Среди овец и козлищ
Шрифт:
– Почему ты обводишь фломастером все шмотки Лайзы Дейкин?
Я перестала обводить кружками шмотки Лайзы и возразила:
– Нет, ничего подобного.
– Не нет, а да. Почему ты так хочешь понравиться ей?
Я посмотрела на все эти кружочки. Иногда вопросы Тилли уже сидели у меня в голове, и не особенно хотелось, чтобы мне их задавали.
– Если понравлюсь Лайзе Дейкин, тогда и все остальные в школе меня полюбят, – призналась я.
Тилли подняла подбородок.
– Вот уж не думала, что для тебя это имеет такое значение, Грейси. У тебя есть я, а у меня ты.
–
– Но я хочу нравиться только тебе и миссис Мортон. Ну, и еще маме и папе, – сказала Тилли. – А все остальные – это вроде как премия.
– Тогда, выходит, ты не совсем нормальная. – Я снова взяла фломастер. – Совсем не такая, как Лайза Дейкин.
Я чувствовала, что Тилли смотрит на меня, но глаза на нее не поднимала. Если подниму, то увижу ее лицо, а если увижу лицо, то мне придется извиниться.
– Пойду заскочу домой, – сказала она.
Я слышала, как она вставала и выходила из комнаты, но продолжала смотреть на кружки.
– Тогда пока! – крикнула я ей вслед.
Но Тилли уже ушла.
В доме было так тихо, что я слышала шуршание кончика фломастера по страницам каталога, но на самом деле мне не хотелось ничего больше обводить.
Я прошла в гостиную, но и там было очень тихо. Единственный звук доносился с кухни. Там похрапывал под столом Ремингтон. Странно, но в этот момент мне почему-то вдруг очень захотелось проиграть в «Монополию».
Захотелось, чтоб Тилли вернулась.
Я знала: рано или поздно подруга вернется. Но, возможно, это всего лишь полдела.
Я сунула голову в холодильник, чтобы хоть немного остыть.
И вот через несколько минут – так мне, во всяком случае, показалось – я уловила этот звук сквозь урчание холодильника. Шлепанье сандалий Тилли, которая пробегала по дорожке вдоль дома.
Бежала она очень быстро, шлепала сандалиями громко, и не успела я вытащить голову из холодильника, как Тилли распахнула дверь с такой силой, что она стукнулась о стенку и стекло в ней задребезжало.
– Грейси! – крикнула она.
На моей памяти Тилли никогда не кричала. Нет, всего один раз, когда ее ужалила оса, и мы минут десять не могли понять, что же случилось.
– Чего ты орешь? – спросила я. Голова моя вернулась из холодильника в кухню, ее так и обдало жарким воздухом.
– Идем, скорее! – сказала она. Лицо у нее было красное как помидор, слова с трудом вырывались изо рта, так она запыхалась. – Скорее! – повторила она.
– Зачем? – Я приложила руки к груди, прижалась спиной к дверце холодильника и изо всех сил старалась изобразить равнодушие.
– Ты ни за что не догадаешься, кто там, в конце улицы. Ни за что не догадаешься!
Она повторила «ни за что не догадаешься» еще несколько раз, наверное, для того, чтоб я могла догадаться.
Я еще плотнее вжалась в дверцу холодильника.
– Кто? – спросила я и принялась рассматривать свои ногти.
Тилли
набрала в грудь побольше воздуха, постаралась, чтоб слова, которые она произносит, звучали как можно отчетливее:– Это Иисус.
Дренажная труба
30 июля 1976 года
Вроде бы мы оставили заднюю дверь открытой. Впрочем, не помню, не уверена.
Мы выскочили из кухни в вихре расспросов и такой спешке, что кардиган Тилли зацепился за дверную ручку. Ремингтон проснулся – посмотреть, из-за чего весь этот переполох, – и мы едва не налетели на него, мчась на улицу.
– Что-то я не понимаю, – пробормотала я.
Мы выбежали с тропинки на дорогу, и только тут до меня дошло, что бегу я босиком, без туфель. Впрочем, неважно. Асфальт был теплым как ковер.
– Сама все увидишь, – сказала Тилли. Ее возбуждение передалось мне, нас так и несло вперед по улице.
Мы пробежали мимо мистера Форбса, он удивленно смотрел на нас со своей лужайки.
– Там Иисус, – коротко объяснила я. Он продолжил пялиться, меж бровей залегла морщинка.
Шейла Дейкин оторвалась от стряпни, высунулась из окна, опершись о подоконник. Смотрела, щурясь от солнца, а потом махнула нам рукой. Я замедлила бег, чтобы махнуть ей в ответ.
– Быстрее! – подстегнула меня Тилли. – Он может уйти!
И вот мы добежали до самого конца улицы, где пятна пожухлой травы смешивались со щебенкой. Тилли резко остановилась, схватила меня за локоть. Там стояли два муниципальных гаража, но оба пустовали, двери с них были давно сорваны. Эти бетонные оболочки с прохладным темным нутром молчаливо взирали на нас, но никакого Иисуса видно не было – только радужные озерца пролитого горючего да тихий шорох листьев в пыльных углах.
– Куда же он девался? – спросила я.
Тилли как-то странно пискнула и указала кивком на ближайший к нам гараж. Я подошла к нему на несколько шагов, за мной шла подруга, не отпуская мой локоток.
Мелкие белые камушки больно врезались в ступни.
– Вот там, – сказала она. – Смотри!
Я посмотрела. Никого там не было.
– Нет там никого и ничего, – сказала я.
Я-то думала, что Иисус ждет меня, стоит в своем чистом белом одеянии с широкими рукавами, с аккуратно подстриженной бородкой и, возможно, с доброй улыбкой. Но вместо него я видела лишь порванный мешок от мусора да полусгнившую покрышку. А там, где, по моим предположениям, должен был стоять Иисус, высились заросли засохших сорняков, отмечавшие место, где некогда была сложена тротуарная плитка.
– Да вон же, – сказала Тилли и ткнула пальцем в пустоту.
Я не сдвинулась с места. Тилли вздохнула и потащила меня к стене гаража. – Вот, – сказала она.
Я снова посмотрела. И снова ничего.
– Вижу только дренажную трубу.
– Да ты посмотри на эту трубу, Грейс!
Я посмотрела. Труба была сделана из какой-то керамики. И на ней красовались разводы – то ли от краски, то ли от креозота. Должно быть, когда-то она была белой, но теперь краска на ней облупилась и в самом низу виднелось большое коричневое пятно – видно, там что-то пролили.