Стать Лютовым

Не старик с палкой и не мордвин с девушкой - от самого Северного вокзала был приставлен к Иуде Гросману приятный сорокалетний брюнет по имени Алексей Крупников, тучный и широкозадый, со вторым подбородком, болтающимся из стороны в сторону, как мешочек с творогом. Этот Алекс Крупников, служивший на незначительных должностях в деникинской контрразведке, бежавший после второго взятия Одессы красными в Константинополь и промышлявший там, на диком турецком берегу, отловом кошек и собак и изготовлением меховых янычарских шапок. Алекс на свою беду оказался не одинок в своем занятии: грубые конкуренты шли по пятам, дышали в затылок и грозили физической расправой. Пришлось бросить дело и ехать в Югославию, к братьям-славянам. Там Алексу пришлось совсем худо, братья не желали вникать в его стесненные обстоятельства, а кошки и собаки сидели дома, а не бегали по улицам, как у доверчивых турок. В результате Алекс Крупников перебрался в Париж - в разбитых сапогах, без денег и почти без надежды. Можно было кидаться с моста в Сену, можно было проситься обратно в Россию, в Курскую губернию, откуда Крупников был родом. Поразмыслив, Алекс пришел к выводу, что кидаться в воду следует во вторую очередь, а вначале стоит попытать удачи на улице Гренель. Там, в посольстве, ему объяснили, что возвращение в родные пределы, к курским соловьям, которые при народной власти поют особенно красиво и неутомимо, следует заслужить. Вслед за таким вступлением его беспрепятственно завербовали за умеренное вознаграждение, сердечно поздравили и выдали небольшой аванс.

Слежка за писателем Гросманом была рутинным поручением, не требующим тяжкого напряжения сил. Попивая за казенный счет кофе с плюшкой, Алекс терпеливо сидел в глубине кафе "Ротонда", в притемненном углу. В благообразного вида усаче Алекс не признал Нестора Махно, поэтому в отчете о первом дне слежки он написал: "Наблюдаемый произвел контакт с неопознанным господином из эмигрантов и дамой из актерской среды". Бог весть, почему востроглазый Алекс произвел Марию Глосберг в актрисы; причиной тому скорей всего послужили перья, стеклярус и щелкающий веер с надписью.

К своему поднадзорному бывший контрразведчик Алекс Крупников не испытывал никаких чувств. Книг его он никогда не читал, а имя впервые услышал от куратора. Зачем писатель с похабным именем Иуда приехал в Париж - этого куратор Громов не сообщил, однако ясно было и без сообщения, что агент внешнего наблюдения Крупников по кличке Греча не от восторженных по-клонников должен охранять знаменитого гостя. Знаменитости - опасная публика, у них у всех мозги набекрень, особенно у писателей. Вот хоть этот Иуда: вкусно ест, сладко спит, а может выкинуть фортель, и к тому ж еврей. Начальству от таких людей одна маята и никакой пользы, и всякий шаг их поэтому должен быть высвечен и описан в оперативном отчете. Составление же отчета - дело куда более легкое, чем беготня за кошками и собаками в турецких темных переулках.

Куратор Громов, истинная фамилия которого не имела ничего общего с оглушительным явлением природы, числился при посольстве завхозом. О приезде писателя Гросмана в Париж завхоз получил сообщение два месяца назад - вместе с приказом взять гостя под круглосуточное наблюдение. Завхоз был недоволен Иудой: коллега из Германии сообщил, что писатель, проезжая через Берлин, проявил характер вздорный и своевольный. В Москве, очевидно, тоже были не в восторге от выкрутасов знаменитости, да и строгое указание о круглосуточном наблюдении говорило о том, что и на родине Иуда Гросман числился фигурой неоднозначной. У таких, как он, всегда есть "рука" где-нибудь наверху, эта "рука" его поддерживает, и вот, вместо того чтобы сразу наказать человека по всей строгости, его посылают в Париж. Но и за той "рукой" внимательно поглядывают, и есть наверняка такие, которые хотят эту вредоносную ручонку отрубить, потому что главное правило чекиста - "не доверяй, а подозревай". И на том стоит отечество.

В своем отчете завхозу Громову агент Греча обстоятельно указал: "Расплатившись крупной купюрой, объект вышел из кафе и, никуда не заходя, отправился в гостиницу "Золотая улитка". Через сорок минут он вышел из гостиницы, сел на наружной террасе и приступил к наблюдению за ходом публики по бульвару".

Ход публики по бульвару являл собою иную, заповедную жизнь. Сидя на террасе, Иуда глядел на вольно идущих мужчин и женщин, чисто и хорошо одетых, с улыбающимися неизвестно чему лицами, с руками, свободными от мешков и авосек. И еще одно: за ними никто не следил.

