Спроси зарю

— Нет.

— Почему?

Санька задумался, словно взвешивая, стоит ли говорить обо всем Ире.

— Знаете, Ира, за эти несколько месяцев я отвык перо в руках держать. Кажется, что уже ничего не смогу сделать…

— А как же… — Ира удивленно посмотрела на Саньку. — А как же ваша любимая старина? Мне так понравился ваш очерк! Как будто я сама в Кижах побывала…

— В тот день я поругался с редактором. Из-за старины…

Он рассказал Ире про разговор с Огурцовым.

— Наверное, я все-таки был не прав… Ругать людей только за то, что они прежде всего думают о себе, а не о камнях, глупо. Человек должен жить хорошо. Не в подвале и не в лачуге. Может быть, и прав редактор, когда говорил, что человеку наплевать на старинную церковь и на всю историю, если у него дети живут в сырости и не каждый день пьют молоко…

— Но ведь должно быть у человека что-то святое?

Санька развел руками, словно говоря, что это само собой разумеется.

— А разве не святое дело — сделать всех счастливыми?

— И сытыми? — улыбнулась Ира.

— Вы же понимаете, Ира, что я не о сытости… — он хотел продолжать, но Ира взяла его руку и сказала:

— Мне пора, Саша. Спасибо вам.

Санька вдруг подумал, что он никогда больше не увидит ее, и ему стало жарко.

— Ира! Я хотел бы… Простите меня. Я хотел бы вас увидеть снова…

— И я, — сказала Ира. — И вы покажете мне ваши очерки?

Санька счастливо улыбнулся.

— Вы, Саша, позвоните мне. Вот телефон… — Она назвала номер. — А где я живу, вы знаете…

Санька долго стоял у окна, глядя, как Ира шла по тропинке через заснеженный парк к своему дому и, наконец, растворилась в темноте.

6

Выйдя на полустанке из расхлябанного вагона, Санька долго стоял, зажмурив глаза, — такой ослепительный снег лежал повсюду. Приезжих, кроме Саньки, не было. За небольшим красноватым станционным зданием, совсем крошечным на фоне молчаливого бора, стояли розвальни с запряженной покрытой инеем пегой лошаденкой. На розвальнях восседал закутанный в овечий тулуп старик. Заметив Саньку, он крикнул:

— Эй! Охотничек! Не в Лампово?

Санька сразу узнал старика. Это был Федор Кузьмич Лутонин — Лутоня, как звали его в деревне. Дом Лутони стоял на прогоне, наискосок от дома Санькиного двоюродного брата Бориса.

Поставив в розвальни чемодан и вещевой мешок и положив чехол с «тулкой», Санька примостился рядом со стариком, зарыв ноги в сено.

Лутоня дернул вожжи, гикнул, и замерзшая лошаденка двинулась валкой рысью по раскатанной дороге. Сани то и дело съезжали на отполированных розбегах то вправо, то влево, тащились боком. Лутоня подхватывал Саньку, следя, чтоб он не вывалился.

Тишина стояла необычайная. Слышно было, как за семь километров, на следующей станции, гудел поезд.

— Ты, Сань, волков бить приехал?

— Да уж кто попадется, Федор Кузьмич, — ответил Санька. — Я думаю, и ты со мной сходишь?

Лутоня пристально вглядывался в Санькино лицо, что-то соображал.

— Ты Пани Антоновой сын или Насти? Я все путаю.

— Пани, — кивнул Санька.

Лутоня тяжело вздохнул и дернул вожжи.

— И то… Паню я помню. Веселая была. Да вот поди ж ты… — Он обернулся к Саньке. — В блокаду?

Санька кивнул.

— А чего ты, парень, последнее время редко к нам в гости приезжаешь? Или знаться не хочешь? Родню-то свою забывать негоже. И со мной, со стариком, ты уж год, поди, в лес не ходил.

