Спящие пробудятся

Шейхоглу Сату годами был старше Бедреддина. Великое множество градов и весей обошел, сотни песен сложил. Но до сей поры не слышал он речей, которые внушили бы ему уверенность: устами сего человека глаголет Истина. В Бедреддина он поверил сразу и не сомневался, что слово его, брошенное в народ, точно зерно в землю, взойдет и оденется живой листвой дел, положив начало согласованию жизни с веленьями совести. С той поры предоставил Сату свой кобуз и свою жизнь в распоряжение Бедреддина.

Бедреддин встал служилому духовенству костью в горле. По какому праву завлекает он их прихожан, завладевает их сердцами и их деньгами? Не берет подношений? Тем хуже. Значит, замышляет смуту, чтобы сорвать больший куш разом. По мелочи — не желает. Знаем мы этих бескорыстников! А вы поглядите, кто у него собирается, — голь да чернь. Сбивает с пути разрешением недозволенного — музыкой, пеньем, плясками. Неспроста сие: беспременно восхотелось ему славы мира. Тесным помнился путь подвижничества, возжелал просторного…

Так зудели улемы и кадий над ухом немолодого удельного бея Караманоглу Мехмеда Второго. Скорый на суд да расправу, Мехмед-бей издавна не жаловал дервишей: мутят, мол, народ, и только. Но в нелюбви его таился подспудный страх. Кровные враги караманских беев — османские государи — шейхов привечали, что ни день, испрашивали у них поученья. Вот и доучились! Наслышан был Мехмед-бей и о единстве бытия, исповедуемого шейхами. Не без причин виделось ему в этом обоснование единства власти, о коем чуть не в голос вопияло измученное усобицей простонародье. А это Караманоглу Мехмед-бею никак не подходило. Сам он, даром что сильнейший из удельных князей, и не тщился собрать турецкие земли под свою руку. А чтобы снова это удалось Османам, упаси Аллах!

Наскучили ему улемские жалобы. Вскричал:

— Я, что ли, привел его в город? Ладно, зовите сюда, во дворец… Со всей учтивостью… Тут мы его пощупаем.

Хулители Бедреддина знали норов своего властителя — смолоду любил жестоко потешаться над высокоумием. На своей шкуре испытали.

Строгий дворец сельджукских султанов, где теперь располагался двор караманского бея, после каирской пышности глянулся Бедреддину простеньким, даже бедным. Мехмед-бей принял его с почетом, усадил рядом с собой на помосте, его сподвижников — полукругом против своих придворных. Угощенье подали обильное, но нехитрое — баранина во всех видах. Вареная, жаренная на вертеле и на курдючном сале, бараньи головы, языки, глаза, ядра. Из птиц — гуси и цесарки. А нравы оказались и того проще. Вокруг трапезовавших вились, что мухи, два карлика шута. Сыпали прибаутками, нередко скабрезными — только бы рассмешить. Если кто-либо из гостей давился от смеха, сам бей или его визирь кидали шутам лакомые куски. Когда карлики начинали досаждать, швыряли в них, как в собак, обглоданными костями.

Подали розовую воду для мытья рук, полотенца. Слуги выгнали шутов. Внесли на подносах сладости, фрукты. Вино в кувшинах.

Караманоглу многозначительно глянул на кадия. Обернулся к Бедреддину:

— Что ж, святой отец, яви нам чудо!

Еще в Каире при дворе мамлюкских султанов понял Бедреддин, что для властителей ученые — те же шуты, только чуть более почтенные, а потому — дорогие. Требование чуда тоже не было для него неожиданным: невежды обычно верят в сверхъестественное и не видят очевидного. Чем караманский бей лучше?

Бедреддин посмотрел ему в лицо, еще нестарое, но потрепанное, недужное. Все оставило на нем свой след: подозрительность, жестокосердие, привычка к власти над жизнью и смертью людей, необузданность, распутство. Но ясней всего читался страх, руководивший каждым его шагом. И то сказать — отец его казнен султаном Баязидом. Сам он бежал под крыло Тимура, угодничал, как шут, выпрашивая милости.

— Ты просишь чуда, — сказал Бедреддин. — Но прежде скажи: откуда растут деревья?

Мехмед-бей улыбнулся.

— Из земли…

— А откуда бьют родники?

— С помощью Аллаха, из земли, — смеясь, ответил властитель.

— Видишь, милостивец, мир полон чудес, а ты просишь чуда от нас. Когда сам ляжешь в землю, из тебя произрастут все плоды. Когда землей обратишься, сам источником мудрости станешь. Но раз ты просишь…

Бедреддин обернулся к сподвижникам:

— Пляшите! — И сошел вниз с помоста.

Мехмед-бей принял Бедреддина за одного из множества суфиев, что бродят из города в город, мороча головы небылицами. И потому не сомневался, что сумеет его посрамить. Но Бедреддин явил чудо: увидел в нем то, чего тот не знал сам, верней, всеми силами души пытался от себя скрыть. Слушая страстное и смиренное пение дервишей, их ритмичные возгласы, глядя на кружение пляшущих, Мехмед-бей под пристальным взглядом Бедреддина увидел в ярких картинах всю свою жизнь с младенчества до смерти, которая вдруг стала такой близкой и не страшной, будто он смотрел на себя самого со стороны.

