Стадион

Эрика вошла в отведенную ей комнатку и засмеялась от удовольствия. Наконец–то она вырвалась из Нью–Йорка! Город обхватил ее, как спрут, и давил все сильнее и сильнее. Она, разумеется, не выжила бы в нем долго. Тут, на «Черном Драконе», наверное, будет легче.

Полная тишина царила в пансионате, и это казалось странным.

— Сейчас все спортсмены разъехались, — пояснил Шиллинг, — скоро здесь опять будет полно.

В дверь постучали, — массажистка Лора Майклоу, которая жила тут же, этажом ниже, пришла помочь Эрике устроиться на новом месте.

— Поручаю эту девушку вам, Лора, — торжественно произнес Шиллинг, ласково погладил Эрику по щеке своей мягкой, как подушечка, ладонью и исчез, чтобы появиться точно в назначенный для тренировки час.

И снова потянулись долгие однообразные дни. Правда, здесь дышалось легче, но зато нельзя было ступить шага, не чувствуя на себе острого, колючего взгляда хозяйки пансионата. Даже в кино, находившееся неподалеку от стадиона, Эрике не разрешалось ходить без Лоры Майклоу.

Часто девушка задумывалась о своей жизни, и ей становилось страшно. Неужели ей предстоит еще десять лет провести в этой тюрьме, без людей, без товарищей, без любимого, без семьи? Мысль об этом приводила ее в ужас.

— О, все очень скоро изменится, — многозначительно отвечал Шиллинг, когда она заговаривала с ним на эту тему.

Единственное, что могло ее радовать, — это аккуратность Шиллинга в финансовых расчетах. Правда, с Эрики вычитают за все — за комнату, за пансионат, за еду, но все–таки остается еще немало. Шиллинг платит точно по договору, и каждое первое число, передавая Эрике тугой конверт с деньгами, подчеркивает свою точность. Тут возразить нечего. Если так пойдет дальше, то Эрика вернется в Германию богачкой. Но когда же это будет? Через десять лет. Тогда ей будет тридцать! Половину жизни, лучшее время, ее весну, взял себе Шиллинг за свои проклятые деньги.

Не могла она забыть и о Тиборе Сабо. Дни шли один за другим, складывались в недели, месяцы, а тоска не проходила, и образ Тибора не тускнел. Только железная немецкая дисциплина, только воспитание, согласно которому послушание и покорность считались высшими добродетелями, позволяли Эрике терпеть такую жизнь.

Однажды она не выдержала и написала Тибору письмо. Она скупо и сдержанно сообщала о своих достижениях, о заработках, о надежде разбогатеть. Перечла и поняла, какое оно печальное, это короткое письмо о ее успехах. Теперь, когда она переехала на стадион, у нее был постоянный адрес, и она на всякий случай написала его, не очень надеясь получить ответ. Письмо улетело, как птица, а на стадионе потянулись такие же унылые дни, заполненные тренировкой, разговорами с Лорой Майклоу или миссис Шиллинг и абсолютным бездумьем.

Иногда Эрика доставала кожаный портфель, подаренный ей Шиллингом, и принималась пересчитывать свои деньги. Она любила эти блестящие упругие бледно–зеленые бумажки — казалось, они могут принести ей счастье. Но бумажек становилось все больше, а счастья не было.

И чем дальше, тем все сильнее и острее Эрика начинала ненавидеть спорт, свое дарование, силу и ловкость своего красивого тела. Если б не спортивный талант, она бы жила спокойно на хмуром Кайзердамм с матерью и подругами, близко, всего через две границы от Тибора. Порою ей хотелось искалечить себя, уничтожить даже мечту о рекордах, сразу оборвать эту постылую жизнь…

Но она пугалась таких мыслей, тут же вспоминая о подписанном договоре, о своих обязанностях. Нарушение их девушка считала глубоко нечестным поступком — так уж воспитала ее скромная немецкая мать Марта Штальберг.

