Старший брат царя. Книги 3 и 4

Горько усмехнувшись, взял посох покрепче и зашагал вперёд.

Настенька не упала, только покачнулась, её подхватили. Придя в себя, огляделась, нет его. Показалось? Нет, это был он... Только в келье, оставшись вдвоём, Настя рассказала Таисии о видении.

— Вот и сейчас он стоит передо мной. Половина лица его — он, Юрий Васильевич, а с другой стороны — слепец. Шрам синий через всё лицо. Нет, нет, не показалось! Одним глазом он так смотрел на тебя! Нет, не плакал. Вот так смотрел... Ну, будто готов схватить тебя и унести...

— Сестричка! Опомнись, что ты говоришь! О, Господи! Прости нас. Это бес тебя смутил! Да ещё в Божьем храме. Давай помолимся вместе.

После длительной молитвы пошли к игуменье Агнии, она болела и на панихиде не была. Разумеется, ей рассказали всё, кроме видения Настасии.

Вечером бабка Серафима навестила Агнию, принесла валерьянового корня, научила, как настой делать, пояснила, что в древних книгах написано: облегчает боли сердца.

Когда уходила, в сенцах остановила её Настасия и спросила:

— Бабушка Серафима, ты случайно не видела тут в слободе вроде как нищего. Половина лица у него будто срублена и без глаза?

— Видела, сестричка. Это Клим... — Серафима рада была поговорить об умном, добром, хорошем человеке. Выложила всё, что знала, и что он дюже грамотный, по-всякому читает. Умолчала только о подаренном золотом.

Ночью Настенька всё услышанное рассказала Таисии. Посмотрели в Святцы — день ангела Юрия 23 апреля, тезоименование великомученика Георгия Победоносца, 22 — апостола Климентия — день рождения Юрия Васильевича! На следующее утро ходили к Сороке. Из всего того, что они услышали, сделали вывод: Юрий Васильевич жив, но крепко изуродован! И как только он понял, что его узнали, бежал. Куда?

Вскоре эта новость стала известна Сургуну, который к Пасхе привёз свежего мёда.

12

Весна. Разбежались сугробы ручейками, парит земля под солнечным теплом, зазеленела трава на пригорках. День прибывает, прибывает и забот у сестры Тавифы: вместе с келареей Ираидой семена проверяют, на поля ездят, с пахарями договариваются, где с какого бугра пахоту начинать. Старицам указывают, на какие работы и куда вести инокинь. А тут ещё игуменью, мать Агнию, хвороба терзает, приходится и ей уделять внимание.

Сегодня, накануне Вознесения Господня (в 1561 году — 15 мая), зашла Тавифа в рукодельную светёлку, там с десяток инокинь да белица Настенька вышивали разное на монастырскую потребу. Туда и мать Агнию привели, на людях легче ей. Обрадовалась игуменья Тавифе, попросила Священное писание почитать, как прощался Иисус со своими учениками и вознёсся на небеси.

Агния сидела посреди светёлки в кресле, Тавифа у её ног на скамеечке пристроилась с Евангелием в руках. Чтение прервала старица горбатенькая. Она неслышно вошла и в поклоне ждала, пока игуменья обратит внимание.

— Чего тебе?

— Матрёна от владыки иконника привела. Шустрый такой, матушка, мы с ним уже в храме побывали. А Матрёна в трапезной.

— Не вовремя... Ну, ладно уж, давай его.

Вошедший иконописец не понравился Агнии. Всё как будто по уставу: и перекрестился, и поклонился, и стоит, опустив глаза, скуфейку мнёт, а всё ж не то. Ростом не вышел, ниже горбатой старицы, конопат, рыж, вместо бороды и усов — ржавый пушок. Никакой солидности! Подрясник монашеский застиран до белёсой серости, со следами красок. Не сдержавшись, резко спросила:

— В архиерейской артели все такие?

Иконописец удивлённо вскинул голову, но ничего не сказал, даже не взглянул на игуменью. Его взгляд остановился на Тавифе, не поднялся выше, и тут же опустился долу. В дальнейшем разговоре, отвечая на вопросы, он каждый раз поднимал глаза, всё с большим интересом рассматривая монашку, сидевшую в ногах у игуменьи.

Горбатая старица поняла, что мать Агния сердится и может выгнать иконописца, поспешила ему на помощь:

— Матушка Агния, Матрёна сказывала, что в артели он самый толковый. И опять же скромен и смиренен. Может, позвать Матрёну?

— Обойдёмся. Сумеешь образы исправить?

— Чего ж не исправить, постараюсь. Только крышу починить надобно.

— Не твоя забота! У кого учился?

— У старца Митрия, во Владимире.

— Митрия знаю, нам он Богоявление писал. Посмотрим, чему научился. — И уже миролюбиво спросила: — Откуда родом-то будешь, звать-то тебя как?

— Кириллой Облупышевым кличут. Из деревни Хлыново, что из-под Броничей...

Долго ещё Агния расспрашивала да наставляла иконописца, потом поучала старицу, как нужно следить за его работой. Но сестра Тавифа ничего не слышала этого. Хлыново ведь деревня Юрши, туда она посылала деда Сургуна с письмом... Потом Юрша рассказывал, что книгу о Тульском сражении разрисовывал мальчонка Облупыш! Господи, ведь это тот самый!

После всенощной, вернувшись в свою келью, Настя первая заговорила о Кирилле:

— Боярышня... нет-нет, сестрица, ведь деда мой в Хлыново под Броничи с твоим письмом ходил! — Тавифа молча раздевалась. Настя продолжала: — Этот иконник, может, знал Юрия Васильевича. Интересно, как об нем мужики... — Замолчала, пока молились на ночь. И вновь: — Начнёт работать, давай сходим.

Тавифа бесстрастно спросила:

— Зачем?

— Как зачем? Его люди разное могут сказать...

— Узнаешь: любили его, другие ругать примутся. А может, забыли уже... Ну и что?

Молчали долго, возможно, боярышня уснула уже. Поэтому Настя очень тихо сказала:

— Какая-то ты сухая стала. Ничего не касается тебя!

Тавифа не спала, ответила так же тихо:

— Хотела бы, нужно, чтоб не касалось. Я похоронила на Воронеже Юрия Васильевича, а тут себя.

— Господи! Да ведь он жив! Да появись Серёженька, я пошла бы за ним на край света! А ты... Ругала меня, зачем я сказала деду про видение в храме. А ведь дед ведун, помог бы разыскать Юрия Васильевича.

— Иди ко мне, — пригласила Тавифа Настю. Продолжала шептать: — Ладно. Разыскали мы Юрия Васильевича, вот он тут, в Суздале. А дальше что?.. Ну, говори, чего же молчишь?.. Вот то-то, сказать нечего. Может, конечно, Тавифа бежать из монастыря, мало ли девок-расстриг. Он теперь меченый, урод, не атаман, а бродяга-лекарь. Разыскать, поймать нас будет нетрудно. Ему лютая казнь, мне второй побег не простят. Самое малое — монастырский подвал при жизни и вечные муки в аду!.. Нет, Настенька, Таисия своё отлюбила и умерла, — и, всхлипывая, закончила: — А сестра Тавифа — живёт для Бога, для монастыря. И, даст Бог, станет старицей Тавифой...