Когда он опомнился, дервиши сидели на своих местах, а Бедреддин рядом с ним на помосте. Мехмед-бей взял его руку, положил себе на лоб.

— Позволь испросить поучения?!

— Тебе, доблественник, или всем?

Караманоглу обвел глазами палату. Увидел на лицах придворных недоумение, злобу. Махнул от себя руками.

— Прочь!

Кадий склонился к нему, зашипел по-змеиному.

— Все прочь! — крикнул бей.

Они остались одни, и тогда Бедреддин рассказал ему древнюю легенду о пяти братьях, изгнанных врагами из их царства. Долго бродили они по лесу. Наконец жажда одолела их. Младший взял кувшин и отправился искать воду. Увидел хрустально-чистое озеро. Только вошел в него, чтобы набрать воды, как услышал голос: «Стой! Прежде чем взять воду, ты должен ответить на один вопрос». Вот он: «В чем причина несчастий человека?» Он не смог ответить и упал замертво. То же повторилось с тремя другими. Когда старший брат пошел их искать, на берегу лежало четыре бездыханных тела. Он зашел в озеро, хотел зачерпнуть воды и услышал: «В чем причина несчастий человека? Ответь, и ты сможешь напиться и оживить своих братьев, стоит только брызнуть на них водой. А нет, умрешь вслед за ними!» Старший посмотрел на своих мертвых братьев и нашел ответ. Он вернул им жизнь и утолил их жажду. Каков же был ответ? «Причина несчастий человека в том, что он ничему не учится». Знать и учиться — разные вещи. Знание заимствовано, попугаеподобно. Обучаться — значит не повторять той же ошибки вновь, становиться все внимательней, бдительней, сознательней.

Бедреддин помолчал. Удостоверившись, что слова его улеглись в голове у бея, продолжал:

— Одни и те же ошибки мы повторяем вновь и вновь. Вот незадача: мы не можем даже выдумать новых ошибок, продолжаем совершать одни и те же. В чем дело? Скажем, ты влюбился в женщину. Мир стал красочным, полным смысла. Все прекрасно, как сон. И вдруг все уродливо. Та же красота — безобразна. Мечты оборачиваются мучительным кошмаром. Рай стал адом. Ты снова полюбишь и снова забудешь. И все повторится. Повторенье — в тебе, рай и ад — в тебе!

Мехмед-бей подумал, что его неудачи в борьбе с Османами были, в сущности, повтореньем ошибок его отца, его деда и прадеда. Каждый раз, влюбляясь или ввязываясь в войну, он надеялся, что на сей раз все обернется по-иному.

Бедреддин точно читал его мысли.

— Каждый раз, повторяя ошибку, — сказал он, — ты надеешься: теперь будет по-другому. Не будет, ибо ты тот же самый.

— Что же делать? — с отчаянием спросил Мехмед-бей.

— Прежде всего осознать, что повторение существует. Это первый шаг. Он тяжек. Ты всегда думал, что ты сам по себе, решаешь как хочешь. А выходит, крутишься как колесо в колее. Второй шаг — бдительность. Лови себя, хлопни себя по щеке, когда собираешься повториться. Помни о старых ошибках.

«Неужто все опять вернется, — мелькнуло в голове Мехмед-бея. — Один из дерущихся меж собой сыновей Баязида победит остальных. И опять пойдет на удельных беев. И каждый будет стоять лишь за себя…»

— Скажи, учитель, что значит единство бытия? — спросил он.

— Сознанье, что ни ты, ни я, никто — не пуп, не ось, а всего лишь частица единого целого, волна на груди океана. И уменье слышать целое, жить совокупно с ним… — Тут Бедреддин приметил мелькнувшее в глазах бея равнодушие. Понял: не о единстве бытия, а о единовластии спрашивал он. И продолжал с улыбкой: — Властитель должен сознавать, что власть не для него, а он для власти. Не повторять сотни тысяч раз повторявшейся ошибки, будто власть крепка страхом подданных. Властитель может быть спокоен, лишь если каждый шаг его отвечает нуждам целого, то бишь все большего числа людей, племен, народов…

Еще несколько раз Караманоглу призывал к себе Бедреддина для поучений. А когда тот собрался продолжить путь на родину, проводил его самолично вместе с дружиной на два дневных перехода от Коньи.

Но не пошли ему впрок наставления. Представился случай, и Караманоглу не выдержал, спалил старую османскую столицу Бурсу, осквернил могилу своего дяди султана Баязида. А завидев возвращавшееся из Румелии османское войско, удрал восвояси. За свой набег он вскоре снова поплатился: войско его было разбито, сам он спас живот, отдав Османам пять городов. Караманский бейлик от этого удара больше не оправился.