Старушка-молодушка и новогоднее чудо(вище)

— Дурак, — с надрывом бормотал кучер себе под нос. — Баран. Идиот. Зачем сунулся в пожар? Героем себя возомнил? А теперь умрешь, герой. — Он резко повернулся ко мне. Его глаза вылезли из орбит и горели безумием. — У меня же семья. Жена. Дочь. Я их больше не увижу?

Этот его дикий взгляд, этот мучительный вопрос в голосе…

Мне захотелось провалиться сквозь пол.

Моя вина.

И графа не спасла, и Олифа погубила.

У него ведь и правда семья.

Думали ли я об этом, когда молила о помощи?

— Мы умрем? Что нам делать, Мэри? Мы умрем? Что нам делать? — объятый паникой, Олиф превратился в заевшую пластинку.

Под градом его повторяющихся вопросов я опустилась на пол к Реймону и свернулась калачиком у него под боком. Грудь Его Сиятельства мерно вздымалась под моей головой, сердце билось ровно и спокойно. В своем милосердном забытьи он не знал, что жить нам осталось считанные минуты.

Огненное кольцо сужалось. Воздуха становилось все меньше.

— Прости меня, Реймон, — шепнула я, задыхаясь от кашля и глотая слезы. — У меня не получилось.

Перед глазами замелькали сцены из прошлого.

Граф с аппетитом уплетает мои блины.

Удивленно выгибает бровь, впервые увидев на мне брюки.

Мы стоим на заснеженной террасе. Подарочный пакет хрустит в его руках. Реймон разворачивает бумагу и с улыбкой гладит связанный мною свитер.

«Вы всегда заботились обо мне, Мэри».

Наши губы соприкасаются.

— Я люблю тебя, — подняв маску, я украла у своего спящего любимого поцелуй.

Самый сладкий.

Самый горький.

Соленый от слез.

Прощальный.

Губы Реймона были теплые и неподвижные. Я касалась их и безмерно сожалела об упущенном. Сколько тысяч раз мы смогли бы поцеловаться, если бы остались живы. Говорят, перед смертью не надышишься, но я пыталась. У меня было всего несколько минут, чтобы подарить любимому свою нежность.

Я целовала Реймона в последний раз.

И губы, которые я ласкала, неожиданно дрогнули.

Глаза над тканью поднятого платка открылись.

Теплая рука зарылась мне в волосы на затылке.

Проснулся. Он проснулся. Не в полночь. Днем.

— Он полюбил тебя первым, — шепнул Реймон мне в губы.

— Кто он? — отозвалась я, не веря своим глазам.

Очнулся!

— Дракон.

Любимый смотрел на меня, и в глубине его широких зрачков, как в черной воде, отражалось мое лицо.

— Когда понял, что может тебя потерять. Когда узнал, что ты вот-вот погибнешь, потому что бросилась спасать меня из горящего дома. В этот самый момент он осознал, как сильно тебя любит. И я тоже люблю, ведь мы с ним одно. Тогда проклятие спало.

— И что теперь?..

Круглые зрачки Реймона задрожали — и внезапно вытянулись в тонкие нити.

Адская жара вокруг сменилась арктическим холодом. Я услышала треск, но это был не треск пожара, а как если бы два огромных айсберга столкнулись друг с другом.

— А теперь, — Реймон ласково заправил прядь волос мне за ухо, — все будет хорошо.

По горящим балкам, по пылающим стенам, по охваченной огнем лестнице с хрустом и треском стремительно ползла ледяная корка. Сквозь щели в завале в замок проникало дыхание дракона и замораживало пламя.

С улыбкой Реймон прижимал меня к себе.

* * *

Когда трескучий лед, ползущий по стенам, поглотил пожар, когтистая лапа смяла оледеневшие балки, завалившие выход, и я со своими спутниками смогла выйти наружу.

Первое, что бросилось в глаза, — грандиозная фигура, заслоняющая утренний свет. Лапы как башни, крылья как паруса пиратского корабля, мощное тело, состоящее наполовину из земли, наполовину из грязного снега.

— Ну, здравствуй, — Реймон задрал голову и улыбнулся своему зверю.

Ящер оскалился, будто приветствуя хозяина.

Какое-то время они смотрели друг на друга — мужчина под два метра ростом и снежно-земляной исполин высотой в три этажа — а затем земля и снег перестали быть телом дракона и рухнули вниз, к ногам графа, будто исчезло то, что придавало им форму.

В воздухе остался лишь призрачный силуэт.

И этот призрачный силуэт влетел Реймону в центр груди. Зверь и человек слились в единое целое.

— Нет больше проклятия, — воскликнул граф и, сорвав с себя маску, втоптал ее в грязь. — И раз уж я полюбил, то и эта тряпка мне не нужна. Никому я больше не принесу страданий. Никого не погублю видом своего неприкрытого лица. Красив ли я? — Он зачем-то повернулся к Люсиль.

Бедняжка, застигнутая врасплох, инстинктивно кивнула.

— Настолько, чтобы с первого взгляда влюбиться без памяти?

Граф прищурился, дожидаясь ответа.

Странный вопрос.

Внутри шпилькой кольнула ревность. Отчего столько внимания обычной служанке?

Однако Реймон не выглядел игривым или флиртующим. Его плечи были напряжены, взгляд серьезен. Под этим прожигающим взглядом Люсиль растерянно заморгала. Она явно хотела угодить хозяину, но не знала, какого ответа от нее ждут.

Наблюдая лихорадочную работу мысли на ее лице, Рейман довольно рассмеялся. Счастливый, он притянул меня в объятия и с чувством поцеловал в висок.

— Утро. Как же оно прекрасно, когда смотришь на него глазами человека! — граф с наслаждением подставил лицо солнечным лучам, робко показавшимся из-за верхушек елей.

— Твой замок сгорел, — вздохнула я, наблюдая за семьей Олифа.

Гаэл рыдала на груди мужа, Жюли обнимала отца за талию и прижималась мордашкой к его плечу.

— Отстроим! — махнул рукой Реймон.

Он отстранился от меня, и его фигуру окутало золотистое сияние. Это сияние разгоралось ярче и ярче, пока все вокруг не прикрыли глаза, боясь ослепнуть, и тогда из вспышки света в воздух взмыл огромный дракон. Его чешуя переливалась на солнце серебром и изумрудами.

Пока Реймон в обличие зверя резвился в небе, я с восхищением любовалась его необыкновенным окрасом. Зелеными у ящера были только крылья с внутренней стороны, широкие бронированные пластины на груди и брюхе, а еще маленький участок в форме ромба между бровями. Остальное словно серебряный доспех, вобравший в себя мерцание луны.