Среди пуль

Юноша улыбался во сне. Ему снилась девушка с прозрачными, наполненными светом и воздухом волосами. Она идет, не касаясь травы. За ее стопами в зеленой траве, как в воде, возникают волны и струи, вылетают малые красные бабочки, садятся на ее белое платье. Белосельцев угадывал его сны, стоял на страже его сновидений.

– Наступила эра России! Вся мразь и мерзость, вся короста, которая застилает нам слух и зрение, – падет! Налетает очистительный вихрь! Я слышу его посвист! Он летит с холодного чистого Севера, с Белого студеного моря! Еще не выпадет первый снег, как Россия станет иной! Это будет наша Россия! Мы созовем в Кремле русский сход со всех земель и окраин. Отслужим в Успенском соборе молебен и всеми сословиями, всем народом, при свете тысяч лампад, у гробниц усопших царей, назовем того, кто станет вождем России! Ее Отцом и Героем!

Белосельцев чувствовал, как велики его вера и страсть, как глубоки его ненависть и любовь. Он был вместе с ним. Готов был взять автомат. Но спящий юноша вызывал в нем нежность и боль. Он не хотел, чтобы тот просыпался, выходил из своих разноцветных туманов в холодный сумрак казармы, в лязг оружия, в топот тяжелых сапог. Он, Белосельцев, прошедший по войнам, по лазаретам и моргам, завершавший свою жизнь, хотел заслонить юношу от поджидавших его несчастий. Взять на себя предназначенные ему атаки и взрывы, операционные столы и застенки. Он слушал Вождя, был вместе с ним, но не хотел, чтобы тот вовлекал в жестокую и грозную явь спящую душу.

– Перед тем как сюда идти, я собрал соратников. Я сказал им: «Сегодня мы еще живем в предыстории. Завтра начнется история. Начнется Эра России. Кто из вас желает вместе со мной войти в Историю? Быть может, первым вашим шагом в истории окажется ваша смерть. Никого не принуждаю, каждый волен остаться. Пусть самые храбрые, светлые, преданные понесут со мной Звезду Богородицы». Никто не пожелал остаться. Все явились вместе со мной. Я не обещал им долгую жизнь. Я обещал им вечность. Вечность России!

Белосельцев услышал, как в далеком коридоре зазвучали шаги. Медленно приближались, толкали над свечой воздух, рябили пламя. Казалось, приближалось нечто тревожное, грозное.

На пороге появился посыльный. Камуфляж его был сырой и мятый, автомат висел стволом вниз, на рукаве багровела Звезда Богородицы.

– Был сейчас у Руцкого, – сказал посыльный. – Получил приказ на выдворение этого хмыря болотного. Из его кабинета замечены световые сигналы, которые он подает в сторону американского посольства. Руцкой приказал выкинуть его из Дома к такой-то матери!

– Бери Николая и исполняй! – сказал Вождь. – Чем меньше здесь будет всяких советчиков, тем легче нам будет выиграть!

Посыльный склонился к спящему, тронул его за плечо. У того на лице возникло выражение беспокойства, похожее на испуг, недоумение. Он открыл глаза, увидел свечу, Вождя. Вырываясь из сновидений, сбрасывая с себя цветные покровы, вскочил.

– Пойдешь со мной, – сказал посыльный. – Выкинем того колдуна, который шпионит за нами!

Они вышли из казармы. Белосельцев потянулся за ними, за их фонариком, который катил перед ними по коридору круглый белый клубочек.

Достигли кабинета, в котором размещался Советник. Посыльный без стука толкнул дверь, вошел. Следом Николай. Белосельцев остался в темноте коридора. Сквозь отворенную дверь он увидел изумленное, беззащитное лицо Советника. Хрустальную призму и вмороженную в нее радугу. Хотел войти, объяснить, кто он, этот измученный, наделенный знанием, непонятный и отвергнутый человек. Но не вошел, остался на месте. Время, в котором все они пребывали, как огромная льдина, оторванная от берега, двигалось в неодолимом стремлении, и все, что ни случалось на этой льдине, в этом отдельном оторванном времени, не могло изменить его ход и движение. Все они, с оружием и без оружия, спящие в Доме и бодрствующие на баррикадах, под красным флагом или имперским знаменем, храбрецы или робкие, честолюбцы и скромники, – все они, в спорах или согласии, ошибаясь или принимая единственно верные решения, двигались в этом оторванном времени, не в силах на него повлиять. Это чувство необратимости парализовало Белосельцева, остановило в темноте коридора, помешало войти в кабинет.

