Среди чудес и чудовищ

Например, Ярослав совершенно точно знал, что Марсианская экспедиция 2094 года протекала отнюдь не так драматично, как изобразил Голдстоун (во всяком случае, потерь в личном составе там не было), а неприятный эпизод со звездолетом "Украина" в 2214 году ("Украина" не смогла войти в гиперпространство и навсегда осталась в системе Проциона; людей сняла "Россия", а сам корабль до сих пор используется в качестве стационарной базы) выглядел в изложении Могилевской чуть ли не трагедией.

Сложнее было с фильмом о гибели "Компаса" в 2220 году - звездолет не вышел из гиперпространства и бесследно исчез. Поскольку ничего достоверного об этой истории известно не было, авторы имели в общем-то моральное право, раскрепостив воображение, описать в романтизированных красках героизм экипажа, постепенно осознающего неизбежность ужасного конца. По мнению Астанина, лучше бы они этого не делали, а тем более с такой бравурной слащавостью. Слишком уж отдавало кощунством.

Другим излюбленным приемом многих авторов оказалось нагнетание любовных страстей. Очень часто на страницах и кадрах герой-звездолетчик (в более ранних произведениях - командир или штурман планетолета) падал на колени, что очень нелегко проделать в жестком скафандре, перед прекрасной астрогеологом (в вариантах - биологом, планетографом, связистом, кибернетиком или, на худой конец, техник-лаборантом), и, зверски молотя кулаками по каменистым или пыльным почвам неведомых миров, страстно восклицал слова признания.

Короче говоря, космос оказывался для авторов простой декорацией, на фоне которой развивались любовные драмы. Замени звездолет загородной дачей или пещерой троглодитов - ничего, в принципе, не изменится.

Спору нет, экстремальные ситуации, вызванные смертельной опасностью или эротическими стрессами - выигрышный прием, позволяющий проще показать глубокие переживания. Однако, могут же быть и другие, не менее могучие чувства, не одни же страх с любовью царят в человеческом сознании. Незаслуженно забыты литераторами такие всесокрушающие силы, как долг, товарищество, тяга к познанию и господству над природой, а также патриотизм во всех его проявлениях.

Ведь не любовь к женщине, и тем более не страх смерти двигали теми, кто делал себе прививки неизлечимых болезней, исследовал радиоактивные материалы, бросался на амбразуры, запирался в мезонировые коробки звездолетов, чтобы долгие месяцы искать неведомо что вдали от дома и семьи.

Корень этих недостатков виделся Астанину в слабой осведомленности писателей об истинных проблемах космонавтики. И вообще, по его мнению, наилучшие результаты достигались, когда литературным даром обладал непосредственный участник событий. Примеры приходили на ум сами: Симонов в двадцатом веке, Тиррел в двадцать первом, Багреев в двадцать втором.

С большим удовольствием Ярослав пересмотрел видеокнигу Серджио Хораса "За последней орбитой". Несмотря на кое-какие чисто технические неточности, писатель мастерски отобразил растянувшиеся почти на все прошлое столетие попытки человечества вырваться из Солнечной системы. Это была подлинная драма идей: запуск термоядерных беспилотных зондов, совершенствование теорий многомерного мира, овладение силами гравитации, достижение субсветовой скорости на фотонных ракетах и наконец, создание гипердвигателя. Причем битва за звезды разворачивалась в бурную эпоху, когда кризис постиндустриальной цивилизации заставил Северо-Восточную Евразию вернуться к полузабытым идеям коммунизма.

При всей увлекательности двойственные чувства вызвал и политический триллер Джантара Батани "Расколотое небо", посвященный подготовке и подписанию в 2181 году Договора о Звездах. Если верить мемуарам участников, переговоры протекали спокойно, в деловой обстановке, без накала страстей, на которых акцентировал внимание писатель, а вмешательство спецслужб некоторых стран удалось пресечь на раннем этапе. Впрочем, Батани проявил объективность в оценке Договора, объявившего сферу радиусом 20 световых лет владениями всего Человечества и поделившего зону от 20 до 100 световых лет между ведущими космическими державами Земли. В тот период сотня светолет считалась невообразимой дистанцией, но в 2219-м пришлось принимать дополнительные протоколы, чтобы распределить на национальные сектора Космос в пределах до 500 световых лет от Солнца.

