Сталингранские сны

– Так точно!
– ответил Нефёдов, краснея от стыда, хотя не был виноватым ни в чём, - есть позывной "Акустик-1".

– Каюм, колбасы конской дай комбату, небось и не придётся теперь негде купить, да и дорого хуторяне просят, а у меня зарплата большая, выдержит...
– сказал Чуйков уже спокойнее своему водителю.

Он подошёл к "эмке", дернув за горячую ручку, распахнул заднюю дверцу, и опустил тело на край заднего сидения. Взяв оперативную карту, он с сожалением пробежался по контрольным для него сейчас точкам населенных пунктов, и бросил карту на кучу бумаг и газет под сидением. Потом он выглянул наружу и приказал командиру взвода охраны:

– Носов, давай сюда деда! Минутка есть-то всего послушать местное население.

– Жарко то как!
– вздохнул Чуйков и расстегнул все пуговицы насквозь уже мокрого воротника.

Некоторое время сидел неподвижно, положив широкие ладони на колени, не моргая глядя на кустики дикой горчицы с остатками некогда ярких цветочков перед порогом двери машины. Его начало быстро клонить в сон, дрёма сладко опоясывает всё тело после второй бессонной ночи и угощения у комдива крепче всяких верёвок.

– Товарищ генерал-лейтенант... Водички вот ещё, - вывели его из оцепенения слова водителя Каюма, - надо сейчас пить больше, а то голова соображать не будет, как у моторов внутреннего сгорания, радиатор должен быть заполнен, иначе перегрев случиться и поломка.

Взяв в руку прохладную кружку, блестящую живительными капельками, Чуйков поднял голову и встретился взглядом со стариком из Пимено-Черни и сказал ему:

– А-а, отец, ну, говори, что там у тебя с детьми...

– Зовут меня Семён Михайлович... Михалыч... Красновы мы... Мы собственно, товарищ начальник, из Пимено-Черни, туда сюда ходим, то копать оборону у Гиблой балки, то нет...
– старик чуть ссутулился, пытаясь рассмотреть в тени салона "эмки" глаза Чуйкова.

Потом старик Краснов принялся быстро говорить, почти без пауз на дыхание:

– Дети пропадают последнее время сильно во всём нашем Котельниковском районе. На юге, в Азово-Черноморском районе, на севере в Ворошиловском, в Курмоярском райне я не знаю. А у нас да. Какой сельсовет не возьми, одна и та же картина получается. В Даргановском, Караичевском, Пимено-Чернянском сельском совете пропадают уже давно. Слухи рисуют ужасную картину. Но и в дальних поселениях тоже пропадают. На козе-фермах, конефермах, в отарах совхоза "Выпасной" и колхоза "Ленина", в посёлках при станциях и железнодорожных будках. Председатель нашего сельсовета товарищ Ляпин руками только развёл. Говорит, что время военное, диверсанты, враги народа подняли голову, а в Чечне и Дагестане бело-бандиты несколько районов захватили, и оттуда на грабежи и похищения в Сталинградский край, и в калмыцкие улусы выезжают. Не до того, мол, а потом бумаги сельсоветские по управе в спешке раскидал, взял облигации госзаймов, что мы все у него в сейфе хранили, взносы взял, и на колхозном грузовике с женой в Сталинград подался. Участковый же наш милиционер товарищ Худосеев пропал. Уехал три недели назад, немцы ещё только Ростов взяли. А Ростов же от нас неведомо где. И семью всю свою милиционер увёз. Говорил тогда, что вернётся к вечеру, но вот какого дня какого года жтот вечер? Сам-то он из Астрахани присланный был. Через нас теперь люди из Крыма, из под Харькова, Ростова, Донбасса, Шахт, даже из Ленинграда валом валят. Из станиц, посёлков, хуторов, колхозов, со станций, полевых станов, откуда только не идут они к Сталинграду. На Кавказ и в Калмыкию мало кто идёт. Далеко без воды тут не пройдёшь, тут кони нужны и знание балок. Всё идут, идут... То водички им попить, то за бешенные деньги картошки купить. Совхозам и агро-артелям хорошо, цены можно любые брать, да потом что делать, когда немец придёт? Он-то наши деньги разве признает? Калмыки, солдаты и горные всякие, то коров утащат, то коней уводят, чуть ли не в открытую, то по домам шарят. Одно слово, власти никакой не стало, а хуже - дети пропадают. Вчера у Андреевны дочка малая пропала, уже вторая по счёту, Машечкой кличут. Намедни у Клавы Стеценко, девочка тринадцати лет отроду пропала, а до этого мальчик сгинул, на прошлой неделе у Журавлёвых и у Сологуб девочки тринадцати и одиннадцати лет пропали... Пропавшие сёстры Ивановы, скотница Грищенко постарше будут, семнадцати, восемнадцати годов от роду. Пропали они две недели назад, почти сразу все. Нашли их изуродлванным, обглоданными дикими зверям и червями в балках неподалёку отсюда, а может и не их нашли, поскольку без одежды все, сильно повреждены пытками, хищниками и жарой...

