Старые недобрые времена
Шрифт:
Добился откомандирования… и похоже, забыл, когда проспался. А он, Ванька, топает сейчас в строю, и очень может быть — на смерть.
— Па-адтянись! — прозвучала продублированная унтерами команда, и маршевые колонны, прежде рыхлые, начали туго стягиваться, приближаясь к болотистым берегам Чёрной речки, где их уже ждали перекидные переправы, наведённые сапёрами под огнём противника.
Мысли из Ванькиной головы вымело, как метлой… остался только ужас, да вбитое шпицрутенами слепое, бездумное повиновение командам. Он, ощущая себя частью единого квазиживого механизма, ускорил шаг,
— Вперёд, братцы! — надорвался голосом какой-то офицер, — Ур-раа!
— Ур-раа! — послушно исторгли сотни глоток, и сотни ног затопали по переправе, идя на ядра, на картечь, на пули, на смерть…
В глаза плеснуло красным, бегущий впереди солдат, уже мертвый, не сразу упал, влекомый остальными вперёд, а несколькими секундами позже его, чтоб не мешал, столкнули в речку.
Ванька бежал со всеми, стараясь не сбиться с шага, пробежать наконец эту Долину Смерти, добраться до тех, кто стреляет в них, и прекратить этот ужас, эти смерти…
Чугунное ядро, врезавшись в бегущих впереди, сделало из людей обрубки, и, мячиком отрикошетив от настила, зацепило ещё несколько человек.
— Вперёд! — орут офицеры вразнобой, — Шире шаг, сукины дети!
… и сукины дети рвут жилы, и наконец, первые русские солдаты ступили на вражеский берег, и все они — полегли.
Но по их телам, по окровавленным камням, уже бегут другие… сукины дети.
Рты распялены в крике, в попытке ухватить раскалённый воздух, вокруг беспрестанный гул, в Небе повисли обрывки молитв, божбы, проклятий, просьб о помощи, приказов поспешать, и разумеется «Ур-ра!»
В дело наконец вступила русская артиллерия, и…
… вот где сукины дети! Они могут стрелять только снизу, с неудобных позиций, и, чёрт подери, решительно непонятно, для кого они более опасны — для французов с сардинцами, или всё-таки для своих?!
— Ку-уда?! — унтер, дьявол, возникает как из-под земли, и, бешено щеря зубы, пинками поднимает Ваньку из маленькой, но такой уютной ложбинки…
… а он не помнит, как в ней оказался!
— Пристрелю, сукин сын! — и ведь не шутит… хотя вернее всего, заколет штыком.
— Ура… — сипел попаданец, зигзагом забегая наверх, оскальзываясь на камнях, на крови, а местами и на телах солдат.
Чего он боится больше — французов с сардинцами впереди, или унтера сзади, Ванька, наверное, и не смог бы ответить. Но он упорно бежал, а скорее, карабкался вперёд, все свои силы сосредоточив только на том, чтобы не упасть, а куда он бежит и зачем…
Почти добежав и почти не видя рядом с собой солдат, присел за валуном, оставленным неприятелем перед своими позициями невесть из каких соображений, и попытался если не собраться с мыслями, то хотя бы перевести дух. Быстро оглядевшись и увидев, что русские солдаты отступают назад, и бегут, устилая своими телами склоны Федюхиных высот, он, высунувшись, выстрелил куда-то в сторону вражеских позиций и кинулся вниз.
На бегу он, никак не анализируя это, увидел, что русские артиллерийские резервы ещё только сползают с Мекензиевой горы, и никак не могут успеть к битве. Но думать… все ресурсы мозга сейчас сосредоточены на том, чтобы не упасть, пока он несётся вниз огромными прыжками, ежесекундно ожидая, что вот сейчас вражеская пуля или картечь
ударит его в спину, выгибая и бросая на каменистую землю уже мёртвым.— Соберись, братцы, соберись! — кричит какой-то напрочь незнакомый поручик, — Собьём неприятеля с высоты! Ну, давайте, братцы! Не отступаем!
Внизу, под ядрами, под пулями штуцеров, командиры снова собирают людей в колонны и цепи, и снова…
— Строй держать, сукины дети! — орёт унтер, — Строй!
Ядра врезаются в солдат за разом, сбивая эти человеческие кегли, ломая их, отрывая руки, ноги, головы…
— Строй… — хрипит унтер с оторванной рукой, уже мёртвый, но ещё не осознающий это, и всё ещё ведущий солдат в атаку, — Строй держать, сукины дети…
Ванька пробежал мимо него, не задерживаясь, и, присев в низенькой ложбинке, бездумно вскинул винтовку к плечу, выцеливая чью-то голову в кепи возле вражеских пушек. Выстрел… и кепи пропало, а ополченец, пригнувшись от выстрелов из винтовок и картечи, лихорадочно перезаряжает оружие.
Человеческий вал тем временем захлестнул вражеские позиции, где завязалась ожесточённая схватка. Ванька, добежав, не стал сходу вступать в бой, а выцелил сперва рослого вражеского офицера и плавно нажал на спусковой крючок, а секундой позже, так и не увидев, упал ли офицер, он отбил сильнейший выпад штыком. Извернувшись, выгнулся луком и метнул себя, винтовку и штык в противника, держа её одной лишь правой рукой. Штык вошел едва ли не всю длину, и Ванька поспешил одёрнуть винтовку назад.
Вокруг него самые ожесточённые схватки, вспухают дымные следы выстрелов, лязгают штыки и тесаки, катаются по земле противники, пуская в ход руки, ноги, зубы и всё, что только подвернётся под руки. Осознать, что происходит в этом кровавом, ежесекундно меняющемся калейдоскопе, попаданец даже не пытается, сосредоточившись исключительно на выживании, и это, чёрт подери, необыкновенно сложно!
В его голове засели обрывки схваток, он наседал на кого-то, норовя вонзить штык, отбивался от двух рослых сардинцев, бил прикладом в висок упавшего артиллериста и оскальзывался на камнях, крови трупах, не иначе как чудом оставаясь в живых.
Когда и почему они побежали назад, Ванька, хоть убей (!) не смог бы сказать. Просто в один момент он осознал, что бежит со всеми вниз, вокруг совсем незнакомые солдаты, и…
… вот он уже внизу, хватает потрескавшейся глоткой сухой и колючий воздух.
— Соберись, соберись, братцы! — размахивая лёгкой саблей, надрывным фальцетом кричит какой-то важный немолодой офицер в окровавленном мундире, без головного убора и с совершенно безумными глазами, — Соберись!
— В строй, в строй… — Ваньку подпихнули, пропихнули и поставили в чужой строй, к совершенно незнакомым солдатам.
— Братцы! — снова взвился в небо фальцет важного офицера, — Не посрамим!
Речь его, составленная из громких, трескучих, плохо связанных между собой фраз, перемежается выстрелами пушек и всем тем невообразимым и страшным шумом, который царит на поле боя.
— Кагул! — взмахивает саблей офицер, и рокот орудий сказал всё за него.
— … славные традиции наших предков…
… — чудо-богатыри! Ур-раа!
— Ур-раа! — послушно отозвались чудо богатыри, вылепленные по страшному николаевскому рецепту «Вот тебе три мужика, сделай из них одного солдата».