Сталинка

– Евдокия... зови сыновей...
– голос фельдшера звучал глухо.

Губы мужа, казалось, силились улыбнуться. Мальчишки замерев, стояли у дивана.

– Идите,- отправила детей на кухню. У калитки пискнули тормоза.

– Скорая приехала. Иди, встречай, - кивнул фельдшер.

Фельдшер с врачом о чём-то негромко поговорили и оба вышли на кухню. Скорая приехала поздно.

Пятнадцатого ноября тысяча девятьсот шестьдесят второго года на оконное стекло падали и не таяли снежинки. Печь в доме не топили. Гроб установили в зале так, чтобы вокруг него можно было обойти. Евдокия смотрела на сыновей, на лицо мужа, который до последней минуты думал о них. И не могла себе позволить горько рыдать, теперь кроме неё о сыновьях заботиться некому. Собрала свою боль в тугой комок и спрятала глубоко в сердце.

– Ну, ты посмотри, кремень баба! Хоть бы слезинку уронила! - шептались за её спиной.

– Ты поплачь, поплачь, легче будет, - убеждала соседка.

– Легче мне теперь будет только когда сыновья на ноги встанут.
– Нет, она уже потеряла дочерей и не могла себе позволить быть слабой. А боль придётся терпеть. Выбор не велик.

Похоронили Константина Александровича Буденкова на окраине городка Артёмовск. Там, рядом с его могилкой лежат в земле его друзья. "Всё не один... тут", - осмотрелась по сторонам Евдокия. Сердце захлебнулось болью так, что подкосились ноги. Она присела на корточки: "Костя, как же так Костя?" - шептала беззвучно. Когда комья земли застучали по крышке гроба, поняла - она его больше не увидит, не услышит ни-ко-гда... И время замерло, остановилось для неё. Кто-то поднял её с земли, могилу закопали, положили венки и люди стали расходиться, а она всё стояла не в силах двинуться с места. Казалось, вот только сделает шаг в сторону и... расстанется с ним, а пока они ещё вместе.

– Мама, мам? Пойдём. Пойдем, - тянул за руку Витя. Костя жался с другого бока. Саша, насупившись, стоял напротив.

– Пошли, - Миша подтолкнул Костю к тропинке.

Евдокия сделала шаг, другой... надо было идти. Так гуськом и вышли с кладбища.

На эту зиму сено для Малинки и дрова были заготовлены. В погребе тушёнка, сгущёнка, масло сливочное, растительное... Константин запасался, как чувствовал, как знал. На первое время хватит. Вот и в город стремился перевезти семью. А переехали бы - остался бы жить. Там врачи, там больница.

Миновала вторая зима, как Евдокия похоронила мужа. Вопрос об учёбе сыновей встал ребром. Дальше откладывать некуда. Как потеплело, и просохли дороги, присмотрела недалеко от Артёмовска в селе Журавлёво дом. Не большой, не маленький. Школа восьмилетка недалеко, магазин напротив. Цена устроила. Ведь кроме дома надо было купить сена для Малинки и её телёнка, заготовить дрова на зиму, тоже расход. В общем, переехали десятого августа тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.

Дом стоял на центральной улице, возле дома надворные постройки, есть куда Малинку, её телёнка, и поросёнка определить. Огород прямо от крыльца начинается, а дальше участок под картошку, который упирается в заднюю стенку Сельпо. Магазин считай, что в огороде. Напротив магазина сторожка. А когда Евдокия выяснила, что требуется сторож, то решила, что поскольку весь магазин из окон её дома как на ладони, да ещё ружьё и патроны выдают для охраны - это удобный заработок! И на работе, и дети под присмотром, домашние дела опять же не стоят. И устроилась сторожем.

Август стоял тёплый, солнечный. От дома рукой подать река Кизир стремится. Его чистые воды переливаются, играют на солнце яркими бликами и всплесками хариуса. Ну как тут не искупаться, а потом подпрыгивать и греться возле костерка на берегу?

