Стаб
Шрифт:
– Они, м?
– Эниты. Майлз сказал, что раньше женщин было очень много. Что это был пол, противоположный мужскому. Что их называли "слабым" прежде всего потому, что они были слабостью мужчин.
– Говорил же, не слушай этого придурка. Их так называли, потому что ни одна обычная женщина этот люк бы не подняла.
– И мэтр кивнул на меня, мол, что и следовало доказать.
– Неважно. Теперь слабость искоренена, половые различия исчезли. Остался только один пол, а я - просто инвалид. И я был не один такой в приюте. Я помню парня с шестью пальцами. И ещё одного с заячьей губой. Был мальчик, который
Мэтр долго молчал.
– Ты похоже сильно головой приложился.
– Он бросил меня дважды, - сказал я, наверное, подтверждая его слова.
– Слушай, если эти журналы побуждают тебя к самоанализу, я прихвачу парочку моих любимых, ладно? Тебе это сейчас будет полезно. Вот этот... и этот тебе тоже должен понравиться...
– Он взял больше, чем парочку. Кое-что, наверное, для собственного досуга. Подняв куртку, он заткнул их за пояс джинсов и вернулся ко мне.
– Встать сможешь?
– Без проблем, - ответил я, поднимаясь на ноги.
И тут же теряя сознание.
Глава 16
Не знаю, сколько там по мнению Многорукого он спасал мне жизнь, но я ему её спасал определенно больше. Прожив с ним несколько дней, которые сложились в недели, а там и в месяцы, я понял, что при всей своей крутизне этот мужик совершенно не был способен о себе позаботиться.
В том смысле, что он мог умереть от любой ерунды. Напиться и утонуть в ванной (я столько раз вынимал затычку в последний момент), захлебнуться в собственной блевотине или поджечь дом, заснув с сигаретой в постели.
Когда такое случилось в первый раз, я играл со своими многорукими куклами. Запах палёного ворса я учуял не сразу, а когда придал этому значение, ковёр в спальной уже догорал. Пламя забиралось по сбившимся простыням на кровать. Я рывком сорвал их с Многорукого, а он даже не проснулся.
Залив всю комнату водой, я распахнул окно. Отдышавшись, я остановился перед кроватью. Руки сами собой стискивались в кулаки.
Стоит сказать, что с каждым днём я делался всё психованнее. Виноваты ли в том гормоны, о которых так любил говорить Многорукий, или же мой организм постепенно очищался от остаточного действия стаба.
Были моменты, когда я хотел его убить. Когда же он пропадал на неделю или две, я от страха и скуки чуть не вешался.
Он был ужасно грубым, я не понимал его шуток, я знал, что каждое третье его слово - ложь, но с каждым днём я привязывался к нему всё сильнее.
То, чем я становился, совсем не нравилось мне.
И у меня до сих пор не было ни гроша в кармане.
– Ты ковёр сжёг.
Мэтр даже не двинулся.
– Ты только что проспал свою смерть, понимаешь? Ты умер. Задохнулся и сгорел.
Плевать он на это хотел.
– Если бы не я, ты бы погиб!
Я не осмелился повысить голос или прикоснуться к нему, поэтому решил оставить всё, как есть. И окно не закрывать. Пусть ублюдок окоченеет. На нём же теперь
не было ни черта кроме трусов.Разглядывая его, я думал, как такое можно сотворить со своим телом? Та татуировка на его спине... словно он пытался переделать себя. Зачеркнуть то, чем является на самом деле.
– Ну как тебе?
Я посмотрел на его лицо. Его глаза были открыты. Свет лился в комнату из коридора, и хотя я знал, что нужно экономить топливо, не торопился гасить лампы.
Игнорируя его вопрос, я спросил:
– Как тебя зовут?
– Не твоё дело.
Я почти не оскорбился.
– Тогда почему тебя называют Многоруким? Как это связано с теми куклами?
– Куклами?
– Он потёр лицо ладонями, давая понять, как ему западло отвечать на мои вопросы сейчас, но выгонять не стал.
– Так раньше изображали богов.
– Значит, ты местный бог?
– Твой по меньшей мере.
– Он нащупал на тумбочке часы и посмотрел на циферблат так, словно мог там хоть что-то увидеть.
– Почему ты не спишь, чёрт тебя дери?
Потому что ты только что чуть нас не угробил. Если я умру в ближайшее время, то нужно позаботиться о том, чтобы умереть не безымянным.
– Подумал, может, ты захочешь дать мне имя.
– Сейчас?!
– Почему нет?
– Чем это пахнет? Ты что курил, паршивец?
Да, прикурил от полыхающего ковра.
– Не переводи тему.
– Чего привязался?
– Ты боишься?
– А?!
– Я думаю, ты хочешь быть готовым отказаться от меня в любой момент. Но если дашь мне имя, то запомнишь на всю жизнь. Ты окончательно приручишь меня и будешь нести ответственность.
Мэтр потер пальцами переносицу.
– Да уж, те журналы в самом деле пошли тебе на пользу. Ты, наверное, первый человек, которого порнуха сделала философом. Страшно представить, какой с тобой будет секс.
Он любил это - переводить разговор в область непристойных тем, в которых он чувствовал себя как рыба в воде, а я был... ну, топором. Сразу шел ко дну.
– Однажды я подслушал твой разговор. Ты рассказывал кому-то, что у тебя уже был опыт воспитания. Неудачный.
– Ну и?
Я думал, он разозлится. Хотя бы немного.
– Ты дал ему имя?
– Да.
– И что было потом?
– Как видишь, с легкость отказался от ублюдка.
– Как его зовут?
– Не помню, - улыбнулся мэтр.
Лжец грёбаный.
– Он был особенным?
– Я чувствовал, что смущаюсь и от этого психовал всё сильнее. С некоторых пор я не мог справиться с собственными эмоциями.
– Поэтому ты не хочешь проходить через это снова?
– А может это ты - особенный?
– Тогда просто раскинь мозгами и назови моё имя.
Он обречённо простонал, сдаваясь.
– Мария, Кэт, Стэйси, Джулия, Тереза...
– Это мужские имена?
– Ещё какие. Выбирай.
– Угу. - Я достал из кармана открытки с обнажёнкой, кидая по одной на его кровать.
– Мария... Кэт... Стэйси... Тереза... А вот и Джулия. И смотри-ка, кто тут еще есть? Барбара, Виктория, Диана, Шарлотта...
Многорукий приподнялся на кровати, глядя на меня исподлобья.
– Ты научился читать?