Старший брат царя. Книги 3 и 4

День заговения на Успенский пост (31 июля) был нежаркий, ветер разносил трупный запах. Вои занимались страшным делом: повязав лица мокрыми тряпками, оттаскивали трупы татар и коней сажней на двадцать от стен. Татары пытались помешать воям, но пушкари малым огнём отогнали их.

Далее, не менее сложным делом было — напоить коней, особенно тех, хозяева которых ушли из городка, кони не желали слушаться чужих людей. Особенно бесившихся отгоняли в загон, откуда были выпущены татарские кони.

Пушкари отдыхали. Крымчаки, даже отчаянные, не приближались. Зато в полдень к гуляй-городу подъехали три безоружных татарина под белым флагом, пожелавшие говорить с князем-воеводой Воротынским. К ним вышел князь Хворостинин и заявил, что князь-воевода отдыхает. Татары посовещались, и один из них по-русски спросил:

— Великий хан Девлет-Гирей — да славится имя его! — спрашивает: здоров ли Дивей-мурза?

— Передай хану: Дивей-мурза ранен в ногу.

— Князь, дозволь повидаться с ним.

— Сейчас не разрешу. Вот когда замиримся...

— Долго ждать... Какой выкуп хочет князь за Дивей-мурзу?

— Дивей-мурза — вельможа, большой человек. За него выкуп назначить может только государь. А мы окружены и не в силах спросить государя.

— Ваш князь Иван далеко. Решать нужно князю Воротынскому. Запомни — жизнь мурзы спасёт многих из вас. Но страшен гнев хана, если будет худо Дивей-мурзе! — Повернулись и ускакали.

К полудню прояснилось, ветер стих, на гуляй-город навалилась жара... Всё больше и больше коней выходили из повиновения: постоянная грызня, бросались на людей. Им нужен корм, но где взять его?

С людьми проще. Сегодня заговенье. Священник большого полка, оставшийся в гуляй-городе, благословил употребление конины. На кострах закипели котлы с убоиной, благо раненых коней полно. Люди ели, правда, не все. Благородные животные от размельчённой конины отворачивали морды, даже отказывались пить холодный мясной отвар.

Ночь на первое августа была самая тяжёлая для русских, запертых в гуляй-городе. Затих ветер, и трупное удушье накрыло городок. Здоровые вои падали в обморок, иных выворачивала рвота. Наиболее страдающим Клим и лекари-вои могли предложить единственное средство — мокрая повязка на лицо и покой.

А покоя-то как раз и не было: оврагом должны были уйти полторы тысячи воев. Татары, видать, что-то пронюхали: через овраг прорубили широкую просеку и на краях зажгли костры, так что незамеченным не проскочишь. Запалили с полсотни костров вокруг гуляй-города, за дострелом. На опушке леса и на тракте уже не разъезды, а целые сотни. Подальше, за трактом — тысячи нерассёдланных коней, ждали новой вылазки. Ожидания их оправдались — выпустили с полтысячи коней, наиболее беспокойных. Поднятая тревога вначале, казалось, ухудшила положение русских, готовых к исходу: костры около оврага остались без присмотра и над оврагом вспыхнул лес. Татары бежали. Но в овраге было сыро, и лес там не горел. Русские воспользовались этим и в задымлённом овраге шли без помех.

Полегчало на заре, когда от реки потянул ветерок. Но с восходом солнца усилилась духота, и опять начались удушья. День предстоял очень тяжёлый. Но правильно говорится, что человек привыкает ко всему, — большинство воев стояли на своих постах. Особо больных, задыхающихся, пришлось укладывать под навесами, заворачивать в ветошь и обливать холодной водой — это помогало.

И вновь в полдень подъехали под белым флагом два аксакала, просили встречи с Дивеем, обещали дать свободу пленным русичам. Переговоры с ними вёл Алалыкин. Он потребовал, чтоб освободили всех пленных, а у них будто полтысяча в плену.

— Много было, голова, много, — согласился аксакал. — Но ранены все, мрут. И эти помрут.

После долгих и лишённых большого смысла переговоров, нужных только, чтобы потянуть время, татары привели тридцать два истерзанных воя. Алалыкин принялся шуметь, что сейчас прикажет всех пленных татар измордовать, с ними и мурзу Дивея. Напуганные парламентёры принялись умолять о милости, а то и угрожать гневом хана.

Но вот переговоры окончены, и аксакалов повели к Дивею. Гуляй-город был неузнаваем: воев — никого, пушкарей — двое на десяток пушек, и полная тишина. Дивей лежал под навесом, его обслуживали двое татар, пленённых вместе с мурзой. Между мурзой и аксакалами, кроме Алалыкина, находились пять вооружённых воев.

Алалыкин ожидал услышать что-нибудь новое, но разговор аксакалов с мурзой оказался пустым: о ранении, о здоровье хана, князей. Он насторожился, когда один из аксакалов достал из-за пазухи свёрток в пергаменте и сказал, что принёс насовая, чтоб унять боль в ногах и развлечь мурзу. Алалыкин подошёл к ним и зашумел, что, мол, отравить хотят! Аксакалы клялись, но боярич заставил их самих отведать жвачку.

Увидав насовай, мурза слегка оживился, он ведал действие катушков из смолы с индейской коноплёй. Алалыкин без стеснения заявил, что передачу оставляет у себя и станет давать мурзе понемногу...

...В то время Клим с Гулькой и другими лекарями занимался освобождёнными воинами...

...А за стенами гуляй-города вспыхнул шум: несколько русских воев принялись палить в сторону реки. Оказалось, только что сбежали два пленных татарина!

11

Хан трупного запаха не выносил. Потому свой временный шатёр он приказал поставить у озерка в верховьях Рожайки. Тут было первое время тихо, плескалась рыба, пели птицы и носились зайцы. Но потом оживилось — сюда на тучные травы потянулись на выпас кони, пойма близ Молоди была окончательно вытоптана. Тут остановились на отдых вельможи, от которых зависела судьба не только Крыма, но в большой мере и Москвы. Все рядом, но Девлет-Гирей не созывал дивана — неудобное для него время, предпочитал беседовать без свидетелей, узнавал мнение мудрейших.

Сегодня пятница первого августа. Минуло два дня после гибели Теребердея с тысячами ногаев, неудачного приступа на гуляй-город и потери турецких пушек. От таких ударов можно потерять голову! Тогда хан негодовал на темников, которые, положив тысячи джигитов, не раздавили плетнёвый катух русских. Хан хотел плюнуть на всех и уехать на Оку, а они пусть тут выкручиваются! Но рассудок взял верх — он уехал всего лишь от вони.

У Девлет-Гирея состоялся долгий разговор с муфтием, и они пришли к решению, что мириться с русскими на время погребения правоверных нельзя. Он, муфтий, попросит благословения Аллаха. Да будет проклят тот, кто пойдёт на переговоры с гяурами!

Хан судил по себе и надеялся, что русские, окружённые разлагающимися трупами, без воды и хлеба долго, не выдержат, и если не сдадутся, то ослабеют до предела. И опять же разгневанный Аллах пошлёт мор на гяуров!

С другой стороны, захоронение тысяч и тысяч соплеменников не прибавит боевого духа джигитам, а им ещё предстоит брать Кремль! Однако всё равно придётся хоронить убитых, и хан для этого полагал использовать ногайцев. Их много, больше тьмы, но после смерти Теребердея-мурзы для наступления они не годятся. А похороны им покажут, что татар погибло не меньше, и хан надеялся — ногайцы воодушевятся, вернётся их боевой дух.