Старая дорога

— Учиться вам надо.

— Что вы, Андрей Дмитриевич. Мне уже за двадцать, почти старуха, а я и грамоты не знаю.

— Учиться не поздно.

— Опоздала. Вот и хожу без дела, смотрю. Все заняты, а я как неприкаянная.

— Замуж выйдете и привыкнете, — улыбнулся Андрей.

— И вы про то же. Будто с Мамонтом Андреичем сговорились.

— Уже подыскал жениха?

— Да что вы, Андрей Дмитриевич… — Она изобразила на лице смущение и, увидев идущую к реке Матрицу с коромыслом, перевела разговор: — А казахов тут много. Вчера у дядюшки в конторе была. Пришел один в сторожа проситься. Страх божий: нос провалился, глаза слезятся, хромает… — В голосе ее звучала неприкрытая брезгливость. Она даже телом вздрогнула. — Он, говорили, на вашем промысле прежде работал.

— У меня нет промысла, — резко оборвал ее Андрей и побледнел. — Это отец и брат купили.

— Не все ли равно. Крепкожилины ведь.

— Нет, не все равно, — Андрей говорил жестко. — А с Максутом, это вы его видели, отец и брат поступили бесчеловечно.

— И правильно, что уволили. Разве рядом с ним приятно?..

— Но разве это его вина? — воскликнул он. — Как вы можете это говорить? — Андрей испытующе посмотрел на Глафиру и не увидел на ее лице ни тени смущения. И с глаз будто туман сошел: понял вдруг, что за повседневной вежливостью, деланной улыбкой скрывалось бессердечие, душевная пустота. — А вдруг со мной такое случится или с вами?

— Сохрани господь, — искренне испугалась она.

— Не всех хранит, как видите. Говорят: правда живет у бога. Куда он ее дел? Для кого хранит? Небось дядюшка ваш прогнал Максута?

— А разве он мог иначе. Ему нужны работники, здоровые люди.

— Чтоб ишачили на него.

— Почему вы так? — удивилась Глафира. — Он обидел вас?

— Дело не во мне. И слово не то. Такие, как ваш дядя и мой отец, не обижают, а грабят. И не втихую, не по-воровски, а в открытую, нахрапом. Это, в общем-то, нетрудно, если потеряна совесть. Пока человек здоров, выжимают из него все, что можно. А немощные и убогие — пусть побираются.

— Ужас! Что вы говорите…

— Ин-наче н-не могу, — от волнения голос его стал прерываться. — Извините.

Андрей быстрой и нервной походкой пошел в селенье.

«Боже, что за человек! — думала Глафира, глядя ему вслед. — Какие жестокие глаза! Или он завистник, или же тронутый, не иначе. Вот так, невзначай, свяжешь судьбу с этаким, и конец всему. Не дай и не приведи господи».

7

Илья никак не мог забыть рассказ Андрея. Как и всех, его поразила людская жестокость. Десятки тысяч человек гибнут! А за что? И тут, в Синем Морце, живут не одинаковые: и богачи есть, и голь перекатная. Ее-то куда больше, а вот терпят нужду, унижение. Слова боятся сказать, потому как за богачей власть, а с ней шутки плохи..

Вот если бы все враз кулаки сжали. Сигнал бы такой для всей России подать: мол, вставай, люд, бей паразитов. Да кто подаст сигнал такой? Нешто партия — так, кажись, Андрей говорил. А еще вроде бы рабочей назвал ее.

Странно Илье: почему не крестьянская или там не ловецкая. Может, оттого и восстают только рабочие? Надо Андрея порасспросить, решает Илья. Он-то уж точно знает. Чует Илья: Андрей много знает, да мало байт. Таится. Только Илью на мякине не проведешь.

Порывистая досада терзает его; отчего это по деревням и ловецким селеньям, как и встарь, терпят кривду, не дадут по шеям разным Ляпаевым. Доколе это?

Мыслей разных в голове копошилось много, все не до конца ясные, и оттого невтерпеж Илье. Он долго не мог заснуть в ту ночь. А наутро пошел к Андрею, но не застал его дома. На Ляпаевский промысел идти не хотелось, и он до полудня хлопотал по двору, зная, что Андрей будет возвращаться мимо его жилья.

Срочных дел не было, однако же Илья искал и находил дело, потому как в любом подворье всегда есть к чему приложить руки. Он для начала достал с повети метлу и начисто подмел захламленный двор. И сразу же стало удивительно приятно на душе.

Потом решил заменить подгнившую стойку ограды. Камышовая огорожа покосилась, и пришлось ее подпереть жердью и только после этого выкопать источенный червями столб.

За этим занятием он и приметил Андрея, торопливо шагающего от промысла. Илья поманил его.

Был Андрей чем-то взволнован и, чтоб рассеяться в мыслях и успокоиться, взял лопату и начал срубать землю по краям ямки, расширяя и углубляя ее, а Илья выволок из загороды толстую, сучковатую в комле, лесину. Ошкуривая ее, он спросил:

— Ты че это?

— А-а! Закурить есть?

— Найдем. — Илья вогнал топор в жесткую перевитую древесину, и достал кисет. И Андрей отложил лопату.

— Понимаешь, — затягиваясь куревом, сказал он, — тут с одной особой поговорил.

— С Ольгой, што ли? — спросил Илья, прикидывая, с кем он мог встретиться на промысле, и подивился: почему это, разговаривая с Гринькиной сестрой, Андрей мог так нервничать.

— Да нет, ляпаевская сродственница, из города которая.

— Видел, видел. Кудрявая этакая.

— Она. Типичная мироедка, от безделья задыхается. А туда же, в одну упряжку с Ляпаевым…

— Плюнь-ка ты на нее… — Илья присел на бревно, — тута важнее разговор есть. Садись-ка вот.

Андрей бросил взгляд через покосившуюся изгородь, присел рядом.

— Ты вот что обскажи мне: как нам ловецкую партию создать? В Синем Морце бы, а?

— Какую еще ловецкую партию? — подивился Андрей.

— Ты же вчерась называл партию рабочей. А крестьянской нет, или вот ловецкой — для нас, рыбаков.

— Партия это, Илья, едина и для рабочих и для крестьян. И она одна на всю Россию.

— Скажи, Андрей, только без вранья, — Илья положил тяжелую руку на его колено, — ты из этой самой партии?

Андрей затянулся глубоко, отчего щеки его провалились, бросил окурок под ноги и затер носком сапога, в песок.

— Тебе, Илья, я верю. А потому и не буду скрывать: да, я член РСДРП. И прислан сюда с заданием, а каким — позднее расскажу. Тебе я говорю это потому, что рассчитываю на твою помощь. Мужик ты честный, товарищ верный. И мыслишь правильно, классовое чутье в тебе есть. Вот так, друг ты мой.

— Это очень опасно?

— Да. Можно угодить в тюрьму, на каторгу. И даже жизнь отдают… Надо знать, на что идешь. А теперь довольно про это. Тимофей идет.

— Ему нельзя?

— Я доверился только тебе. А чужую тайну надо хранить.

Они подняли лесину и установили комлем в ямину. Подошел Тимофей.

— Обед готов, кончай работу. Уха жирна — не продуть.

— А сазаны — во! — Илья развел руки чуть ли не на полную сажень. — С Золотой. — Он подмигнул Андрею — мол, и я тебе откроюсь.