Спящие красавицы
Шрифт:
– Но поздно! Все уже было поздно. И ты понял, что обо мне надо было думать раньше.
– Так мы пойдем вешаться, дорогая?
Переводчица молчит, долго вслушиваясь в аргументы Риты и наконец выдает такой ответ:
– Риточка говорит: я не могу пока пойти, мне не нравятся интонации.
– Здесь можно курить? – спрашивает Козырев.
– Правильно! – Переводчица возмущена. – Рита себя не на помойке нашла, чтобы вешаться в такой невыносимой атмосфере.
Лиза снимает веревку и прячет в ридикюле – до лучших времен.
26. Граждане
Между тем… Гм…Как бы это выразиться… В общем, мужское население интернета положительно отреагировало на объявление: «Ненасытна. Круглосуточно». Ну, я не буду уточнять в чем собственно заключается обаяние подобных предложений. Тем более, что из контекста как-то всем мужчинам видимо стало ясно, что это к тому же БЕСПЛАТНЫЙ случай, а читать это слово в наше время научились все, даже Лиза.
У своих машин – два карлика. Георгий разговаривает по телефону, Степан (руки за спину) надменно расхаживает рядом, прислушиваясь к разговору брата. Иногда припадает к трубке и слышит бодрый голос Скелетона на том конце.
Вот на лацкан его пиджака упала гусеница. Степан щелчком сбрасывает ее.
Георгий говорит:
– Итак, к делу. Книгу такую знаете «Маленький гигант большого секса»?
– Ой, Вы лилипут, что ли? – удивлена Скелетон.
– Не лилипут, а гражданин с ограниченным ростом!
– Карлик, значит!
– Не карлик, а человек с ограниченным ростом…
Рядом останавливается какая-то бабулька, с любопытством прислушивается.
Степан раздраженно предупреждает:
– Бабушка, не задерживайтесь. Чего Вы хотите тут услышать?
– Да я просто… Мимо шла. А вы неласковый, я смотрю…
– Книгу читали «Маленький гигант большого секса»?
Он наступает на громаду бабули, расправляя грудь:
– Большого!
Он рывком выбрасывает руку по локоть:
– Очень большого!
Он рычит как зверь-мачо:
– Секса!
Бабушка поспешно удаляется, испуганно оглядываясь. Степан с достоинством сплевывает.
– Но нас двое, – говорит Георгий. – Мы по одному не ходим.
Скелетон благосклонна:
– Вполне возможно, что она выдержит двоих. А почему нет? Я в молодости и троих могла переговорить.
– 2 на 24 сантиметра, считай, 48. Это очень много. Никто не жаловался. И еще – мы приходим с цветами.
– Она любит цветы, это чудесно.
– Мы ж не в коровник идем к коровам, а к даме. Правильно? И романтика есть, и все остальное…
Мужчины, высокомерно вскинув головы, расхаживают, злобно бормоча.
– Я же говорю – все они сучки! – говорит Степан.
– Какая к черту любовь?! – бормочет Георгий.
– Только секс и деньги!
И каждый садится в свою машину, с достоинством сплюнув.
27. Куда можно идти двести лет?
«Женщины женщинами, а работать когда?» – иногда говорит Козырев. Работать он любит дома за столом с закусками, как, например, сегодня.
Сценарист Пушкин в кресле поодаль. Оба дремлют. Вера вслух читает текст сценария. Сухой ее голос трещит
в тишине квартиры как хворост.– «Спасибо внученька, что привела меня перед смертью у речки-кормилицы посидеть. Завсегда бывало выйду сранья – и сижу, и сижу у кормилицы нашей… Сколько русского народа вскормила наша реченька – не счесть».
Козырев вздыхает:
– Бля, вот он, опиум для народа.
Его можно понять. Сколько он подобного говна перечитал за свою жизнь!
Козырев тоскливо снимает туфель и запускает в Пушкина. Промазал. Грохот свалившихся компакт-дисков за спиной Пушкина. Пушкин сидит не шелохнувшись с закрытыми глазами.
Но вот начинает хныкать, поняв, что его опять собираются избивать:
– За что Вы меня все время бьете, Роман Григорьевич? Что я плохого сделал?
– Вера, мы ходили писяко? Мы ходили сисяко?
Вера отшвыривает сценарий:
– Только что! Я ненавижу доставать Ваш член! Ненавижу Ваш мочевой пузырь!
– Это пройдет… Что дальше? Где сценариус?
– Дальше по тексту: к бабе Дусе подходит ее внучка Аглая и напряженно думает… Размышляет…
Козырев выплевывает какие-то крошки изо рта:
– Вера, ну чем Вы меня опять кормили?
Вера возмущенно молчит.
– И что внучка? Она половозрелая, кстати?
Вера злорадствует:
– Нет, представьте, нет! Сексуально недоступная, кстати.
– Тогда о чем она может думать? – не понимает Козырев.
Пушкин открывает пьяные глаза:
– Как это о чем? Да мало ли о чем? Как много тетя Дуся пережила, например…
– А что тетя Дуся?
Дружное молчание Пушкина и Веры. Чего с пьяным разговаривать?
– А что тетя Дуся, я спрашиваю? Пушкин, что тетя Дуся? А хер его знает что, правильно?
Пушкин, собственно, уснул. Кажется, он все сказал.
– Вера, почему Вы ни о чем никогда не думаете?
И он вдруг плачет:
– А я вот все время думаю, все время…
Вера надменно:
– О чем Вы можете думаете? Как поколотить Пушкина?
– Не только. Я все время думаю о том, почему я такой тупой и такой одинокий. Почему я в этой жизни чего-то не понял? Куда я тупо иду? А ведь я иду уже сто лет… Или двести…
Вера отвечает из кухни:
– Куда можно идти сто лет? Вы точно тупой.
Она возвращается с чашкой холодного чая.
Козырев снимает башмак, протягивает:
– Вера, ударьте Пушкина по голове за то, что он ни о чем не думает.
Помолчав, сам запускает башмак.
Пушкин обиженно вскакивает:
– Я с Вами больше не пью! Вы неприличный человек! И крохотки не возьму с Вашего стола!
Он уползает как может на кухню, достает из кармана мятый бутерброд в салфетке.
Кричит:
– И крохотки не возьму с Вашего стола!
Нервно ест.
Вера мрачно отхлебывает чай:
– Не любите Вы людей, Роман Григорьевич, не любите.
– Так все ж подлецы, ворюги, быдло – за что любить? Серость всякая подзаборная, шваль пятой категории… Вы, кстати, знаете, что Пушкин – медийное лицо 5-ой категории?