— Да я бываю, — смутился Санька. — Вот приболел только…

На вид Лутоне было лет шестьдесят. На лоб по самые брови надвинута мохнатая шапка, и потому казалось, что половину его лица занимает сизый нос. Реденькие седые усы и борода в ледышках.

— Вот ты, Санька, городской человек, скажи мне, как это в газетах все пишут, откудова берут столь всякого, а? Людей повсюду посылают иль так… — Он неопределенно покрутил рукой в воздухе.

— Посылают. Корреспондентов, — сказал Сашка.

За разговорами незаметно добрались до Лампова. Деревенские сады утопали в снегу, замело глубокие канавы, ветхие заборчики. По окна в снегу стояли дома. Удивительно было видеть в этом белом царстве зеленые кусты сирени. Видно, схватил их осенью ранний морозец — вот и шелестят всю зиму под холодным ветром заснеженные листья.

— К большим морозам! — ткнул кнутовищем на сирень Лутоня.

Ссадив Саньку и подсобив ему донести до дому вещи, Лутоня простился, пообещав забежать вечерком.

Борис был на работе. Тетка, порасспросив Саньку и поохав, приготовила поесть. Пообедав, Санька переоделся, встал на лыжи и пошел с ружьем через заснеженные огороды к темнеющему вдалеке лесу…

Вечером дома за накрытым столом собрались Лутоня, дядя Федот, колхозный кузнец, учитель Никифоров и хозяйка.

Спросив Саньку насчет охоты, Лутоня сказал:

— Нам, что ли, старикам, кости размять… Как, Федот, думаешь?

— У меня дела хватает. Баловством некогда заниматься, — отмахнулся Федот. — Беспокойный ты, дед, однако.

— Много ты понимаешь! Это охота-то — баловство! Неодушевленная твоя душа! Кроме кузни да огорода, ничего знать не хочешь, — рассердился Лутоня.

Хозяйка поставила на стол небольшой никелированный самоварчик, чистенький и аккуратный. С его выпуклых бочков смотрели красные, смешно расплывшиеся лица.

— Вот ты, Санька, разобъясни мне, пошто у нас начальники делают все так сразу, напролом? А? — Лутоня смотрел на Саньку внимательно, ласково, поглаживая бороду. — Намедни на ферме я задержался с ночного, а там у сада забор новый ставят, каменный. И в аккурат тополь там стоит. Его, кажись, Васютка Евстигнеев садил. Лет тридцать назад. А прораб говорит девкам, что стену ложат: «Пилите лесину-то». Девки свое гнут — красив больно тополь, мы, дескать, его обойдем, загогулину сделаем. А прораб свое — пилите, малина в рот.

— Ну что ж, Федор Кузьмич, мало ли дураков на свете? Зачем сразу такие выводы делать? — сказал Санька примирительно. — Прораб дурак, мне про него и не такое рассказывали…

— А вот и не дурак, — вдруг встрял в разговор молчавший весь вечер учитель Никифоров. — Совсем не дурак! Тополь этот уже старый, да? Пройдет лет десять — упадет, а в заборе так загогулина и останется. И все будут ходить и удивляться — что за чудаки забор с загогулиной поставили.

Федор Кузьмич не нашелся что ответить. Он только сердито кряхтел и с остервенением дул на чай. Остальные тоже промолчали. Анастасия Петровна принесла большую миску меда в сотах. Поговорили об урожае, о грибах, о всякой всячине.

Санька с улыбкой приглядывался к осерчавшему Лутоне. Наконец не стерпел и сказал:

— А пожалуй, Федор Кузьмич прав. Бригадир-то ваш и правда недоумок.

— Почему? — обиделся учитель. — Я говорю, что он прав, в принципе прав. Надо же смотреть хоть немножко вперед.

— Конечно, надо, — подтвердил Санька. — Пройдет лет десять, и этот забор вовсе разрушат. И тополей насажают вместо забора. И в яблони ни один из ваших ребят не полезет.

— Они и сейчас не лазают.