Средневековая андалусская проза
Шрифт:
И желтый нарцисс сказал: «Клянусь тем, кто поселил меня на лоне плодородной земли и вскормил меня щедрой влагой дождя, так что стал я ярче золотого пламени зари и огня хрустального светильника. Я пожелтел оттого, что поклоняюсь розе и влюблен и нее, и страдаю оттого, что смерть моя приходит раньше, чем я могу встретиться с нею. Как исхудало мое тело и как иссушил меня недуг! Но теперь, когда мне стало дозволенным разгласить свою тайну, стало немного легче бремя моих бед».
Потом левкой обратился к желтому нарциссу и сказал: «Ты встретил товарища по несчастью. Клянусь Аллахом, я тоже поклоняюсь розе и призываю всех признать ее превосходство и старшинство. Смотрите, как от жгучей страсти шрамами покрылись мои щеки! С тех пор, как я попал под ее власть, моим единственным другом и собеседником стало горькое отчаяние!»
Затем начал свою речь белый нарцисс: «Не глядите на мою свежесть и на то, как сочны мои листья и лепестки, — это от черной тоски лицо мое побледнело, словно выбеленное мелом. Видите, как смятенное, вечно горюющее око увлажнено росою слез.
Покончил бы я с собой, когда бы вокруг меня Не плакала без конца о братьях моих родня [158] .Настал
158
Покончил бы я с собой… — Это двустишие (бейт) взято из стихотворения арабской поэтессы-плакальщицы аль-Хансы, жившей в VII в., которое она посвятила своему брату Сахру, убитому в сражении.
И, придя к общему мнению, цветы сказали: «Нас великое множество, разных видов и сортов, все мы друзья, но не все мы можем встретиться из-за того, что время нашего цветения не совпадает, или потому, что проживаем мы в разных землях. Давайте напишем грамоту, которую должны будут выполнять все, и ближние, и дальние». И они составили фирман, написав в нем: «Вот о чем договорились разные разряды деревьев, трав и цветов, летних и зимних, весенних и осенних, из тех, что произрастают на низменностях и на холмах, цветут в дикой степи или в рощах и садах. Пораскинув разумом и придя к общему мнению, что им следует исправить прежние ошибки и заблуждения, они признали своим предводителем розу, поручили ей вести все дела и быть их царем и эмиром. И ей надлежит отдавать приказы, а они обязуются повиноваться ей беспрекословно, ибо она по праву должна главенствовать над ними, превосходя их во всех достоинствах и похвальных качествах. Все деревья и цветы отныне считают себя невольниками и рабами госпожи розы и отказываются от общения с теми мятежными цветами, которые будут оспаривать первенство у розы и осмелятся состязаться с ней в красоте и благоухании. Этот договор действителен повсюду и на все времена, и каждый цветок, до которого уста дней и ночей донесут этот договор, пусть знает, что лишь в нем залог его праведности и успеха его дел».
И собравшиеся цветы поспешили огласить эту грамоту, и первыми, кто ознакомился с нею, оказались весенние цветы на окрестных лугах. Прочтя фирман, они выказали свое неодобрение, осуждая многие слова и выражения, считая, что розе приписаны такие качества, которых она не заслуживает, и такие достоинства, которых она недостойна. Они подумали, что все это устроила сама роза, и сочли это ошибкой, грехом и низостью. Решив, что они никогда не согласятся с этим договором и не подчинятся ему, луговые цветы написали ромашке и желтому нарциссу следующее послание: «Если бы роза была достойна звания имама и сана халифа, то ее утвердили бы в этом наши отцы и деды и давным-давно принесли бы ей присягу, — ведь они всегда были ее соседями и цвели в то же время и на той же земле. Нам неизвестно и непонятно, почему понадобилось сделать предводителем розу, признав ее лучшей и достойнейшей среди нас. Другие цветы прекраснее, чем она, и имеют больше прав, ведь при свете ясного дня видно превосходство белоснежного нарцисса, которого все несравненные поэты и красноречивые ораторы и литераторы уподобляют томным и прекрасным глазам. Что же касается розы, то даже самые рьяные сторонники ее и любители могут сравнить ее лишь со свежими щеками. А известно, что самое благородное из чувств — это зрение, и только благодаря глазам мы способны лицезреть окружающий нас мир, а щеки не обладают никакими чувствами, кроме самого грубого — осязания, и почему она должна претендовать на превосходство и главенство?!
