Стать Теодором. От ребенка войны до профессора-визионера
Шрифт:
Последующие польские правительства проводили ограничительную политику, резко враждебную всем этническим меньшинствам, но в особенности крупнейшим из них, то есть украинцам и евреям. Со своей стороны, «меньшинства» постоянно боролись за равенство, обещанное Конституцией, которая беспрестанно нарушалась.
В отношении польского населения враждебность к евреям росла: ширилось мощное движение так называемой «народной демократии» (Эндеки), для которой борьба за уменьшение еврейского влияния или даже самого присутствия евреев стала важным элементом идеологии. Они были также противниками Пилсудского и польских левых партий. В еврейском населении Польши усиливались группировки, боровшиеся за равенство евреев с прочими гражданами Польши. Важный элемент этой борьбы за права происходил в парламенте, где действовала еврейская фракция, руководимая Ицхаком Гринбаумом, известным своим ораторским талантом и бескомпромиссностью выступлений в защиту конституционных прав непольского населения.
Отношение к собственной еврейскости определяло еще один раздел между евреями Польши. Существовала группа евреев – патриотов Польши. Проходили процессы ассимиляции – признания себя «поляками еврейского происхождения» – и аккультурация, часто с последующей сменой этнического самоопределения. Эти процессы были особенно сильны среди евреев юга новой Речи Посполитой. Там чувствовалась особо сильная связь еврейского населения с польским языком и культурой. Примером таких взглядов может послужить здесь самый выдающийся польский поэт межвоенного периода Юлиан Тувим. Его послевоенная статья «Мы, польские евреи» стала мощным выражением амбивалентности взглядов и чувств этой группы перед лицом Холокоста 1942–1945 годов: единство крови, но не только той, которая в жилах, но и той, которая пролилась. Это был призыв признать собственную «польскость» как решающий элемент реального самосознания, но не прятать более своего еврейского происхождения. Почти что зеркальным контрвыражением этих взглядов была идейная позиция «литвацкой» элиты среди евреев Вильно.
Конец этому еврейству Польши пришел в 1942–1944 годах через его почти поголовное физическое истребление нацистами, немецкими и другими.
3. Польская война и Литовская свобода
В конце августа 1939 года проходила генеральная мобилизация польской армии в связи с опасностью немецкого вторжения. Началась отправка подразделений армии к границам. Мне было девять, и я стоял в толпе, которая смотрела вслед войскам, уходящим на войну. Мы жили в Вильно, на улице Субоч, в двух шагах от Острой Брамы – главной католической святыни города. Войска проходили там на пути к погрузке в поезда нашей железнодорожной станции. Они выглядели очень красиво. Плотные ряды пехоты, офицеры в седле. Вдоль улиц стояли жители города, прощаясь с солдатами выкриками: «До встречи в Берлине! До встречи в Крулевце!» – что дальше произошло, мы все знаем. Дрались они отважно, но в течение двух недель их победили. Обещанная помощь западноевропейских союзников не пришла.
Одинокая война польской армии образца, вооружения и руководства уровня 1920-х с немецкими армиями 1939 года не могла окончиться иначе.
Один из наших виленских знакомых, Исаак, с которым мы позже жили по соседству в Самарканде, был евреем и польским офицером резерва. Евреев редко посылали в польские офицерские школы, но он по-литвацки заупрямился и добился этого. Его рассказ дал мне собственную картину польско-немецкой войны 1939 года.
Исаак начал войну лейтенантом, командиром роты в резервном батальоне пехоты, мобилизованном и переброшенном из Вильно на западную границу. Немецкие механизированные колонны их просто обошли и помчались дальше на восток. Война была реально проиграна в течение считаных дней, но офицеры подразделения решили продолжать борьбу и прорываться на помощь столице, где продолжались бои. Связь с Верховным командованием армии была утеряна, и они ориентировались в положении, слушая общее радио, которое сообщало о поражениях и отступлениях польских войск. Правительство и Верховное командование армии бежали из столицы и далее через румынскую границу.
За спиной у главных сил немцев отряд Исаака продолжал двигаться с боями к Варшаве. Он состоял из батальона пехоты и роты «спешенных» пилотов – пилотов, для которых не нашлось самолетов и которые потому сражались в пешем строю. По пути они уничтожили созданный немцами в польском поместье полевой аэродром и сожгли самолеты на нем, а также удачно атаковали несколько мелких немецких гарнизонов, которые никак не ожидали появления польского отряда, готового продолжать борьбу. Когда 17 сентября 1939 года советская армия, перейдя границу, ударила в спину польской армии, реализуя план раздела Польши между Германией и СССР, командир отряда и часть офицеров и пилотов решили уходить к румынской границе, чтобы далее добираться до Франции. Согласно сообщениям, передаваемым по радио, во Франции начали формироваться альтернативное польское правительство
и армия под руководством Владислава Сикорского – до тех пор военного атташе Польши во Франции. После поражения Франции правительство и отряды Сикорского перебазировались в Англию, где польские пилоты сыграли свою роль в воздушной Битве за Англию.Как добрый пример польского донкихотства, командир отряда написал уже не существовавшему командованию армии представление Исаака к ордену Vertuti Militari за отвагу в бою у аэродрома. Далее некоторые из офицеров и пилотов, как и сам командир отряда, двинулись к румынской границе, а большинство бойцов решили возвращаться в родные края. Командир передал командование Исааку, а тот довел отряд до территории, которую к тому времени заняла Красная армия. Там он распустил их с напутствием: переодеться в гражданское платье и пробираться домой. Большинству офицеров удалось выполнить это, так что никто из них не попал в Катынь, где 5 марта 1940 года по приказу Сталина были расстреляны 22 тысячи поляков.
В первые дни войны отдельные самолеты бомбили Вильно. После этого танки вошли в город. Самолеты были немецкие, а танки – советские. Первой реакцией населения города на этот симбиоз было совершенное «обалдение» – никто ничего такого не ожидал и не понимал. По опустевшим улицам города зашагали советские патрули.
Отец спешно убрался из дома к друзьям, так как считалось, что его могут арестовать. В наш дом определили на постой советского офицера. Он был политруком высокого ранга и оставил в моей семье очень хорошее впечатление: был спокойным и очень вежливым.
Во время этой первой и короткой советской оккупации часто создавались всякого рода смешные ситуации. Некоторые из советских офицеров привезли своих жен, и те сразу помчались по магазинам. Две из этих дам – весь город смеялся – купили себе шелковые ночные рубашки и, надев их как вечерние туалеты, вышли гулять вечером на Мицкевича, главную улицу города.
Солдатам было приказано на все вопросы горожан «Есть ли у вас то-то и то-то?..» отвечать: «У нас все есть». Виленские балагуры довольно быстро просекли это и начали спрашивать солдат: «А апельсины у вас есть?» – и, когда им отвечали: «У нас много апельсинов», не унимались: «Ведь для производства апельсинов нужны заводы?» – на что получали ответ: «И заводов таких у нас много», которому очень радовались. Моя мама рассказала об этом нашему постояльцу, и он как-то невесело хмыкнул и после длинной паузы сказал (я запомнил это, хотя и понял вполне то, что он сказал, с опозданием в несколько лет): «Вы танго танцевали, мы танки строили». Хороший ответ, особенно в Польше, которая пала в 17 дней (в 30, если считать Варшаву), несмотря на отвагу и готовность многих поляков платить жизнью за «вольность».
Это был конец сентября 1939-го, и «чехарда» властей продолжалась еще месяца три. Советские войска «передали» Вильно литовцам, но те еще долго не входили в город. Горожане объясняли это тем, что (ха! ха!) единственный литовский водитель танка простудился. Когда литовцы все же вошли, с ними прибыли литовские полицейские ростом не менее метра восьмидесяти сантиметров, которых особенно отбирали для новой столицы, добавив к их мундирам многоцветные шапки высотой не менее чем в 40 сантиметров. Это дало дополнительную причину посмеяться. Местные назвали их «калакутасами», то есть по-литовски «индюками». Новой игрой городских мальчишек стало выкрикивать это слово и пускаться наутек.
Происходили также некоторые более серьезные стычки между литовскими полицейскими и горожанами. Но все же мир оставался «нормальным». Это значило, что жизнь в городе изменилась очень мало, кроме появления беженцев из центральной Польши. В моей личной жизни осталась та же школа с тем же преподаванием на иврите. По-литовски никто говорить не стал, для большинства виленчан это был чужой язык. Органы литовского правительства даже не перебазировались тогда в Вильно – в город, о котором так мечтали литовские патриоты. Президент Литвы Сметана так и не приехал с официальным визитом в свою новую столицу.
В летние каникулы 1940 года воздух вдруг наполнился гулом советских самолетов. Над дачей, на которой мы находились, самолеты летели в сторону Порубанка – виленского аэродрома. Радио сообщило, что по просьбе населения советская армия вошла в Литву. Мы спешно вернулись с каникул. Помнится немногое, но остается в памяти первая вещь, которую я увидел, когда мы въехали в город. Это был красочный плакат, на котором огромная мускулистая рука сжимала глотку гадюки. На гадюке было написано «капитализм», а на руке – «пролетариат». Наши предприятия были национализированы на третий день прихода новой власти. Наша квартира была национализирована также – для нужд новоприехавших чиновников. Мы перешли в квартиру поменьше, но нас выкинули и оттуда, и тогда мы переехали жить в предместье. Моя школа резко изменилась, прекратилось преподавание на иврите как на несуществующем языке – «мелкобуржуазном измышлении сионистов». Это было начало учебного года, и я пошел в польскую школу предместья, где мы теперь проживали. Не ожидалось особых трудностей с продолжением моего образования, так как я свободно говорил на польском – моем первом языке общения. Мне было девять.