Среди пуль

На спиртовке вскипела вода. Заботливый, ловкий Морпех кинул в кофеварку несколько щедрых ложек кофе. Через минуту все трое маленькими глотками пили черное раскаленное варево. Белосельцев видел, как согревается Красный Генерал, как в наслаждении закрываются его тяжелые синеватые веки.

– У нас не было возможности друг друга проверить, – сказал Красный Генерал. – У нас нет особого отдела, мы не заполняем анкеты. Но я вам поверил. Вы сказали, у вас есть документ, по которому вы можете выйти сквозь оцепление в город и снова сюда вернуться. У вас есть контакт с противником. Вы становитесь одним из немногих каналов связи с внешним миром. Сейчас возникла острая необходимость в таком канале. Допьем кофе и пойдем к Руцкому. Я доложил о вас!

Они ждали перед кабинетом Руцкого под взглядами суровых автоматчиков. Начальник охраны, с мягкими повадками кота и холодными неверящими глазами, всем своим видом показывал неоспоримое превосходство хозяина кабинета над теми, кто добивался с ним встречи.

Дверь отворилась, и вышел Ачалов, раздраженный, огорченный, вынося за собой гаснущую энергию только что завершенного спора.

– Можно подумать, у меня под руками воздушная армия! – сказал он, увидев Красного Генерала. – Но я, между прочим, не летчик, а десантник! И до Кремля сейчас дальше, чем до Владивостока!.. Зайди ко мне, как освободишься! – И ушел, тяжелый, гневный. Мягко оторвался от кресла и, придерживая автомат, проследовал за ним маленький гибкий охранник.

Вслед за Красным Генералом Белосельцев шагнул в кабинет. Увидел Руцкого. В пушистом свитере, в галстуке, в свежей рубахе, седовласый, с пышными, как у моржа, усами, Руцкой перемещался по кабинету, принимая странные позы. Он будто перескакивал через невидимые препятствия, огибал несуществующие лужи, шарахался от незримых предметов. Замирал на одной ноге, как охотник на рябчиков, и прислушивался. Устремлял к занавешенному окну руку, в которой мигал красной точкой, тонко пиликал приборчик.

Руцкой косо взглянул на вошедших, скакнул в сторону, заслоняясь выступом стены. Протянул приборчик к занавеске. Тот сильнее запиликал, ярче замигал индикатором.

– Облучают, суки! – сказал Руцкой. – Из американского посольства!.. Снимают звуковую информацию или морят меня, как таракана!..

Он пробежал открытое перед окном пространство, как бегут под пулеметной очередью. Приборчик на вытянутой руке пропиликал, проморгал маленькой красной бусиной.

– Товарищ президент, – генерал Белосельцев, разведка, в активном резерве! – представил Белосельцева Красный Генерал.

– Помню, – сказал Руцкой, пожимая Белосельцеву руку и усаживая его за стол. – Вы приходили к Хасбулатову, докладывали о тренировках ОМОНа. Если бы малахольные депутаты слушали меня месяц назад, не сидели бы сейчас, как крысы в западне!

Он снова схватил приборчик, провел им в воздухе, пытаясь обнаружить подслушивающие лучи, но приборчик молчал, и Руцкой с удовлетворенным видом поставил его на место.

– Дурдом какой-то!.. Один псих лезет в одиночку захватывать штаб СНГ, подставляет нас, как кретинов!.. Другой психопат зовет безоружный народ осаждать Кремль, где полк охраны с танками!.. Я ему говорю: «Если ты не заткнешься со своим мегафоном, я тебя здесь же расстреляю как провокатора!»

Руцкой кипятился, бранился. В нем бушевала неизрасходованная, не находящая выход энергия. Лицо было нездорового малинового цвета. На висках взбухли вены. Казалось, его может хватить удар.

– Хасбулатов мне говорит с важным видом: «Штурма не будет! Они, де, мотают нервы, берут нас на психику!» А я ему отвечаю: «Ельцин – не Крючков и не Янаев, которые побоялись послать на штурм армию и сами сели в тюрьму… Этот прольет реки крови! Я, слава богу, изучил его вблизи. Он, не моргнув, зальет все напалмом, потравит газом, разбомбит до фундаментов!.. И к этому надо готовиться, а не писать резолюции!»