Несколько дней он выстукивал на дисплейном экранчике выдержанную в таком духе рецензию. Дело было незнакомое и непривычное, продвигалось медленно, но к моменту, когда "Радикал" добрался до окраинной планеты, Ярослав с неимоверным облегчением поставил последнюю точку.

Вечером накануне очередного фейерверка, закончив обход корабле, он спустился в кают-компанию. Здесь шла какая-то исключительно напряженная дискуссия. Терехов рассказывал, экспансивно жестикулируя:

– Они набросились на меня, как... как не знаю кто. Наверное, как гиены. Или как инквизиторы на еретика. Сначала этот спрашивает: "Для чего тратятся такие колоссальные средства на межзвездные полеты?" Я, естественно, начал пересказывать им букварь: дескать не такие уж большие средства на это тратятся, и вообще - новые ресурсы, пространство для жизни... А они мне: "Десятая доля усилий, загубленных в космосе, превратила бы Землю в райские кущи". Тогда я попытался объяснить уже посерьезнее, что запасы полезных ископаемых подходят к концу даже на Меркурии, с сельскохозяйственными угодьями тоже не все благополучно, что больше половины земной индустрии работает на импортируемом сырье. А они говорят: это все ерунда, ученые что-нибудь продумают - сумели же, это сказала их учительница, восстановить природу планеты...

На этом месте его прервали сразу четверо - едва ли не в один голос и почти одними словами:

– Природу удалось реставрировать только благодаря выносу промышленности в космос!

– Я так и ответил,- кивнул Терехов,- но, понимаете, мне все еще казалось, что меня разыгрывают - слишком уж дикую чушь они несли.

А потом я вдруг понял, что этих фанатиков совершенно не интересуют мои слова, они просто пропускали их мимо восприятия. Одна девица, например, выкрикнула: "Стал ли человек счастливее, достигнув звезд?" А другая заявила: мол, наука так и не смогла ответить на главные вопросы о смысле жизни и любви.

Аудитория снова зашумела, подбирая наиболее убийственные характеристики далеким оппонентам. Астрофизик замахал руками, призывал аудиторию к тишине.

– Вы еще главного не слышали. Один из них брякнул: "Прогресс науки и техники делает людей гораздо несчастнее, поскольку усложняет само представление о счастии. В пещерные времена все было проще: убил динозавра, нажрался и счастлив!"

Насколько успел разобраться Ярослав, дело было так. Свой межполетный отпуск Терехов проводил в родном городке, зашел в ту школу, которую закончил лет шесть назад и попал на диспут о судьбах человечества, тон которого задавала банда малолетних неолуддитов. Астанину тоже приходилось встречаться с подобными людьми - несчастными существами, чьё сознание не успевало перестроиться в соответствии с реалиями бурной и стремительной современности. Вероятно, молодой космонавт сделался для них зримым воплощением всех личных неувязок.

– И чем все кончилось?
– осведомился Вартанян.

– Ничем. Все остались при своих точках зрения. Но я сказал под занавес: "Если вам так не нравится цивилизация, у вас всегда есть возможность от нее отказаться. На Земле сейчас появилось достаточно уголков дикой природы - скройтесь там, живите в милых вашим сердцам пещерах, ходите в шкурах, ловите рыбу, собирайте ягоды, насаждайте матриархат... Если, конечно, выдержите.

– Хорошо сказал,- одобрил Миллерс.- Сильно они на тебя обиделись?

– По-моему, очень сильно. К тому же наверняка уверены, что я не оценил высоту их высоких порывов и не разобрался в нюансах утонченных натур.

– Надо было им сказать...- начал кто-то из молодых.

Как часто случалось с ним в последнее время, Астанин быстро утратил интерес к общей беседе, пересел к телеиллюминатору и принялся почти бессознательно подкручивать рукоятки управления внешней камерой. Изображение сдвинулось, приблизилось - теперь на экране сияли оба соседних рукава Млечного Пути. Он мысленно прочертил пунктирный треугольник...