Сталинка
Шрифт:
В этот день Анастасия утром предупредила своих, что собралась к сватье Устиньи за картошкой.
– Передай тёще, в выходной в гости придём, - собираясь выходить, бросил Пётр.
Картошка была общим достоянием всей родни. Кто-нибудь из родственников весной получал на предприятии один на всех участок земли, и всем составом выходили сначала на посадку картошки, ну и потом по порядку: пололи, окучивали и, наконец, копали.
Но кто бы из родственников не получал землю для посадки картошки, каждый раз расти ей приходилось на Лысой горе, чуть в стороне от кладбищенских ворот. А всей родни, это два сына Устиньи: Иван да Илья, тогда ещё молодые и холостые парни, дочери: Елена и Надежда, обе замужние, значит их мужья - два Петра, и свекровь Елены Анастасия Петровна. Так что народу хватало. Хранили картошку в погребе возле барака. Всю зиму каждый брал, кому сколько надо. А ту, что весной оставалась
За окном только забрезжил рассвет. Акулина привыкла вставать рано. И теперь проснулась, а заняться нечем. Не так, чтобы совсем дел не было, но и не то, что с большой семьей! Попробовала закрыть глаза и ещё немного поспать. Но в голову лезли разные мысли. Подумалось про Устинью. Сестра солдатская вдова с четверыми детьми, понятно, что не сладко одной. Себя Акулина считала солдаткой, женой солдата находившегося на войне. Ну, пришла бумажка, что пропал без вести, так это же ещё не значит, что убит. И она ждала, рассылая, куда только можно запросы. А получив письмо от сослуживца мужа, который утверждал, будто видел, как попал снаряд в то место, где находился её Тимоха, не особо поверила. Как так, видел, как снаряд в Тимоху попал, значит, рядом был, тогда, как сам жив остался? А ещё в том же письме сослуживец указывал приметы местности, где был похоронен Тимофей. И она решила, если убит, то найдёт его могилу. И взяв отпуск, достала из комода все небольшие денежные сбережения и отправилась на поиск. Целый месяц на попутках, подводах, пешком - где как придётся, обходила и объездила разоренные войной подмосковные деревеньки, перепаханные окопами и снарядами поля, ещё не разминированные пашни и перелески. Повидала и, как могла, привела в порядок, много и одиночных, и братских солдатских могил. Нашла в точности то место, которое значилось в письме, и братскую могилу нашла, но фамилии мужа на памятнике не было. Тогда отправилась искать другие похожие места, вдруг какая ошибка! Но, ни на одной могиле не значилось имя Тимофея Винокурова. Истоптав до дыр обувь, вернулась в Красноярск к сестре. Уж лучше вместе трудности переживать, чем каждой по отдельности лямку тянуть.
По стене со стороны соседки Татьяны Портнягиной трижды стукнули:
– Акулина! Ты дома?
– Дощатые перегородки между комнатами вполне позволяли соседям разговаривать, знай себе кричи погромче.
– Дома, дома! Я сегодня в ночную смену!
– Устинья прийти не обещала?
– Смотря, какое самочувствие у Ильшки будет!
– А?
– Не знаю!
Младший сын Устиньи Илья жил один в двухкомнатной квартире и пил горькую без меры. Устинья неотлучно жила при сыне, стараясь хоть как-то сдержать его пьянку. Но только сама мучилась, да Акулину в пустой комнате куковать оставила. Иногда Устинья приходила на ночь, чтобы в баню сходить, потому что мыться в "корытце", как она называла ванну, не любила.
Работала Акулина поваром. Как сама говорила: " Стояла на первых блЮдах". Значит, борщ, и суп должны быть сварены к семи утра. Рабочая столовая открывалась в половине восьмого, ведь большинство работников приезжие, жили в общежитиях, питались в заводском общепите. Поэтому повара работали посменно, вот и Акулина в этот день выходила в ночную смену. А с утра ждала Анастасию, с которой, чтобы не разминутся, договорилась заранее, что именно в этот день та придёт за картошкой. Пока все эти мысли бродили в голове, на улице окончательно рассвело, Акулина взбила перину, накрыла подушки тюлевой накидкой. Осмотрелась - чистота кругом и полный порядок, только радости от этого никакой!
В дверь тихонько постучали:
– Тётя Лина, это я...
Анастасия пришла с внучкой. Нарядная Танюшка крутилась возле бабушек в надежде быть отпущенной погулять, пока они своими делами занимаются. И ей повезло... сначала. Почва возле барака песчаная. Утро уже разгулялось, солнышко песок нагрело, а сандалии новые и носки... белые. Запачкаются по песку-то, вон уже полные сандалии, а ещё и одного раза кругом барака не пробежала. Разулась, носки свернула и сунула в носок обувки, и всё это спрятала за дверью барака. Там на входе одна дверь, потом комнатка небольшая, вроде сеней, из неё вторая дверь в общий барачный коридор, лето, обе настежь открыты, вот за второй дверью и были спрятаны сандалии. Пол деревянный, тёплый, так что потом обуется в чистую обувь и порядок. Но местная ребятня, видно ещё спала. И бродить по песку одной скучно, а тут напротив барака "разливанное море", как говорила баба Лина. Никогда не просыхающая лужа, хм, наверное, и не глубокая, дождя-то в этот день не было. Сандалии в безопасности, главное подол платья не намочить. Подвязать его узлом, и можно лужу мерить! Дошла почти до середины, как наступила на что-то острое. Но всё-таки домерила, правда
в самом глубоком месте узел подола развязался, и платье немножко намокло, самую малость, так что, подобрав его в прежнее положение, можно возвращаться назад. Но как только вышла из лужи, на песке стали оставаться пятна крови. Ну вот, в следующий раз - точно не отпустят! Лучше спрятаться за дверь, где сандалии хранятся, а как кровь бежать перестанет, обуться и вернуться, как ни в чём не бывало. День уже разошёлся вовсю. За дверью на теплом деревянном полу вполне себе хватает места, чтобы сесть и подождать пока кровь остановится. Но не тут-то было. И вроде не сильно порезала ногу, а вон уже на пол капнуло, и ещё, и ещё. Но можно подолом платья промокнуть и никаких капель!– Таня, Танюшка! Пошли домой! Слышишь? Где ты?