Вскоре она узнала из газет, почему Шиллинг держит ее в таком уединении. Эрика с удивлением прочла, что она учится в одном из закрытых колледжей, куда принимают только очень состоятельных людей. Когда она спросила у Лоры Майклоу, что значит этот вздор, та только пожала плечами:

— Разве вы не понимаете?

— Нет, — удивленно ответила Эрика.

— У нас спортсмены разделяются на профессионалов и любителей, — объяснила Лора. — Любители имеют право участвовать в международных соревнованиях, а профессионалы — нет, их достижения не. засчитываются. Считается, что у нас не существует спорта ради денег. А вы, должно быть, нужны Шиллингу для олимпийских игр или студенческих соревнований, — пожалуй, последнее. вернее, раз он сделал вас студенткой.

И Лора засмеялась, показав потемневшие зубы.

Странная женщина была эта Лора Майклоу. Много раз пыталась Эрика определить ее возраст, но так и не смогла. В конце концов она решила, что Лоре, должно быть, лет сорок пять–пятьдесят, никак не меньше, — слишком согнутой была ее спина, слишком много морщин покрывало ее лоб и щеки. Но иногда Лора смеялась звонко и весело, совсем как молодая девушка.

И каждый вечер Лора обязательно напивалась пьяной. В такие часы она запиралась в своей комнате и никого к себе не пускала. Сначала Эрика не могла понять, куда она исчезает каждый вечер, потом узнала и испугалась. Она даже пробовала рассказать об этом Шиллингу, но тот только махнул рукой.

— Пусть делает, что хочет. Массажистка она отличная.

Девушку удивило такое равнодушие хозяина, но возражать ему она не отважилась. Лора Майклоу стала казаться ей таинственным и опасным существом.

Как–то вечером Лора выпила больше обычного и, вопреки обыкновению, не заперлась в своей комнате, а пришла к Эрике. Не спрашивая позволения, она опустилась на стул и долго молчала, уставясь на девушку своими большими темными, мутноватыми глазами.

Эрика тоже молчала. Она лежала на узеньком диванчике, стоявшем против кровати, и читала спортивный журнал. По–английски Эрика разговаривала довольно свободно — английский язык она учила еще в школе, но читала с трудом и старалась побольше практиковаться. Лора помешала ей, и девушка, удивленная таким необычным посещением, отложила журнал в сторону.

В комнате было тихо. Неяркий свет настольной лампы падал на диван и освещал часть пола. Фотографии знаменитых киноактрис и актеров, висевшие на стенах, прятались в полутени. Большой портрет самой Эрики, вырезанный из журнала, висел над столом, на самом видном месте, знаменитые киноактрисы окружали его как почетный караул. Лора долго смотрела на этот портрет.

— Хороша, — хрипло сказала она, и на Эрику пахнуло спиртным запахом, — очень хороша! А скоро будешь такой, как я! Поняла?

Лора рассмеялась, показывая темные зубы. Эрике стало жутко. Чего хочет от нее эта женщина? Зачем она пришла? Почему так странно смеется? Лора со смехом выбежала из комнаты. Шаги ее простучали на лестнице, затихли где–то внизу, потом послышались снова, становились все ближе и ближе… Вот она уже у порога. Дверь распахнулась.

— Смотри, — сказала Лора, бросая Эрике журнал, — смотри и читай, какой была когда–то Лора Майклоу.

На обложке журнала Эрика увидела фотографию. Да, это была Лора Майклоу, только молодая, красивая, без единой морщинки на упругих розовых щеках, с ясной победной улыбкой, открывающей чудесные белые зубы. Подпись под фотографией гласила, что это Лора Майклоу, новая чемпионка Соединенных Штатов.

Эрика вздрогнула, посмотрела на Лору и даже побледнела от страха. Она еще раз взглянула на яркую обложку журнала, надеясь, что тут какая–нибудь ошибка. Но ошибки не было — журнал вышел ровно пять лет назад. Что же случилось с Лорой Майклоу, почему за такое короткое время она стала сморщенной, гнилозубой старухой. Об этом даже спросить было страшно.