– Собирайся!.. Вытряхивайся отсюда! – сказал посыльный Советнику. – Минута на сборы!

– В чем дело?.. Кто вы такие?.. По чьему приказу?.. – пробовал возразить Советник, близоруко щурясь на автоматы, на камуфляж, на красно-белую Звезду Богородицы.

– Приказ начальства!.. Повторяю – минута на сборы!..

– Слушай ты, харя! – Посыльный ткнул автоматом в бок Советника. – Через минуту я пристрелю тебя, а то, что от тебя останется, скину в шахту лифта!.. Считаю!.. Время пошло! – он задрал рукав, открыл большие офицерские часы, поднес к свече.

Советник молча, торопливо засобирался. Сгреб со стола бумаги, схемы, стал рассовывать их по карманам плаща. Направился было к дверям. Вернулся, схватил хрустальную призму и пошел, держа ее перед собой. Двое автоматчиков отправились сопровождать его. Они высвечивали фонариком путь, и казалось, Советник несет в темноте свой светоч, свою волшебную радугу под дулами автоматов.

Белосельцев не последовал за ними. Подошел к темному большому окну, от которого давило холодом. Время, как оторванная льдина, мерно двигалось среди полярных течений, несло на себе их всех, и он покорялся этому неодолимому слепому движению.

Увидел сквозь стекло, как внизу, на пустыре перед Домом Советов, появились три тени – Советник и сопровождавшие его автоматчики. Они шли прочь от Дома сквозь баррикаду, к пустой глянцевитой улице с млечными отсветами фонарей. Автоматчики отстали, остановились. Советник удалялся один, сгорбленный, втянувший голову в плечи. В его руках, когда он подходил под фонарь, что-то неярко мерцало.

Белосельцев отошел от окна, испытывая пустоту и усталость. Словно в его груди внезапно замкнулись два электрода, вспыхнули и сгорели, оставив после себя тусклую окалину.

Белосельцев лежал в кабинете на составленных стульях, и черное окно казалось квадратным жерлом, сквозь которое в кабинет вталкивался густой, как студень, холод. Он чувствовал себя залипшим в жирный, застывающий холодец. Испытывал брезгливость к своему немытому телу, грязным рукам, к густому, как клей, воздуху кабинета.

Снаружи в городе шла обыденная вечерняя жизнь. Пульсировала малиновая реклама, предлагая то ли водку, то ли колготки. Промелькнули светляками вагоны метро – поезд вынырнул из туннеля, пробежал по мосту и спрятался снова под землю. Вспыхнула туманная зеленоватая искра – троллейбус неосторожно коснулся контактного провода. Люди в городе после прожитого дня буднично ужинали, сонно смотрели телевизор, укладывались на боковую, с женами или без них. И никто не спешил на помощь осажденному Дому, никто не пытался прорвать ограждение, пробиться к ним, замерзающим, теряющим тепло и надежду. Наутро торопливый равнодушный люд, рассаживаясь по троллейбусам и такси, мельком посмотрит на набережную, где замороженный, как рефрижератор, весь в инее, стоит огромный Дом, который станет братским кладбищем, где сгинут никому не нужные борцы за народное счастье.

К нему постучались. Фонарик блеклым лучиком отыскал его ложе. Простуженный голос Морпеха позвал его к Красному Генералу.

Красный Генерал сидел перед огарком свечи, протянув к нему свои обожженные руки, пытался согреться от крохотного огонька. Перед ним сидели двое. Вглядевшись в колеблемый сумрак, Белосельцев узнал в них длинноволосого гитариста и девушку с неизменной брезентовой сумкой.

– Это наши разведчики-спелеологи, – сказал Красный Генерал. – Пойдете с ними, отыщете лаз под Домом, найдете подземные коммуникации. Оцените возможность проникновения диверсионных групп. Вы получили задание от Руцкого, совмещайте его с этим. У меня все. Выполняйте.