Сталин. Большая книга о нем

обстановку можно поддерживать буквально одним пальцем. Положение в стране в целом было

управляемым.

Например, единый черкесский этнос разделили на Адыгею, Абхазию,

Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию. Заметим: часть свободных валентностей черкесов

связали с другими народами. Казалось бы, куда логичнее соединить черкесов с кабардинцами, а

балкарцев с карачаевцами. Но соединили так, чтобы разные народы уравновесили друг друга.

Кстати, в условиях такого смешения и равновесия куда легче вести интернациональное

воспитание. Так что даже в рамках нынешних представлений о морали решение Джугашвили

следует считать оправданным.

Национальное территориальное деление дало и политическое обоснование для

усиленных вложений в развитие отдельных территорий: мол, младшие братья нуждаются в

помощи. Но на деле речь шла о расширении культурных и производственных возможностей

страны в целом. Ничего похожего на нынешнее заваливание деньгами немногочисленных особо

конфликтных территорий в ущерб духовному и хозяйственному единству всей федерации, в

ущерб самим принципам федеративности.

Словом, подход Джугашвили к национальному вопросу несравненно стратегичнее

желания постсоветских руководителей жить сегодняшними страстями.

Конечно, Джугашвили — не ангел. Так, ему и впрямь было присуще упорство,

переходящее в упрямство: столкнувшись с препятствием, он зачастую продолжал движение к

Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»

386

поставленной цели, не считаясь с потерями, и заставлял всех окружающих делать то же самое.

Иной раз это вызывалось осознанием важности цели, перекрывающей любые затраты на ее

достижение. Но порой даже самый тщательный анализ не выявляет разумности принятого

решения.

Максимализм Джугашвили сказался, например, при коллективизации сельского

хозяйства. Она была необходима ради повышения производительности труда. Не зря в те же

годы в Соединенных Государствах Америки тоже укрупняли фермы, дабы обрести возможность

применения сельскохозяйственной техники. Причем пользовались куда более варварским

методом — банкротили фермеров, скупали земли за бесценок, а хозяев выгоняли просто на

улицу. Наш вариант, когда крестьяне оставались совладельцами земли, а в промышленность

перебирались по мере вытеснения техникой, несравненно гуманнее. Но тяга к быстрым

решениям повлекла унификацию. Выдавливание всех ресурсов села в пользу индустриализации

прошло бы куда менее болезненно, если бы типовой устав сельскохозяйственной артели с

самого начала предоставил крестьянам все разнообразие возможностей дополнительного

заработка.

С другой стороны, если Джугашвили убеждался в недостижимости цели — он терял

интерес к ней так резко и полно, что зачастую это воспринимали как опалу и даже ненависть.

Так, еще во время Великой Отечественной войны он занялся восстановлением

унаследованного от византийских времен единства церкви с государством. Внутри страны это

удалось, и тогда он вознамерился провести новый Вселенский собор ради согласования позиций

всех поместных церквей по многим важнейшим для него вопросам. Но убедился в

невозможности поставить все мировое православие на службу одной стране или одному

общественному строю, забросил затею и перестал обращать внимание на церковные дела в

целом. После этого возродилась традиционная коммунистическая неприязнь к религии,

воспринимаемой как конкурирующая идеология.

Сходным образом развивались взаимоотношения с Израилем. Союз и Соединенные

Государства Америки создали его совместными усилиями — как клин в самом центре

британской и французской колониальных империй. Но СССР не только первым официально

признал Израиль, но и помог ему отбить удар соседних арабских стран: англичане и французы

попытались руками своих колоний уничтожить угрозу своему владычеству. Советские боевые

офицеры отправлялись на историческую родину по прямым приказам командования.

Чехословакия, чутко прислушавшись к настоятельному совету из Москвы, по символической

цене продала Израилю все оружие, боевую технику и боеприпасы, выпущенные по немецкому

заказу во время Второй мировой войны, но оставшиеся на складах после прорыва советских

войск, отрезавшего заказчика от производителя. Кстати, значительную часть этого оружия

перевезли в Израиль американские военные летчики, официально уволившиеся из ВВС (по

выполнении боевого задания их приняли обратно на службу) и выкупившие свои транспортные

самолеты по доллару за штуку (в СГА закон запрещает государству получать или отдавать

бесплатно). Но по окончании боевых действий Израиль полностью переориентировался на СГА:

новое государство остро нуждалось во всем подряд, а получить необходимое можно было

только из-за океана, но не из нашей — разоренной в войне — страны. Тогда СССР

воспользовался первым же удобным поводом для полного разрыва дипломатических отношений

с Израилем, а внутри страны поползли слухи об использовании советских евреев как вражеских

агентов. Сам Джугашвили, насколько можно судить по всей его биографии, не видел в евреях

как народе ничего плохого, но счел полезным принудить Израиль к возвращению в орбиту

интересов СССР любыми — в том числе и морально сомнительными — средствами. Как и

следовало ожидать, принуждение сорвалось (мало на свете народов упрямее евреев), но обе

стороны понесли тяжелые моральные и финансовые потери.

Отношения со странами, попавшими в сферу непосредственного влияния СССР, также

развивались сложно и неоднозначно. Первоначально Джугашвили считал возможным и даже

предпочтительным создание там неких промежуточных вариантов государственного устройства

— многопартийных и многоукладных. Но довольно скоро возобладало унификаторство. В какой