Степан Кольчугин. Книга первая

— «Научу тебя с пеленок презирать мужчин…» — тоненьким голосом поет она.

«Пойти, что ли, подергать ее за косу?» Но после разговора с матерью он себя чувствует большим, точно и он работает на заводе, возле жарких мартеновских печей.

Степка садится перед большим деревянным ящиком и принимается раскладывать на полу свои богатства. Здесь десятки различных предметов: осколки тарелок, половинка красного коралла с желобком посредине, рюмка без ножки, пуговицы. Но все эти предметы уже мало интересуют Степку. Их он собирал, когда был совсем маленьким. Теперь Степку тянет к другому. Часами может бродить он под заводским валом, раскапывать шлак.

Белый кусок известняка, фиолетовая марганцевая руда, осколок кремня, найденный на полотне железной дороги… Какое различие цветов, поверхности, веса!

Степка тихонько гладит пальцами черный кусок угля с сетчатым отпечатком листа. Потом он берет его в руки, нюхает и прикладывает к щеке.

Он не заметил, как скрипнула дверь и в комнату вошел человек, посмотрел на спящую, подмигнул кому-то веселым карим глазом и тихо спросил:

— Это матка твоя спит?

Степка испуганно прикрыл руками лежавшее на полу богатство и оглянулся. Над ним стоял парень с глеевой горы.

— Моя, — ответил Степка.

— Она в заводе, что ли, работает?

— Да-а…

— Ладно, я после приду, пускай себе спит.

— Ма-а-м! — громко крикнул Степка; ему захотелось, чтобы веселый парень поселился в их комнате.

Мать проснулась сердитая, долго не понимала, чего от нее хотят, и, зевая, говорила:

— Ну чего, какая квартира?

Наконец она стала соображать, внимательно посмотрела на веселого парня и спросила:

— А паспорт у тебя есть?

— Паспорт? Сколько хочешь, — сказал парень и полез в карман. — Вот он… пожалуйста… Каченко Кузьма Сергеевич…

— Ладно, — сказала мать, — вот здесь постель поставишь. Мы три рубля платим, будешь третью часть давать…

Она, видно, научилась от отца: когда нужно было решать что-нибудь, помолчит, а потом скажет медленно, веско.

На следующий день Кузьма принес свой сундучок, поставил под кровать, оглядел комнату, стены и сказал:

— Вот это квартирка… это да… — и, погладив Степку по голове, добавил: — Я в такой квартире жил — собака в ней жить не стала бы!

Они вышли на двор и сели на ступеньки.

— Ты где работаешь? — спросил Степка.

— Я литейщик, — сказал Кузьма, — а сейчас по слесарному работаю, по шахтному ремонту: лебедки, скажем, камероны, трубы, — по ремонту, словом…

— А зарабатываешь сколько?

— Ты вроде мамаши своей, серьезный, — рассмеялся Кузьма. — Зарабатываю, брат, много.

Через двор к дому шла тетя Нюша.

— А ну, барин, дай пройти, — сказала она и, поднимаясь по ступенькам, толкнула Кузьму.

Он покачал головой и спросил шепотом:

— Это кто?

— Нюшка, — тоже шепотом ответил Степка.

— Замужняя?

— Нет. Она сиделка в больнице… С поляком одним гуляет…

В это время на крыльцо вышла мать.

— Степа, — сказала она, — побеги по воду.

— Давай я схожу, — сказал Кузьма и, подхватив ведро, пошел быстрой, легкой походкой к колодцу.

II

Наступила пасха. На три праздничных дня завод останавливался почти целиком. Стояли не только подсобные цехи, но и основные: мелкосортный прокат, рельсопрокатный, плитопрокатный, частично останавливались мартеновские, не работал котельный. Продолжали работать только доменный (задутая домна работала беспрерывно, пока не становилась на капитальный ремонт), воздуходувки и электрическая станция.

Не работала и Заводская шахта. Существовал неизвестно кем установленный хороший обычай: на пасху поднимали из шахты лошадей, и они три дня паслись, праздновали воскресение Христа. Потом их снова опускали на год под землю.

В страстную субботу Степка пошел с матерью в церковь. В темноте к городу шли рабочие, бабы, дети. Степкина мать держала в руке белый узелок, в нем лежал десяток крашеных яиц. Мать глядела на шагавших рядом баб и вздыхала: бабы несли большие узлы с высокими куличами. Возле церкви, на вымощенной плитами площади, стояла огромная толпа. Люди сгрудились вокруг церкви, пробиться внутрь было нельзя. Мать подняла Степку на руки, и он увидел через открытые высокие двери священника в расшитой золотом одежде. Мать шепотом сказала:

— Тяжелый ты какой, — и опустила его на землю.

Она крестилась, слушала торжественное пение и плакала. Эта теплая весенняя ночь, тихое пение, мягкий протяжный голос священника — все говорило о красивой, радостной жизни, жизни, которой она никогда не жила и не будет жить. За спиной гудел завод, иногда его голос заглушал негромкое пение, и тогда ей хотелось протиснуться поближе к священнику, зайти в церковь, спрятаться от страшной, навалившейся на нее тяжести. Но куда там! Народ стоял стеной, и на вершок нельзя было приблизиться к свечам, к освещенному алтарю. А пение было таким красивым, оно звало к смирению и покою. Плачьте, бабы, как будто говорило оно, плачьте, отойдет от сердца. Рядом стояла веселая озорная Нюшка и тоже плакала.

Степка задрал голову и смотрел на звезды. Вот сорвать бы такую звезду и положить ее в ящик с камнями.

Когда на заводе лили шлак, небо становилось серым, звезды бледнели, исчезали и со всех сторон на стоявшую вокруг церкви толпу напирали, точно рассерженные, деревья и дома.

Степка завалился на спину и потерял равновесие. Кто-то ударил его по затылку и громким обычным голосом произнес:

— Не балуйся, огарок.

Несколько человек оглянулись и рассмеялись. Степке стало стыдно, он плаксиво сказал:

— Пойдем, мама, ну их.

Потом он начал думать о квартиранте. Кузьма обещал повести Степку в шахту, показать, как рубают уголь. Хороший человек, что и говорить. Даже мать, которая со всеми людьми сурова, смеется, когда Кузьма начинает шутить и рассказывать.

А народ все подваливал. Люди шли с дальних рудников семьями — впереди отец, освещая путь шахтерской лампочкой, а за ним мать и ребятишки. Хорошо, должно быть, идти степной тропинкой прохладной весенней ночью и, помахивая настоящей шахтерской лампой, освещать себе дорогу…

На первый день праздника разговляться начали с утра. В заводской больнице готовились к пасхе, как в военных госпиталях к сражению: вносили дополнительные койки, приглашали из города врачей и сестер милосердия.

Казаки ездили по улицам, ведущим из города к поселку, на всех углах стояло по два городовых.

Степка с утра ходил по соседям. Всюду на столах стояли куличи, тарелки с мелко нарезанным мясом, блюдо со свиным заливным. Степка сразу же наелся так, что тяжело было дышать.

Он зашел к Афанасию Кузьмичу. Алешка, боясь помять новый клетчатый костюмчик, ел стоя. Степка пощупал материю и спросил: