Ставрос. Падение Константинополя

– Я тебя обидела, - сказала Желань, - прости на худом слове!

Метаксия растерянно застыла.

Потом она улыбнулась, хотя удивление все еще стояло в серых глазах.
– Я не сержусь, - только и вымолвила гречанка.

Русская пленница держала себя как хозяйка, госпожа! Метаксия не знала, чем оскорбляться больше, - страннейшим идолопоклонством или непонятным достоинством, которое в Феодоре было таким же природным, неистребимым, как в них обеих женская сущность.

Потом Метаксия заставила себя улыбнуться почти сердечно и взяла славянку под руку.

– Не будем ссориться, христианам это не подобает, - сказала она.

Они вернулись в гостиную, где разделили трапезу. В зале зажгли огни, воскурили благовония, и ужин прошел почти по-семейному. Выпив вина, Метаксия искренне развеселилась и потешала друзей историями, приключившимися в ее поместье.

– Петрона опять забрался в конюшню, чтобы тайком свести лошадь и съездить в деревню к своей возлюбленной, - рассказывала патрикия, - но его заметили Овидий с Горацием, которые сидели в стойле! Они не посмели остановить вора – он разнес бы сплетню об этой парочке по всему дому! Даже глупый влюбленный мальчишка понял бы, что они там не стихи сочиняли!

Метаксия закатилась смехом.

– Я, похоже, одна в доме это заметила, потому что слежу за всем сама! Эти голубки так давно вместе, что я чуть не попросила отца Матфея их обвенчать!

Славянка знала, что Овидий с Горацием были молодые дворовые парни, развлекавшиеся сочинением стихов. Госпожа их хвалила и даже показывала какому-то столичному ценителю.

Феодора покраснела и нахмурилась, осмыслив слова патрикии. Хозяин вежливо улыбался ей – но не рассмеялся этой шутке. Метаксия перестала улыбаться.

– Да что с вами? Точно на похоронах!

– Метаксия, - начал Фома Нотарас. Он склонился к ней через стол – светлые волосы и браслет выше локтя заблестели золотом, точно он сам был прекрасным кумиром, богом, о котором очень заботились.

– Пожалуйста, не говори таких вещей при Феодоре. Она этого не любит и оскорбляется.

Метаксия несколько мгновений разглядывала родича так, точно перед ней был новый, неизвестный ей человек.

Потом хмыкнула и принялась за еду. До конца ужина никто за столом больше не произнес ни слова.

Потом Метаксия опять попросила хозяина выйти для разговора; теперь только взглядом. Феодора осталась одна за столом, точно наказанная. Она сидела как в кипятке.

До нее из-за двери доносились голоса хозяев, греческий язык, который она перестала понимать: ее господа говорили неразборчиво, быстро, как близкие люди, знающие друг о друге все.

– Что ты себе позволяешь, - говорила Метаксия, - что ты позволяешь ей со мной!..

– Тебя никто не обижал, - с холодной яростью отвечал патрикий. – Это мой дом, и мне решать, кого и как в нем почитать!

Метаксия рассмеялась и запустила руки в волнистые волосы, перехваченные двойным золотым обручем.

– Ну ты и фарисей, - проговорила она. – Твоя рабыня из тавроскифов еще хуже, чем мои Овидий и Гораций, а ты заступаешься за нее, как за жену! Уж не собираешься ли ты в самом деле жениться на ней? Не смеешь?…

Нотарас отвел глаза.

Метаксия понимающе усмехнулась.

– Неудобно, как и получить сейчас от нее ребенка! Ты умело восстановил против себя императора, а сейчас прячешься от его гнева! Ты знаешь, что если пойдешь с ней в храм, церковники тотчас донесут об этом Иоанну!

Патрикий закрыл лицо руками.

– Император посылал меня на исповедь, - пробормотал он, - но я не исповедуюсь уже очень давно. Ты знаешь, почему.

Метаксия недобро улыбнулась.

– Не только поэтому, - сказала она.

Вздохнула.

– Но и поэтому тоже.

Они вдруг обнялись, спрятав лицо друг у друга на плече.

– Прости, - прошептала Метаксия, - я вспыхиваю, как порох!

Патрикий улыбнулся и поднес к губам ее смуглую руку.

– Твоего неугасимого греческого огня* порою так не хватает моим спокойным водам.

Метаксия улыбнулась со слезами.

– А ребенок? Надеюсь, вы осторожны?

– Я осторожен, - ответил Фома.

Оба понимали, что слова о наследнике от рабыни-славянки, сказанные в письме, только шутка – и скорее грустная, чем злая.

– Идем успокоим ее, - сказала Метаксия. – Бедняжка, должно быть, уже в слезах!

Но Желань не плакала. Когда ее хозяева вернулись, она подняла на них темные сухие глаза, только щеки жарко пламенели.

Господин сразу сел к ней, прильнул; и Желань прижалась к его плечу, но не заплакала, а только сжала его руку. Метаксия недобро улыбнулась, глядя на это трогательное обоюдное мужество.

– Ну просто Орфей и Эвридика, - пробормотала она. – Не оглянись, певец!

– Простите, что мешаю, - громко сказала патрикия.

Фома оторвался от возлюбленной. У Феодоры же сделались большие неподвижные глаза.

– Мне пора, - спокойно сказала гречанка.

Хозяин поднялся из-за стола, красивый, счастливый как никогда, несмотря на все житейские бури:

– Метаксия, тебе приготовили комнату! Останься у нас на ночь, уже поздно!

Гречанка покачала головой.

– Нет, мой друг. Я и не собиралась оставаться, ты же знаешь, - сказала она. – Не бойся за меня, я прекрасно доеду.

Она встала и сняла со спинки свободного кресла гиматий из прозрачной золотистой ткани, в который сама задрапировалась, сколов на плече изумрудной фибулой в виде совы. Одеяние, сквозящее, словно летний вечер, было светлее лица и рук гречанки. Один конец гиматия она набросила на голову.

Подойдя к двери, патрикия остановилась и обернулась.

– Фома, проводи меня!

Он уже спешил к ней, простерев руки, точно пытаясь остановить. Взяв его под локоть, гостья вышла. Желань встала из-за стола, но не последовала за ними – ее хозяевам нужно было поговорить наедине.

Метаксия прошла половину садовой дорожки, не сказав ни слова; она так спешила, что патрикий едва поспевал. Наконец он остановил ее, едва ли не силой.

– Успокойся, сестра!

Метаксия повернулась к нему. Она была тиха, против ожиданий, - но глаза блестели, и щеки порозовели.

– Милый брат, я в самом деле рада за вас. Рада за тебя, я и не думала, что ты найдешь свое счастье в русской пленнице!

Благородный муж обнял ее.

– Спасибо тебе. Да хранит тебя Господь.