СССР против НЛО

Это было не страшно, все эти воздействия временны и вполне поправимы. Я легко вывел бы её из этого состояния и сам, но для того требовался визуальный контакт. Нужно было, однако, Наталью-Нину из плена как-то освобождать, а способы прямолинейные и силовые здесь подходили мало.

И тогда я призвал кое-кого себе на помощь.

***

Тёмная и душистая ночь царила вокруг. Где-то играли на гармошке, перелаивались в дальних дворах собаки. Густое южное небо нависало в вышине и удивлённо моргало звёздами, большими и малыми, яркими и не очень.

О, небу было отчего удивляться.

На скупо освещённой убывающей луной поляне, что со всех сторон прикрывалась деревьями и высокими кустами, выстраивались шеренгами люди. Все они были светловолосые и невысокие, все поблескивали в лунном свете стёклами очков. Все они были Шуриками из на тот момент ещё не существующего кинофильма «Кавказская пленница».

Потому что: ну а кто ещё должен освобождать из рук похитителей Нину, как не Шурик?

Рассудив так, я взял припасённый шаблон и вот, наваял. На все, что называется, деньги, в смысле — на всю имеющуюся в наличии энергию. Энергии в наличии имелось не бесконечно, поэтому Шуриков я создавал самых простеньких — базовую, так сказать, комплектацию. Зато много. Сначала получилось шестьдесят шесть, но потом я представил, как придётся отчитываться перед начальством, раз за разом повторяя, как «шестьдесят шесть Шуриков, шершаво шоркая шандалиями, шелестя и шуршаще шагали…», пожалел свою дикцию и довёл количество до семидесяти.

Поголовье Шуриков колыхалось, напоминая подсолнуховое поле в ветреную погоду, и тихо о чём-то гомонило. Я шагнул вперёд, и гомон смолк.

— Товарищи Шурики! — произнёс я, осматривая своё белобрысое и очкастое воинство. — Случилось страшное: враги похитили Нину. Нам с вами предстоит её освободить.

Фигуры в клетчатых рубашках шевельнулись.

— Птичку жалко, — сурово сообщила одна половина фантомных Шуриков.

— Помедленнее, я записываю, — высказалась вторая половина.

Всё было правильно, ничего другого Шурики из базовой комплектации говорить и не умели. Это было и не нужно, собрал я их здесь на ночной поляне не для разговоров.

— Всем понятна его задача?

Задачи были уже транслированы в фантомные белобрысые головы, эти головы одновременно и синхронно кивнули.

— Свадьбы не будет! — глухо и многоголосо пронеслось над поляной.

Настрой Шуриков я оценил как правильный. Следуя беззвучным указаниям, фантомы стали распределяться на четыре группы и рассредоточиваться в нужных направлениях.

Тут сторожащая поляну электронная невидимая сеть зафиксировала какое-то постороннее движение. Гадая, кого могло занести в такое время в эти безлюдные места, загулявших курортников или бессонных местных, я рванул к месту сигнала. И обнаружил там ни тех и ни других: рядом с дальними кустами топталась грузная и знакомая фигура.

Это был оператор Окуляров. Челюсть его пребывала в отвисшем состоянии, а глаза лезли из орбит — оператор Окуляров определённо увидел больше, чем был способен переварить его разум.

— Иван Иванович, какими судьбами? — выступил я из темноты.

Повелитель кинокамеры дёрнулся и, кажется, собирался убежать, потом узнал меня.

— Н-н-никита… Ч-ч-что здесь т-такое п-п-п…

Закончить фразу у моего нежданного собеседника так и не получилось.

Последняя неделя оказалась тяжёлой для всей съемочной группы, и оператор Окуляров не был исключением. Скорее даже наоборот. Расплодившаяся тёмная мошкара не пожалела Ивана Ивановича, заставляя его все эти дни пить как не в себя. Режиссёру Гайдаю нередко приходилось выпроваживать его со съёмочной площадки и становиться за кинокамеру самому. Иван Иванович очень по этому поводу расстраивался, но пить не прекращал, только делал это где-нибудь подальше от гостиницы.

Так он и оказался в этом месте в не очень удачное время. И это ещё хорошо, что с ним вместе не было актёра Демьяненко, который в операторских нетрезвых похождениях, случалось, составлял тому компанию.

