель. Девяносто пятый год. Позвонил Хвастовский.