Зеницы превыше ланит знамениты, И с ними но могут сравниться ланиты».И прочтя эти слова, цветы отказались от своей присяги розе и сменили свое мнение, приняв единодушное решение, и присягнули в верности белому нарциссу, поклявшись никогда не нарушать договора».
Мы приведем также некоторые стихи Хабиба, в которых содержатся дивные описания:
Лен раскрыл свои цветы, трепетные, новые, Душу омраченную радовать готовые; Кажется, колышутся рукава зеленые, Из которых тянутся пальцы бирюзовые, Или же рассыпались голубые яхонты, Брызнув неожиданно на плащи парчовые.Он сказал также:
Вино веселит беспечных, вино прогоняет горе, Пленительный собеседник в изысканном разговоре! Когда вино перед нами, не можем не улыбаться; Потом вино исчезает, и с нами радости в ссоре. Вину не мешает воздух, играющий пузырьками, Как будто дарит алмазы тебе золотое море. Однако я удаляюсь от этой волшебной чаши, И мне достаточно хмеля в одном-единственном взоре.РАССКАЗЫ О МНОГОУЧЕНОМ ГРАММАТИКЕ АБУ-ЛЬ-АЛА-САИДЕ ИБН АЛЬ-ХАСАНЕ АЛЬ-БАГДАДИ
Саид ибн аль-Хасан ибн Иса, выросший в Багдаде, был родом из Табаристана [159] и принадлежал к той части племени Рабиа, которая осела в Фарсе [160] . Он появился в наших краях в дни правления Мухаммада ибн Абу Амира аль-Мансура и стал звездой, взошедшей на Востоке и нашедшей приют на Западе. Его устами будто говорило все арабское красноречие, его находчивость удивляла всех, кто видел и слышал его, и он превосходил хитростью всех людей и зверей, летучих птиц и ползучих змей.
159
Табаристан —
область в северном Иране.160
Фарс — область в центральном Иране.
Аль-Мансур желал, чтобы появление Саида аль-Багдади стерло следы другого багдадца — Абу Али аль-Кали, который пожаловал в Андалусию ранее по приглашению Омайядов [161] . И аль-Мансур берег его, как берегут в бою меч, вынутый из ножен, но, увидев, что Саид — тупое лезвие, и облако, не дающее дождя, и пустой человек, который без умолку только кричит о своих знаниях, понял, что ни одному его слову верить нельзя.
Рассказывая о Саиде аль-Багдади, Ибн Хайян говорит: «Когда Саид прибыл в Кордову, все тамошние ученые единодушно отказались признать его знатоком грамматики и полностью лишили его своего доверия, сомневаясь даже в его вере и разуме. Он не поправился ни одному из кордовских ученых, и они не сочли его достойным того, чтобы посещать его и учиться чему-нибудь у него. Они даже утопили его книгу, носившую название «Книга самоцветов», так что она до сих пор плавает в их реке!
161
…который пожаловал в Андалусию ранее по приглашению Омайядов. — Хаджиб аль-Мансур, противопоставляя себя Омайядским халифам Андалусии, пытался превзойти их. Так, в противовес халифской резиденции аз-Захре, он выстроил город, который назвал аз-Захира. Аль-Мансур по примеру андалусских Омайядов приглашал ко двору наиболее крупных ученых, чтобы затмить славу кордовского халифского двора.
Мне довелось услышать кое-какие диковинные рассказы о нем и о его измышлениях, и я привожу здесь то, что может послужить доказательством его остроумия и находчивости. Вот что произошло между Саидом и аль-Мансуром.
Однажды в покоях аль-Мансура собрались самые почтенные ученые, и правитель сказал: «Прибывший к нам человек, которого зовут Саид, утверждает, что нет ему равных в тех науках, где вы отличились и стали подобными возжженным светильникам и восходящим лунам. Я хочу испытать его в вашем присутствии, чтобы узнать, каковы его знания». И он послал за Саидом, и когда тот вошел в покои аль-Мансура, где собралось множество народа, то смутился и растерялся. Но правитель ободрил его и усадил на почетное место. Потом аль-Мансур спросил Саида об Абу Саиде ас-Сайрафи, и гость ответил, что встречался с ним и читал под его руководством Грамматику Сибавайха. Тогда один из наиболее известных знатоков Сибавайха в Андалусии, аль-Асими, задал ему какой-то вопрос по Грамматике, но Саид не смог ответить на него, отговорившись тем, что сведения по грамматике — не лучший из товаров, имеющихся у него, и не вершина его познаний. Тогда известнейший катиб Андалусии аз-Зубайди осведомился: «А что ты знаешь лучше всего, почтенный шейх?» Саид ответил: «Науку о редких словах, известную лишь знатокам, — я запомнил ее всю до конца». И аз-Зубайди спросил: «Как ты истолкуешь слово «авлак»?» Саид, рассмеявшись, ответил: «Разве ученых мужей, подобных мне, спрашивают о подобном? Это вопрос для мальчишек, учеников куттаба». Аз-Зубайди заметил на это: «Я спросил тебя, потому что уверен, что ты не сможешь ответить на этот вопрос». Тогда Саид, изменившись в лице, ответил: «Это слово означает «умелый». Тогда аз-Зубайди воскликнул: «Наш приятель наглый обманщик! Ибо значение этого слова «безумный». Саид возразил: «Это я и имел в виду. Но вообще лучше всего я знаю стихи, умею рассказывать разные истории и разгадывать загадки, а также прекрасно разбираюсь в музыке».
Тогда против Саида выступил знаток музыки и поэзии Ибн аль-Ариф, но Саид легко победил его в споре. И стоило кому-нибудь из присутствующих произнести какое-нибудь слово, Саид тотчас же декламировал стихи, начинающиеся на это слово, а если речь заходила о каком-нибудь событии, то он начинал рассказ об этом. И аль-Мансур, слушая его, преисполнился удивления.
А потом аль-Мансур повелел принести «Книгу диковинок» Абу Али [162] и показать ее Саиду, но тот сказал: «Если аль-Мансур пожелает, то я продиктую писцам, которые служат ему, книгу, которая гораздо выше достоинством и важнее по содержанию, ибо я включу туда рассказы и истории, которые куда как лучше и интереснее, чем те, которые собрал Абу Али». Когда аль-Мансур выразил свое согласие на это, Саид уселся в соборной мечети города аз-Захира и стал на память диктовать свою книгу, которую назвал «Книга самоцветов». Но когда самые видные ученые того времени стали проверять правильность изложенного в ней, то увидели, что нет во всей книге ни слова правды.
162
…велел принести «Книгу диковинок» Абу Али… — Здесь имеется в виду Абу Али аль-Кали, о котором шла речь выше.
Тогда они сказали аль-Мансуру: «Этому человеку нет равных в искусстве измышлять и сшивать на живую нитку разрозненные куски, взятые им из самых разных книг, и он ссылается на шейхов и почтенных ученых, которых не видел и слов которых не слыхал». И они подговорили аль-Мансура испытать Саида. И правитель повелел сшить толстую книгу из бумаги, которой предварительно придали желтый цвет и сняли лоск, чтобы она казалась старой, и на переплете написали «Книга остроумных изречений, составленная Абу-ль-Аусом ас-Санани» [163] , и положили эту книгу на видное место, чтобы мог ее заметить Саид. Когда же Саид заметил ее, он схватил эти переплетенные листы, на которых ничего не было написано, и стал вертеть книгу в руках, приговаривая: «Клянусь Аллахом, я читал это сочинение в таком-то городе вместе с таким-то шейхом, а заглавие написано его собственной рукой». Тут аль-Мансур отнял у Саида книгу, боясь, как бы тот не открыл ее и не увидел, что в ней одни лишь чистые листы. Положив ее перед собой, правитель сказал Саиду: «Если ты читал это сочинение, как ты утверждаешь, то расскажи нам, что в нем содержится». Саид ответил: «Клянусь твоей головой, я читал этот труд очень давно и не могу ничего припомнить и рассказать из него, но могу лишь сказать, что там имеются отдельные редкие слова и выражения, но нет ни стихов, ни каких-либо занимательных историй». Аль-Мансур воскликнул: «Чтоб тебе пропасть! Я не видел никого, кто лгал бы так, как ты!» Потом аль-Мансур приказал вывести Саида и бросить его «Книгу самоцветов» в реку. Об этом сказал один из поэтов того времени:
163
…«Книга остроумных изречений, составленная Абу-ль-Аусом ас-Санани»… — Автор и название вымышлены.