Старый, но крепкий 4

— Я просто заставлю тебя забыть все, что происходило в этой комнате, — говорю я спокойно. — Ты будешь думать, что лег и уснул. Разумеется, деньги останутся у тебя, но я не хочу афишировать, что могу заставлять воспоминания исчезать. Поэтому и сказал про сон.

Игнат сглатывает, его кадык дергается вверх-вниз. Пальцы нервно сжимают край заштопанного покрывала.

— Это… Это безопасно, господин?

— Да, разумеется. Ладно, Игнат, давай немного поговорим. Меня интересует, испытывал ли ты преданность кому-нибудь? Ты служил в страже? Может, работал на кого-то, кого уважал?

Старик мотал головой на каждый вопрос. Обидно, но похоже, что верности я из него не выжму.

— Н-не припомню, господин практик.

Вообще «верность хозяину» я мог бы добыть и собачью… наверное, мог бы, только сижу здесь и планирую покопаться в памяти Игната по нескольким простым причинам. Во-первых, чтобы набраться опыта. Мне в будущем могут понадобиться самые разные зелья с самыми разными чувствами, а у людей есть масса эмоций, которых собаки не испытывают.

Во-вторых, мне придется поработать еще и с воспоминаниями с помощью «кражи памяти». Сейчас у Игната преобладают опаска и смутная боязнь — то ли меня, то ли потерять полученные монеты. Нужно в первую очередь поговорить с ним, разжечь необходимые чувства, а уже потом, на пике эмоций, извлекать эссенцию. Собаке ведь не скажешь «испытай верность, да как можно мощнее».

Правда, с реципиентом я, похоже, пролетел. Ну и ладно, если не верность, то что-нибудь другое найду.

Стоило слегка пошевелиться, и стул заскрипел под моим весом.

— Ну что ж, Игнат, расскажи мне, что бы ты хотел изменить в своей жизни? И хотел бы?

Старик молчал несколько секунд, пытаясь осмыслить мои слова или понять, стоит ли вообще говорить.

— Изменить? — переспросил он хрипловато. Голос его охрип и выцвел, а улыбка показалась мне вымученной. — А смысл? Что изменишь-то…

— Ты даже не пытался подумать об этом, — сказал я спокойно. — Давай, сосредоточься, на кону десять серебряков. Начни с того момента, когда всё пошло не так, когда, как ты считаешь, твоя жизнь повернула не туда.

Игнат отвел взгляд и уставился на потолок. Его плечи опустились еще ниже, словно воспоминания давили на него всем своим весом.

— Сын мой… — начал он тихо. — Сын… Вот с ним бы хотел отношения поменять. Десять лет назад дело было, в деревне Сизые Хвыщи. Я хотел в город переехать, думал, здесь жизнь лучше, чем за тройным частоколом. А он тогда сказал: «Нет, папа, я остаюсь».

Игнат прокашлялся и продолжил:

— Разругались мы. У нас там дом был, хозяйство — еще мой дед строил свинарники, овчарни. Я все это продал, взял деньги и уехал. Думал, сын за мной последует. Не последовал… И я не вернулся. И где теперь сын, не знаю, в той деревне его нет. А здесь про деньги прознали, как в кабаке кошель засветил, и все — нет денег. Перебиваюсь шабашками, изливаю душу практикам секты Тьмы…

Я внимательно смотрел на него и видел, как в его груди начинают вспыхивать эмоции. Они были разными по цвету и интенсивности: при упоминании денег глубоко внутри мелькала темно-золотая жадность. Привязанность к старому дому, к вещам, к прошлому и к сыну. Но поверх этого зеленого клубка медленно разгоралась густая синяя грусть, окутывающая его сердце плотным облаком.

— Первый год я думал, что помиримся. А потом узнал, что женился он там, завел детей. Потом он переехал, и его след потерялся. А про старика своего будто забыл совсем…

Чем больше он говорил, тем ярче становились эмоции внутри него. На последнем слове его голос дрогнул, но Игнат быстро взял себя в руки. Горько усмехнулся и покачал головой.

— Гордость моя. Дурацкая гордость. Писал пару писем, он не ответил. И вот так месяц за месяцем и потеряли связь.

Я следил за его словами и одновременно за эмоциями и эссенциями внутри него. Грусть становилась всё более насыщенной, но вдруг проблеск светлого золотистого света мелькнул где-то глубоко в его груди. Надежда? Да, это была надежда — слабая, почти угасшая, но всё же живая.

— Хотел бы вернуться туда? В тот самый год? — спросил я осторожно.

Он поднял на меня глаза, и в них мелькнула темная тоска по прошлому, по тому времени, когда всё ещё можно было исправить.

Эта эмоция была сильнее всех остальных. Она заполняла его грудь темной тучей, съедающей все прочие эмоции. Она буквально кричала, что Игнату не хватает того дома, того времени и тех людей, которых он потерял.

— Хотел бы, — прошептал он наконец. Его голос дрогнул снова. — Только вернуть ничего нельзя, господин практик.

Бутыль с эликсиром из черепоцвета стояла на столе. Я провел пальцем по холодному стеклу, посмотрел на старика и подумал: если лишить его этой тоски, ничего страшного не произойдёт ведь? Ну правда, что может случиться? Это всего лишь эмоция, которая давно уже стала привычной, частью его повседневной жизни. Она не исчезнет совсем — просто станет слабее, менее ощутимой, а через пару дней всё вернётся в норму. У растений, из которых я извлекал эссенцию, именно так и происходило. Они восстанавливались, как будто ничего и не было.

Но нужно ли мне зелье тоски? Единственное применение, которое могу придумать — споить его Ян Стапу, чтобы тот себе вены перепилил.

Шучу.

— Вспомни, Игнат. — Начал я мягко, почти шёпотом. — Вспомни тот день, когда ты с ним поссорился. Что ты тогда сказал? Что он сказал тебе?

Старик взглянул на меня, его глаза сузились от напряжения. Он явно не хотел возвращаться к этим воспоминаниям, но я видел, что слова пробуждают в нём что-то.

— Я назвал его неблагодарным щенком. — Игнат замолчал, стиснув зубы. Его руки дрожали. — Я говорил, что знаю, как лучше. А он смотрел на меня так, словно я уже был для него чужим.

— Ладно, давай отпустим эти воспоминания. А до этого? Ты помнишь, как вы вместе работали в саду, или в поле? Как строили что-то вместе, или как ты учил его траву косить или полоть грядки.

Взгляд Игната потеплел.

— Расскажи мне о том дне, когда вы были счастливы. Наверняка у тебя есть такое воспоминание.

Игнат не спрашивал, зачем мне это. Может, сыграло его нежелание прощаться с деньгами, или вера, что практики близки к более сакральным материям, и если для Игната что-то непонятно, то это не его ума дело.

Он закрыл глаза и заговорил медленно, словно боялся разрушить хрупкую картину в своей голове.

— Помню, как не помнить, господин. Мы тогда ещё не знали бед. Он был мальчишкой, лет десять ему было. Я сделал ему деревянную лошадку размером с ладонь, сам вырезал из старого дуба. Он так радовался, господин практик, так радовался, бегал по двору с этой игрушкой весь день. А потом, следующим месяцем мы пошли к реке. Ловили рыбу. Помню, он поймал своего первого карася и кричал от радости так громко, что все в окрестностях слышали…