Старший брат царя. Книги 3 и 4

Серьёзно насторожило Клима другое — старик постоянно называл сына Акима Бородавкой. Казалось, Ахий не обращал внимания на это, но потом он прямо спросил: почему Бородавка?

— Так ведь у него большая бородавка чёрная под глазом около носа.

Воспоминания продолжались, а Клим принялся обдумывать, как отделаться от этой чёртовой бородавки. Тем временем Слепыш ещё раза два упоминал о бородавке. Ахий решил прийти на помощь Климу:

— Погоди, дедушка. Ты ж говорил, что у вас в страже ещё были ребята. Может, Бородавка вовсе не сын Акима?

— Ды как?! Не. Бородавка — сын Акима, я помню.

И вот произошла неожиданная развязка. Слепыш к тому времени покончил со шкаликом и между ответами посасывал ветчину. А тут он отложил лакомство, старательно вытер руки подолом рубахи, стремительно подошёл и принялся ощупывать лицо Клима. Тот даже отстраниться не успел. Пальцы деда прежде всего оказались около носа под левым глазом и ничего не обнаружили. Старик в тот момент что-то говорил и тут замолк на полуслове. Затем быстро начал ощупывать под правым глазом, потом по всему шраму:

— Ишь как тебя полоснули! Глаз пропал... И по носу, лбу... и по бородавке... досталось ей... Во-во, кусочек остался... А ты знаешь, я ведь забыл, что она у тебя на правой стороне, а не слева... А ты чего всё молчишь? В отца пошёл. Тот молчун был, но уж ежели скажет, то как по-писаному. Вот, помню...

Однако Клим уже не слушал старика, который отошёл от него поближе к своей ветчине. Он понял, что избежал, возможно, большой неприятности, и спас его небольшой тёмный нарост дикого мяса на шраме, кстати, он хотел попросить английского лекаря Томсона срезать этот нарост. Переживания переживаниями, но он заметил, что Ахий не ожидал такого заключения, и, кажется, заметно расстроился, но постарался овладеть собой и принялся вновь расспрашивать деда. Однако пустой шкалик перестал воодушевлять того, он начал повторяться, и Клим решил прекратить свидание.

— Спаси Бог тебя, деда! Низкий поклон тебе! — Клим поклонился старику, тот даже ветчину перестал сосать. — Твой глагол напомнил мне многое уже позабытое: и отца, слегка согбенного, царство ему небесное! И себя, юнцом беззаботным... И всё ж многое не так было, как ты рече...

— Что ж я клепач, по-твоему?! — взъерошился старик.

— Прости, деда! Я благодарен тебе. Но прошло-то без малого четыре десять лет. И я, и ты многое позабыли. Вот приходи в любое время ко мне в лекарскую, мы с тобой ещё вспомним, помянем кого.

— Благодарствую, приду, обязательно приду... Право слово, досадно, что не всему веришь.

На этом можно было бы и расстаться, но Клим заметил, с каким вниманием Ахий слушает их разговор, и он специально для подьячего продолжил его:

— Я кое-что напомню, только, чур, не обижайся, деда. Вот ты сказал, что после смерти отца Бородавка, то есть я, сбежал, и что вы все, стражники, похоронили отца. А случилось по-другому. Отец заболел в пути. Близ Жигулей после ночёвки оставили нас с отцом одних... Погоди, деда, погоди, послушай и вспомнишь. Верно, не одни мы были, там перевозчик с дочерью в шалаше жил. Так вот в этом шалаше и умер отец. Спаси, Господи, его душу. Там у переправы и похоронили мы его. А мне что делать оставалось? Пристал к новой артели и благодарил Бога, что взяли. Вот так помнится мне...

Клим обратил внимание на отсутствующее выражение лица старика, жующего ветчину, — дед говорить мог сколько угодно, но слушать долго не мог, то есть при желании его можно было всегда заговорить, и он не сможет возражать. Ахий был достаточно умён, чтобы понять это. Дальше оставаться здесь смысла не было. Ещё раз пригласив Слепыша в лечебницу, Клим и Ахий покинули старика.

На этой же седмице Клим дописал свою родословную, Ахий перебелил её. Один список снял для себя и другой для Клима. Позднее Клим показал этот список Фокею. Тот радостно потёр руки:

— В-всё! Т-теперь я тебя открыто о-отцом зову! И Василисе с-скажу. Дозволь обнять тебя, м-мещанин Одноглаз Безымов! С-страхов больше нет.

Вера к родословной отнеслась безразлично, спросила лишь:

— Эта грамота для тебя важна?

— И для меня, и для тебя очень важна. Особенно для наших детей...

Промолвив «да?», замкнулась до вечера.

У Аники разговор получился основательнее. Пригласил он Клима перед обедом и попросил подписать две грамоты, которые положил перед ним Зот. Первая была купчая на приобретение варницы и половины соляного колодца, ранее принадлежащих вдове Суховой, вторая — соглашение: Аника брал приобретение Клима в испольное владение. Клим недоумевающе взглянул на хозяина, тот кивнул:

— Подпиши, потом растолкую. — Когда писарь с бумагами и Зот вышли, Аким сказал: — Уважаемый мещанин должен иметь недвижимое. Эти развалины куплены по дешёвке. Куда больше вложу, чтоб заработали. И сам не беспокойся: с тебя взыщу частями из дохода, не заметишь как. А какой-то доход уже к концу года будет. Считай, с этим покончено. Теперь о родословной. Читал и плохого не заметил. А ты?

Вместо ответа, Клим спросил:

— Ты веришь Ахию?

— Доверяю. А что?

— Мне показалось, что он знает больше, чем написано в родословной. А может, только догадывается.

— Гадать никому не заказано. Откуда у тебя сомнения?

— Прежде всего — он наверное знал про бородавку, но не предупредил и, без сомнения, ожидал, как я буду выкручиваться.

— Ладно. Ещё что?

— Показывал он мне запись, где Аким Безымов с сыном нанимались стражниками. Так вот в грамоте той сын Акима не назывался Климом. Либо всего две буквицы «како» и «люди» (Кл), либо три — ещё «мыслети», похожие больше на «наш»...

— И ты ему сказал это?

— Сказал. А про себя подумал: Акимова сына звали не Климом, а Калиной. Ахий принялся меня убеждать, что писарь оплошал. А мне видно — в других местах не плошал...

— Не мне бы тебе говорить, Клим Акимович: не он тебя, а ты Ахия должен был убеждать, что писарь ошибся! Но уж ладно. Теперь о доверии. Да, Ахию я доверяю иной раз больше, чем детям своим, потому что он крепко повязан общим делом: я ему много добра делал — об этом все знают, некоторые грешки прощал — об этом он помнит. Теперь о твоём деле: родословную сочинил и подписал Ахий. Правда, он крючкотвор знатный — везде написал: кто сказал, откуда списал. Однако ему известен закон: за грамоту отвечает сочинитель. Так считай, что он защитник каждого слова твоей родословной.

Клим невольно усмехнулся:

— Выходит, и я повязан! Твоё покровительство...

— Ты, Клим Акимыч, дело другое. Ты — человек слова: сказал — и станешь верой и правдой служить за положенное вознаграждение. А мои поминки — знак благодарности: ты для всех нас многое совершил!

— Щедрые знаки, ничего не скажешь. Спаси Бог тебя, Аника Фёдорович. Однако ж хотелось, чтоб при этой сделке обиженных не было б.

— Вот этого не обещаю. В таких делах обязательно кто-то обидится. Вот суди сам. К хозяйке этой варницы присосался перекупщик с Посада и уговорил за наличные. Мои люди больше дали, хотя и колодец, и варница старые, да ещё порушенные во время бунта — слова доброго не стоят. Так первый недовольный — перекупщик. Далее, наличными я вдовушке не дал, а купил ей корову стельную с молоком, пяток овец, да вспахал и посеял на её наделе озимое. Вдовушка обиделась, что наличных не дал, а хахаль её, хмырь, кой тянул с неё наличные, врагом моим стал. Дура-баба от своих детей хотела корову продать, чтоб ублажить хмыря, но тут соседи да отец Назарий её стыдить принялись. Дети остались с молоком, а обиду на меня затаила. Вот так-то каждый раз. Ибо во всяком деянии две стороны — в добро и во зло...