– баба Настя остановилась у самой двери.
– Может она на том конце барака? Пойду, посмотрю.
Совсем скоро обе бабушки кричали и бегали вокруг барака, пришлось выходить.
– Татьяна?
– хлопнула себя по бакам баба Настя.
Ранку на ноге баба Лина помазала йодом и перевязала белой чистой тряпочкой. Подол у платья выглядел неважно, и баба Настя глядя на внучку, решила:
– На автобусе не поедем. Пешком пойдем по Песочной улице, там народу меньше.
– Провожу вас, подмогу картошку донесть, - не особенно расстроилась баба Лина.
Вторую часть дня Акулина наводила порядок в стайке, а ближе к вечеру решила лечь поспать. Ночные смены особенно тяжелые, хотя двадцати литровые горячие кастрюли борща и днём не легче. Небо было ещё светлым, но окно загораживала крона старого разросшегося тополя и в комнате ближе к вечеру наступали ранние сумерки. Акулина стояла у стола посреди комнаты, за её спиной на стене висело старое зеркало, доставшееся ей от матери. Амальгама местами потемнела и зеркало выглядело так, будто перед его поверхностью постоянно клубился туман. Особо смотреться в него теперь было некому, но Акулина им дорожила. Зеркало помнило её молодой в свадебном наряде, помнила её мужа, красавца Тимофея, их единственную дочь, земля ей пухом... многие родные лица должно было помнить это зеркало. И Акулина, именно за то, что столько родных и дорогих лиц в него смотрелись, особенно берегла его.
Она сняла платок, достала из волос гребёнку, повернулась к зеркалу... да так и замерла с поднятой рукой. В зеркале чётко было видно, как на диване сидит седая, как лунь, женщина. Акулина ахнула: "Да это же Анастасия Петровна, но она черноволоса". А женщина, закрыв лицо руками, безутешно рыдала.
– Мать, пресвятая Богородица! Спаси и помилуй!
– Крестилась Акулина, с трудом переведя взгляд на образа, висевшие в переднем углу. На ватных ногах через силу вновь повернулась к зеркалу, но там за туманом амальгамы теперь виднелось только её собственное лицо, да дверки шифоньера, стоявшего напротив. А диван, диван стоял вдоль той же стены, на которой висело зеркало, и никак не мог в нём отражаться! Тем более никакой женщины, кроме самой Акулины в комнате не было, Анастасия Петровна давно ушла домой.
– Приблазнилось?
– сама у себя спросила и тут же ответила: - Нет.
Успела рассмотреть, что это была Анастасия Петровна и что не как теперь - черноволосая, а совсем седая. Даже одежду рассмотрела. И тут же ещё вспомнила: Анастасия рассказывала, что Петро дома зеркало разбил. Трещины пошли, поделив его на три части. Тут уж совсем не до отдыха стало. Акулина достала на крещенье припасённую святую воду, обрызгала комнату, зеркало и встала на колени перед образами. Молилась долго, пока чуток не отпустило. Потом поднялась, повязала на голову платок, уже спокойно посмотрела в зеркало и вышла из комнаты.
Возле барака на деревянном столе, окруженном узкими лавочками, жильцы играли в лото.
– Садись, Акулина Фёдоровна. Чего стоишь как не родная?
– Нет, я так присяду, за вами присмотрю, не мухлюет ли кто?
– улыбнулась в ответ.
Чёрная полоса
Началась чёрная полоса в секции с участившихся приступов Анны. Болела у неё почка, да так, что криком кричала. И ладно, если Иван трезвый, но таким он бывал всё реже и реже.
Укутав спину шалью, в надежде унять боль, Анна ждала мужа с работы, а он и этот раз пришёл в крепком подпитии. Теперь всё чаще и чаше из их комнаты доносился его пьяный голос и грохот падающих стульев.
– Сука! Водки в доме не держит? На мои деньги водки мне купить не можешь? Ты у меня...
Петровна испугалась, мало ли что пьяному в голову взбредёт? Толкнёт, ударит. А ей много ли надо? Постучала в дверь:
– Иван? Слышишь? Послушай, что скажу...
– осторожно приоткрыла дверь в их комнату.
– Она, сука, тряпок себе полный гардероб накуп... накуп...- дыхание у него перехватило, и он кое-как договорил: - нап... на... купала!
– Рывком открыл дверцу шифоньера и стал выбрасывать на порог комнаты её одежду.