Чуйков слушал старика прикрыв глаза ладонью, в его сознани, словно в ящике с песком для моделирования местности в военной академии, были обозначены курганы, русла рек, железная и грунтовая дорога, стояли красные и синие флажки с наименованием частей, их численным составом. При ближайшем рассмотрении, как в страшном сне, цифры численности подразделений на флажках расплывались до неразборчивого состояния, словно на химический карандаш или чернила попала вода. Несмотря на речь старика Меркулова, он вдруг понял, что он видит ящик в дрёме, и всё это результат постоянного перебора в памяти разных обстоятельств, расположения на местности частей 64-й и 51-й армии южнее станицы Цимлянской. Из этого состояния его вывел голос Револьда.

– Василий Иванович, всё готово, рация свёрнута уже. Елянин поедет с радистами поедет, так что можно трогаться, - сказал адъютант, садясь на переднее сиденье машины.

Слегка отстранив старика, на водительское место уселся водитель, и выжидательно обернулся к Чуйкову. Автоматчики охраны тоже стали залезать в кузов грузовика через борта. Стуча сапогами, клацая оружием и подсаживая, подтягивая друг друга, они это сделали на удивление быстро и бодро.

– Дедуля, как тебя звать?
– спросил, стоявший рядом с машиной комиссар, нетерпеливо постукивая ладонью по рукояти своей шашки.

– Михалычем все зовут, - ответил старик, и стал заметен в вырезе его косоворотки крохотный оловянный крестик на простом шнурке.

– Ну, что ты пристал к товарищу генерал-полковнику? Это вопросы к служащим Наркомата внутренних дел, к начальнику милиции, начальнику уголовного розыска вашего района, - комиссар сдвинул фуражку на затылок так, что она еле удерживалась на запыленных волосах, - не до тебя совсем, фашисты на подходе, вот-вот здесь будут. Нам оборону нужно устраивать быстро, а товарищу генерал-лейтенанту обо всём южном участке Сталинградского фронта нужно думать... Не видишь? Найдутся ваши шалопайки, небось в прятки играют...

Старик, не оборачиваяськ комиссару, прижав фуражку к груди, заговорил ещё быстрее, голосом, осипшим от пыли и волнения:

– Мы стали их находить... Девочек и мальчиков наших... Из хутора Нацмен-Цыган, с хуторов Край-Балка, Нижне-Кужной, даже из посёлка при станции Челеково. А, может и не их... Уж больно изувечены все. Кого в степи уж и лисицы поели, курганники поклевали, а одежды-то на них никакой, что и не опознать подчас. Только, если волосы похожие, родинки, шрамики, вещицы разные рядом оброненные. Туфельку, кусок платья, разное находили, когда всем селом выходили искать. Словно антихрист их унёс, сатана, за то, что церкви свои мы позакрывали да разрушили в сёлах своих. Деток наших теперь забирает антихрист-чёрный зверь! Помоги, генерал, бросили нас все, казаков и мужиков позабирали в армию, кто сам разбежался. Одни бабы почти остались, мальцы, да старики. Оружие тоже отобрали всё, радио тоже. Ты тут один власть теперь!
– на последних словах голос у Михалыча дрогнул.

Водитель Каюм, сделав зверское лицо и затаив дыхание, словно от этого мистического отношения к мотору зависела исправная работа свечей зажигания, стартёра и карбюратора, повернул ключ пуска двигателя. "Эмка" лязгнула, скрипнула, дёрнулась и задрожала, выдав позади себя облачко сиреневого дыма. Двигатель взревел и вышел на ровные обороты.

– Ай, былбылым, соловей мой! Как птичка поёт "Эмочка"!
– даже пропел Каюм, и, белозубо улыбаясь, повернулся к Чуйкову.

– Да уж, аккумулятор здесь - это тебе не ручку на грузовике АМО крутить, - устало ответил адъютант, - едем, товарищ генерал-лейтенант?

В этот момент, откуда-то со стороны понуро идущих в сторону Пимено-Черни беженцев, похоже, что среди группы колхозниц в пыльных юбках и платках, закрученных на шеях, послышался пронзительный плач грудного ребенка. Наверно он лежал среди кулей и мешков в их конных повозках. Он плакал и кричал так пронзительно звонко, что, кажется, померкли все окружающие звуки: далёкая артиллерийская канонада из-за дымов на западном горизонте, гул бомбардировщиков и корректировщика в пылающем жарой небе, многоголосый человеческий гомон, бренчание упряжи, скрип телег, рокот работающих автомобильных двигателей. Но рёбенок плакал недолго, видимо он, утомлённый солнцем, жарой и тряской, возможно жаждой и недоеданием, собрал все силы для этого крика, чтобы привлечь к себе внимание взрослых, всемогущих, по сравнению с ним, людей.

Открыв глаза, Чуйков посмотрел на старика. Над головой Меркулова высоко в небе один разведывательный самолёт немцев Focke-Wuif 198, закончив круг, устремился на северо-запад, а ему навстречу, на смену прилетел точно такой же Focke-Wuif, блестя стёклами кабин и проволокой радиоантенны, чтобы ни на минуту не терять контроль над огромными просторами сальских степей. Ниже, на юго-запад, плыли несколько немецких бомбардировщиков. Ребёнок больше не плакал, но его плач всё ещё звенел в ушах.

– Комбат, дай этому старику трёх бойцов, пускай походят по округе, по домам, по лесопосадкам, - приказал Чуйков, помотрев на Рублёва, - пускай найдут девочку гражданки, - он глазами указал на женщину в синем платке, сидящую в траве и названную стариком Андреевной.