Руцкой бушевал. Ему в осажденном доме не хватало пространства. Клокотавшее в нем возбуждение не находило выхода и раздувало его, как глубоководную рыбу. Белосельцев смотрел на него с любопытством, недоверием и симпатией. Руцкой был ярок и откровенно сумбурен. Его военная карьера, военная судьба – полеты в афганском небе, отважные бомбардировки и штурмы, катапультирования из горящей машины, плен, земляная тюрьма, допросы в пакистанской разведке, возвращение из плена героем – восхищали Белосельцева. Их глаза видели одни и те же бело-голубые хребты Гиндукуша, рыжие арыки, женщин под паранджой, фиолетовых и зеленых, как цветы. Но политическая карьера Руцкого, ее виражи и изломы – вначале под личиной русского патриота-державника, потом коммуниста—сторонника СССР, затем горбачевца-демократа, следом ельциниста, посадившего Ельцина в Кремль, и, в конце концов, антиельциниста, поднявшего против Ельцина бунт, – политическая карьера Руцкого отвращала и настораживала. Образ Руцкого двоился, тревожил своей нечеткостью, непредсказуемостью, сулил новые превращения и сюрпризы. Белосельцев, наблюдая за Руцким, не мог преодолеть недоверия и отчуждения.

– Я вас пригласил, зная вашу репутацию разведчика, веря вам, как «афганцу». Ну еще и потому, что у меня просто нет выхода, – Руцкой перестал клокотать и метаться, устремил на Белосельцева воспаленные красные глаза. Он будто еще раз перед тем, как открыться, хотел понять, не совершает ли роковую ошибку, вверяясь непроверенному, случайному человеку. – Вы пойдете в город и позвоните по телефону, который я вам дам. Это домашний телефон офицера из спецподразделения «Альфа». Встретитесь с ним, назовете пароль, который я вам сообщу. Передадите ему мою просьбу.

Белосельцев привычно, почти без усилий, слабым движением глубинного, размещенного в сознании механизма сдвинул в сторону, ссыпал прочь переживания минувшей ночи, все свои личные огорчения и страхи, открывая в памяти пустое пространство для секретной информации.

– У меня нет сомнений – штурм будет! Он будет жестокий, кровавый, как показательная казнь! Они хотят истребить оппозицию на несколько десятилетий вперед. Хотят пролить столько крови, чтобы народ содрогнулся. Этот штурм должен выполнить ту задачу, которую выполнил «красный террор», обеспечив советскому строю семьдесят лет стабильности.

Белосельцев внимал.

– Мне стало известно, что «Альфа» готовится к штурму. Взломает оборону, подавит огневые точки. Следом придет ОМОН и убьет всех, кто находится в Доме Советов, – от депутатов до женщин и детей, сидящих в вестибюле. Вы должны передать офицеру, чтобы «Альфа» отказалась от штурма. Не запятнала себя кровью народа. Чтобы каждый из них до гроба не проклинал себя. Чтобы люди словом «Альфа» не пугали детей, как пугают в Сальвадоре «эскадронами смерти».

Пусть откажутся стрелять, как в девяносто первом году! Пусть имитируют действия! Отлынивают под любыми предлогами! Белосельцев не разрешал себе оценивать то, что слышал. Не позволял своим чувствам и мыслям смешиваться с мыслями и чувствами Руцкого. Чтобы запоминаемая им информация не была искажена его собственными переживаниями. Но душа пугалась, ум понимал, что все они обречены и никто не спасется. Он гнал свои страхи прочь.

– Пусть они валяют ваньку!.. Ссылаются на неполные разведданные!.. Если нужно, мы примем здесь их разведчика, покажем минное поле, заложенные фугасы!.. Пусть доложит своим, что Дом Советов заминирован!.. Нужно выиграть время, еще несколько дней!.. В регионах идут процессы, регионы все больше за нас!.. Ельцин проседает, у него сдают нервы!.. Мы подключили Патриархию, Конституционный суд, задействовали международные связи!.. Нам нужно еще несколько дней, чтобы все заработало!.. И тогда эта мразь побежит, сядет на самолеты и улетит! А я отдам приказ войскам ПВО отслеживать эти самолеты и сбивать их на подлетах к границе!..

Значит, все-таки остается надежда, мимолетно думал Белосельцев, спасение возможно. Государственные мужи в Парламенте, многоопытные вожди оппозиции не дремлют. Устанавливают связи с провинцией. Выходят на иностранных послов. Он, Белосельцев, протягивает одну из подобных связей. Как иголка, прокалывая железо солдатских щитов, ограждение и кордоны, тянет тонкую нить, связывая остров и континент.

– Но если все-таки штурм состоится и «Альфа» пойдет вперед, скажите ему, пусть приходит сюда, ко мне. Я отдам приказ не стрелять, не допущу пролития крови. Мы не дадим повод ОМОНу расстреливать безоружных людей.