Степан Кольчугин. Книга первая

Он хотел спросить десятника, почему происходит такая чепуха, но не услышал своего голоса — клеть скрипела, лязгала, вот-вот, казалось, она рассыплется и люди полетят вниз головой по стволу.

Клеть начала замедлять ход, пошла бесшумно, и сразу сделалось слышно, как сопят и отхаркиваются стоявшие рядом со Степкой шахтеры.

— Дядя, тут глубоко? — спросил Степка.

— Тридцать девять верст, — сказал десятник.

Степка утер нос и покачал головой.

Потом внизу показался свет, и клеть, пройдя еще несколько саженей, остановилась. Шахтеры, толкаясь, выходили на подземный рудничный двор. Десятник сказал:

— Смотри не отстань, — и шагнул в густой мрак.

Степке было легко идти по холодным и унылым продольным Заводской шахты. Там, где десятник сгибался в три погибели, мальчик проходил, даже не наклонив головы. Лампу он держал обеими руками. По дороге десятник разговаривал со Степкой:

— Ты сирота?

— Ага.

— Круглый?

Степка, подумав немного, сказал:

— Да, круглый. Тут кругом шахта?

— Кругом, — ответил десятник.

— А газ?

— И газ кругом, — сказал десятник.

Им навстречу быстро плыли несколько огоньков — шли люди с лампами. Десятник поднял лампу, освещая лица проходящих.

— А, Лиходеев, стой…

Десятник был среднего роста, молодой, а стоявшие перед ним люди очень велики, и Степке казалось, что они тянутся к десятнику, вот-вот схватят его своими длинными ручищами.

— Ты что ж это, — говорил десятник заросшему бородой человеку. — Я не посмотрю, что ты артельщик. Ты, собачья морда, этапом на родину пойдешь за такое безобразие.

Бородатый человек жалобно сказал:

— Андрей Петрович, вот тебе ей-богу, тут мошенства не было, ошибка вышла.

— Ошибка! — крикнул десятник. — На тридцать аршин ошибся! Я думал, ты православный.

— Прости, Андрей Петрович, ребята меня смутили.

— Штраф заплатишь — не будешь смущаться; и за все тридцать аршин с тебя вычет будет.

— Андрей Петрович! — испуганно сказал бородатый.

Десятник махнул рукой и пошел дальше. Степка, оглядываясь, бежал за ним, — ему все казалось, что бородатый, подняв топор, гонится за десятником.

Долго шли они, поднимались вверх, спускались вниз; ходы делались то совсем узкими и низенькими, то снова расширялись…

Вряд ли была на свете работа проще Степкиной. Его поставили на одном из дальних штреков возле тонкой деревянной двери и велели пропускать партии вагонеток.

Десятник сказал Степке, что дверь эта не простая, а какая-то «вентиляционная» и что, если ее не оставлять открытой, утечет воздух и забойщики не смогут работать, начнут задыхаться.

Первые два часа вместе со Степкой возле двери сидел другой мальчик, показывая Степке работу. Мальчика звали Сашкой, он был побольше Степки, неразговорчивый и равнодушный, как старик.

— Ты здесь давно? — спросил Степка.

— Да-а-в-но, — сказал Сашка и зевнул,

— А лошадей здесь много?

— А я их считал, что ли?

— А уголь где?

— Вот оттуда везут. — И он показал на черный низкий коридор.

— А ты там был?

— Зачем мне туда ходить, я дверовой.

Потом Сашка сказал:

— Ты здесь посиди, а я пойду в воздушник; если спросит артельщик, скажешь: дверового десятник на другой штрек перевел.

— А зачем? В какой это воздушник?

— Спать, — оживившись, сказал Сашка. — Спать тут хорошо, — тепло, тихо. А дома мы в каюте живем, десять человек. А тут спать хорошо, только не велят, англичанин человек семь уже уволил.

Он ушел, неторопливо шаркая лаптями, а Степка остался один.

И тотчас мальчик почувствовал величавую тишину шахты, тишину, ни с чем не сравнимую, ибо нигде на земле не бывает подобной тишины. Потом Степка узнал, что и здесь есть звуки и шумы. Тихонько свистит воздух, стучат капли капежной воды, иногда, шурша, валится кусок породы, иногда жалобно кряхтят стойки крепления. Степка снял рубаху, прикрыл ею лампу и вышел за дверь. Сперва перед глазами вертелись цветные круги, блестели искры, но затем их поглотила спокойная чернота.

Когда дома Степка просыпался до рассвета, ему казалось, что в комнате совсем темно, но через несколько секунд глаза начинали различать зарево завода, смутно синела печка, пятнами выступали горшки на полке. А здесь, сколько Степка ни тер глаза, чернота была нерушима и густа; хотелось заорать и начать разбивать ее кулаками.

Протянув руку, мальчик пошел обратно к двери, и тусклая шахтерская лампа засияла перед ним, как солнце.

«Вот, — думал Степка, — если уснуть, а лампа погаснет — можно проспать пятьдесят лет. Ведь люди просыпаются от света, от крика, от гудка, от клопов и блох, а здесь ничего такого нет. Наверно, в шахте есть много тайных мест, где спят шахтеры. Там, наверху, ходят жены, плачут, штейгера-англичане грозятся штрафами, а шахтеры спят себе да спят».

Потом Степка удивился, как тонкие деревянные стойки выдерживают тяжесть железного завода. Вдруг над головой домна?

Издали раздался гул. Когда Стопка услышал его в первый раз, он собрался бежать; теперь же он знал: гремели колеса вагонеток. Гул становился громче, послышался пронзительный свист коногона.

Лошадь шла быстро, мотая головой. Коногон то бежал впереди, то, навалившись грудью на вагончик, толкал его что было силы.

— Но, родной, давай, ог-го-о! Давай, проклятая, чтоб ты издохла! — кричал он.

Лошадь, храпя и роняя слюну, прошла мимо Степки, тускло блеснул ее холодный, мутный глаз.

Коногон крикнул:

— Эй, мальчик, подбери сопли, губернатор скачет! — И хотя он шутил, худое лицо его имело измученное и злое выражение.

Под конец дня, когда Степка увидел, что шахта не заваливается, что не произошло пожара и взрывов, а лишь унылая тишина и мрак висят над ним, ему стало тоскливо.

Партии вагонеток ходили редко. Одну гнал высокий худой коногон, шутивший со Степкой, другую водил совсем молодой парень, чуть постарше Пашки. Этот парень был жесток со своей лошадью: когда она останавливалась, он бил ее по голове тяжелым куском сланца, ругался страшными словами, и лошадь, видно, его ненавидела — она прижимала уши, шла боком, норовила лягнуть или укусить.

Кроме коногонов, почти никто не ходил по далекой продольной. Раз прошел чернолицый забойщик, посмотрел на Степку и сказал:

— Что, парень, дежуришь?

Когда худой коногон возвращался порожняком, Степка вкрадчиво спросил:

— Дядя, а что тут кушают? Очень хочется.

— Что едят? — переспросил коногон и остановил лошадь. — Едят разное: забойщики — уголь, крепильщики — обаполы [2] , глеевщики — породу.

Потом он сказал:

2

Крепежный лес.