И хоть утро было ещё раннее, но солнышко, поднявшись над горизонтом, согрело ступени крыльца, на которых четверо мальчишек ожидали пока мать подоит корову, и нальёт по кружке молока. Потом бегом на речку, или в лес за тонкими и гибкими прутьями, из них такие луки получаются! А надо ещё стрелы изготовить! Да мало ли дел летом у мальчишек? Только лето, такое дело, пролетает быстро. Не успеешь оглянуться, как сентябрь, с летящими по воздуху паутинками, с тёмно зелёными пятнами сосен и пиками елей на фоне рыжих берёз, тут как тут. В середине октября уже и снегу никто не удивляется. С первыми морозцами и замёрзшими колдобинами на разбитых по осени дорогах, утверждается ноябрь. В этот месяц Евдокия заболела. Спустилась в погреб и острая боль внизу живота перепоясала тело. Превозмогая боль, кое-как вскарабкалась по лестнице. А к вечеру стало ясно: либо помереть от потери крови дома, либо срочно ехать в больницу. Ехать? На кого оставить малолетних детей? Однако из больницы возвращаются, с того света никогда.

– Витя, Миша, Саша! Костенька? Я в больницу. То ли подняла что-то тяжёлое, то ли застудилась. На сколько - не знаю. Лишнего не задержусь. Виктор, ты за старшего. Печку будешь топить следи, чтобы угольки не выпали из поддувала. Задвижку раньше времени не закрывай. Угорите.
– Наказывала, объясняла сыновьям, как взрослым. Одних оставляла дома, зимой. Старшему Вите - четырнадцать, Мише - двенадцать, Саше - только-только одиннадцать исполнилось, а младшенькому Косте - восемь лет. Опять судьба не оставляла ей выбора. Как будто злой рок преследовал по пятам. И снова приходилось поступать через "не могу".

Только на третьи сутки Евдокия оказалась в абаканской республиканской больнице. В палате кроме неё располагались ещё шесть женщин. Сама палата находилась на третьем этаже нового кирпичного здания. Ранним утром в палату зашла медсестра, чтобы взять кровь на анализ. Потом Евдокию погрузили на каталку и увезли на рентген, оттуда на осмотр к хирургу.

– Понимаете, мне быстрее надо, - пыталась объяснить ситуацию.

– После обеда придёт врач, посмотрит результаты ваших анализов, осмотра... и всё вам расскажет.
– На этом разговор был окончен.

После обеда в палату вошла темноволосая крепкая женщина. Поздоровалась. Прошла к соседней с Евдокией койке:

– Ну, здравствуйте, как вы тут?

– Я умираю, доктор! Я понимаю, я умираю... вон кровь... кровь...

– Ну что вы, милочка?
– она внимательно осмотрела женщину.
– Кто вам такое сказал? Всё будет хорошо!

К Евдокии подошла, окончив осмотр.

– Зовут меня Эльза Фёдоровна. Вас сейчас отвезут в смотровой кабинет, там мы с вами и... поговорим.

В смотровом кабинете врач, ещё раз осмотрев Евдокию, хмуро выговорила:

– У вас рак матки. Причём запущен настолько, что смысла мучить вас не вижу. Выпишу вам обезболивающие и... отправляйтесь домой.

– Я не могу.

– Понятно. На скорой отвезём.

– Нет, не поэтому. Мой дом в Журавлёво, там четверо маленьких сыновей... одни.

– У них что, отца нет?

– Умер... недавно. Помогите. Ради детей - помогите! Приеду на руки к малолетним сыновьям... помирать?

В кабинете повисло тягостное молчание.

– Значит так, тебя прямо сейчас будут готовить к операции. Часа через два начнём. Не дай Бог, помрёшь! Нельзя мне... рисковать! Чтоб цеплялась за жизнь, как сможешь. Ну и я... ради детей... твоих.

Очнулась Евдокия в палате. Сколько прошло времени? Светло. Значит день. И вдруг со всех сторон начала наступать темнота, только шар плафона под потолком приближается: "Упадёт", - мелькнула безразличная мысль.

– Ну-ну! Давай, приходи в себя! Давай! Давай!
– не чёткое лицо врача заслонило собой плафон. Евдокия почувствовала, что голова её мотается из стороны в сторону, и медленно подумала, что это врачиха бьёт её по щекам. Но свет становился ярче, а лицо врача приобрело чёткие очертания.

– Молодец.

Вместе со зрением вернулось сознание, пока тупое, заторможенное, но она вспомнила, что ей должны сделать операцию. Она потянула рукой край одеяла, заглянула - бинтов нет. И только слой марли укрывал разрезанный живот. И уже более отчетливо соображая, подумала: "Даже бинты переводить не стали. Умираю. Надо сказать, чтобы сыновей в детский дом..."

– Ну, чего слёзы льёшь? Ишь, развела тут! Второй день от тебя не отхожу! Давай ещё пару дней, и сама на перевязку!

"Злиться, ругается, что зря оперировать пришлось", - мелькнула мысль.