Отделаться от ощущения липкой слежки Иуде Гросману никак не удавалось. Во всем была виновата Мария Глосберг: это она своим козьим голосом заговорила о слежке. Самому Иуде такая мысль и в голову бы не пришла, он спокойно поехал бы на Монмартр, бродил бы, как полагается приезжему, по ночному Парижу. Теперь всё пошло насмарку, и причиной тому - случайная, никем не подстроенная дурацкая встреча с Махно. Но пойди докажи, кому надо, что случайным счастливым ветром занесло приезжего писателя в литературное кафе! Никто не поверит. Блюмкин, может, поверил бы - да где он, Яка Блюмкин? То ли в Персии, то ли в Монголии, и путешествует он там по делам куда как не литературным.

А больше никого нет, все остальные - так, случайные знакомые, никто из них пальцем о палец ради него не ударит. Вот когда к ним, замирая от страха, тянутся, как примятая трава к свету, писатели - тут другое дело: значит, это они, чекисты - свет силы и мысли, не то что какие-то знаменитости, на которых на улице оборачиваются. А иначе зачем ходили бы к ним тайком на поклон все эти писаки с актрисами в придачу?

Блюмкин всё же не такой. Не совсем такой. Он способен мыслить образами, он готов бросить свою нынешнюю карьеру ради стихов. Хороших или плохих - это уже не так важно... Но он хотя бы мечтает не только об очередной лычке.

Иуда мечтает о том, чтобы выпутаться из этой жуткой истории. А о чем мечтает Яка Блюмкин, генерал или кто он там у них? Он сам сказал когда-то о чем: о пуле Наполеона. Детская мечта, сохранившаяся на всю жизнь. Как он тогда сказал? "Я и сейчас всё бы отдал за нее", или что-то в этом духе. Надо достать ее здесь, в Париже, из-под земли выкопать, и сертификат, а то ведь он не поверит. Это хорошая идея, золотая! Он, конечно, поэт и кристально честный чекист, но если подарить ему эту пулю, то он станет еще кристальней. Только где ее тут найдешь? Расспрашивать в музеях, в антикварных лавках - подумают, что сумасшедший. Да и вообще был ли у Наполеона пистолет? Он как будто неплохо обходился шпагой. И пушками.

Не важно. Мог быть пистолет у Наполеона, мог. Инкрустированный перламутром, с золотыми гвоздиками. Либо редактировать сочинения Нестора Ивановича Махно, а заодно помогать ему шить тапки, либо ты, Яка, получишь свою пулю.

Переход затянулся, на ночлег встали в совершенной тьме. Ветер налетал порывами, как из мехов, и нес с собою ленты сухих острых снежинок. Выбрав среди скал местечко потише, люди уложили своих животных и легли сами, поджав колени к подбородкам.

– Пришли,- сказал проводник Дордже и сдвинул шапку с бровей на затылок.Отсюда начинается спуск на Шамбалу.- И указал рукой.

Рерих и Молодой лама долго молча глядели в провал, указанный им проводником. В темноте невозможно было определить глубину пропасти, открывавшейся за перевалом. Дно пропасти, по словам Дордже, заросло горным лесом, там текла река, повторяя изгибы широкой долины.

– Огоньки как будто мигают...- глухо сказал Рерих.- А?

Блюмкин промолчал, и Рерих обернулся за подтверждением к Дордже. Но проводник исчез, его место в темноте было свободно.

– Подождем до утра,- сказал Блюмкин и бережно погладил Рериха по плечу.Ничего не поделаешь...

Утром обнаружилось, что проводник исчез и из лагеря. Никто не видел, как он уходил и куда. Не досчитались и одной лошади. Узнав о происшествии, Рерих стал угрюм.

– Я вам говорил,- зло сказал Блюмкин,- этот подлец работает на англичан!

– Будем спускаться,- решил Рерих.- Мы у цели, никакие англичане, будь они прокляты, нам не помешают.

Долина была пуста и красива. Крепкие деревья леса окаймляли реку, на галечные берега которой, казалось, нога человека не ступала со дня сотворения мира. Пересвистывались красные сурки, столбиками стоя у своих нор и без боязни глядя на караван. Зайцы, рассекая высокую траву, передвигались короткими перебежками. Горный покой, величественный и строгий, запечатывал долину, отсекая ее от населенного мира. Трудно было бы сыскать на свете лучшее место для Шамбалы со всеми ее мудрыми тайнами. Но не было здесь Шамбалы.