— Что, Иван Иваныч, доигрались, мерещится уже всякое, да? — Я нравоучительно похлопал его по плечу. — И Шурики кровавые в глазах? Говорили же вам: прекращайте, завязывайте.

Бледное пухлое лицо пару раз моргнуло. От операторского дыхания датчики и микрокамеры, что парили в воздухе поблизости, запищали мне в уши жалобным писком и массово посыпались в траву.

— Да я это самое…

Мой нетрезвый собеседник болезненным движением потёр голову. Потом вдруг замер и уставил на меня покрасневшие глаза.

— Постой-ка. А ты откуда это знаешь, что там мне мерещится?

По лицу его пробежала тень сомнения, он нахмурился и засопел.

Я дружески усмехнулся.

— А я, Иван Иваныч, всё знаю. Приходится. Слышали, люди говорят: а чёрт, мол, его знает? Так вот я он самый и есть.

С этими словами я привёл свой облик в соответствие со сказанным.

Выжившие после воздушно-спиртовой атаки микрокамеры отправили мне изображение: рога торчали из жуткой лохматой головы и сияли в лунном свете просто на загляденье, да и копыта удались на славу.

Когда крики оператора затихли вдали, мне подумалось о том, что вот такая спонтанная шоковая терапия может оказаться полезной. Окулярову она поможет возвратиться в ряды непьющих (хотя бы на работе) людей, а режиссеру Гайдаю вернёт ценного коллегу. Ну, Леонид Иович, чем могу.

Затем я принял другой облик, поправил клетчатую рубаху, убрал на лоб очки — и рванул догонять своих коллег-Шуриков, которые спускались с холма к нужному дому, собираясь подобраться к нему с четырёх сторон.

***

За что я люблю свою работу, так это за непредсказуемость. Вчера ты вытаскивал из лап зелёных пришельцев игру настольный хоккей, сегодня в компании семидесяти Шуриков из «Кавказской пленницы» штурмуешь дом, который охраняют инфернальные големы в эсэсовских мундирах… А чем доведётся заняться завтра, не знает вообще никто.

Автоматы громыхали так, что закладывало уши, клубы густого белого дыма наполняли двор — наши дымовые завесы сработали сразу с четырёх сторон. Сначала я думал просто отключить фонари, потом решил, что вражеские големы могут уметь видеть в темноте, а вот видеть среди дыма им будет посложнее. Теперь в дыму мелькали очкастые светловолосые фигуры. Иногда выныривали фигуры тёмные, в этих я пулял из пальца и, если удавалось не промахнуться, замораживал их — правда, всего на несколько минут, энергии было не вдоволь и её следовало беречь.

Шурики тоже пуляли в тёмных своими фантомными пальцами, но это был лишь психологический и отвлекающий от меня манёвр — о том, что пальцы их пуляют понарошку и среди семидесяти очкариков представляет опасность лишь один, големы не догадывались. И они, слегка ошалев от количества противников, ожесточённо расстреливали двор из своих баснословных шмайссеров, пытаясь организовать какое-то подобие осмысленной обороны.

Часто их выстрелы достигали цели, и тогда фантомные Шурики лопались, как воздушные шары, или нарезали хаотичные петли среди дыма и всеобщей катавасии, выпуская реактивную струю воздуха через продырявленное место с пронзительным душераздирающим писком:

— Пи-и-и-и-и-и!..

В общем, во дворе этой южной писательской дачи было в ту ночь достаточно оживлённо.

А снаружи, за забором, ничего этого, конечно, слышно не было, и местные жители спокойно спали или занимались другими своими делами, совершенно не подозревая о происходящих рядом темпоральных баталиях. И правильно, зачем им лишние тревоги, а нам — свидетели.

Да, големы напропалую лупасили из своих как бы немецких автоматов, но тут надо отметить такой момент. Хоть пули из големских шмайссеров и были для фантомов губительными, прерывая их резиновое псевдосуществование, на живую материю они действовали куда гуманнее. Дело тут, видимо, в том, что дырявить живых людей кусочками убийственного металла это какая-то настолько неимоверная и запредельная дичь, что даже тёмные сущности из непонятных подпространств это понимают.