Степан Разин

— Я тоже люблю порядок, — сказал я.

— Тогда тебе место в наших рядах.

— В ваших? Иезуиты, это же воины Рима? — спросил я. А где я, и где Рим. Да и ты, вроде бы, лютеранин?

Рутс улыбнулся.

— Не всё так, как первоначально видится.

— Во-во, — хмыкнул я. — О чём я и говорил.- Вот поэтому мне и надо сильно подумать. Прощайте, гер Рутс.

— Надеюсь, что наш разговор не окончен, шахзаде?

— Не окончен.

* * *

Мы объехали весь город, но рядом с берегом никто усадьбы не продавал, а в отдалении от Волги мне не хотелось. Тогда я снова вернулся к Кремлю сразу у стены которого возле Волги стояла усадьба Светешниковых. Они тоже звали меня приезжать в гости и я обещался. Сразу по приезду в Ярославль я послал к ним казака, чтобы предупредить о своём приезде. Гонец вернулся, но не обрадовал меня. Светешниковых в Ярославле не было, но управляющий был предупреждён братьями — они жили одной усадьбой, но двумя дворами, как им завещал отец. И управляли отцовским хозяйством они по его завету — совместно.

Управляющий Светешниковых звал погостить, мы послушались, ибо в гостинице кормить клопов не хотелось, разместились в гостевом подворье, отужинали и отлично переночевали. А поутру приехал сын Надеи Святешникова Семён. Ситуация была сложной и, я бы сказал, критической. Мне не хотелось решать свою проблему таким путём, но по-другому не получалось. Да и чего вдруг я должен был упускать такую возможность?

Дело в том, что Надея Светешников находился в Москве на правеже. Оказалось, что Надея взял из казны кредит и не вернул. Светешников имел неосторожность, ведая делами государевой казны царя Михаила Федоровича, в тысяча шестьсот сороковом году взять в долг из Сибирского приказа «мягкую рухлядь» на сумму в шесть тысяч пятьсот семьдесят рублей. Что стало с этими мехами неизвестно, но Михаил Федорович умер, а сын его, Алексей Михайлович, немедленно решил с Надеи эти деньги взыскать, вызвав его в Москву и там «поставив его на правёж» — должника ежедневно, кроме праздников, привязав к столбу, били в течение нескольких часов по ногам. По закону при долге в 100 рублей должник обязан был стоять на правеже один месяц, и пропорционально долгу дольше.

Стоя на правеже уже второй месяц, Надея совсем извёлся и едва был жив. Его брат Павел ушёл в Персию и там пропал. А я, пользуясь моментом, и наученный Морозовым, приехал, чтобы выкупить имущество Светешникова. Дело в том, что, как я услышал от Морозова, когда он разговаривали с Никитниковым, это он подговорил царя Алексея Михайловича, «наехать» на Светешникова, отобрать у того в пользу казны соляные промыслы. Потом повысить на соль пошлину.

Морозов обещал молодому царю выгоду. Хотя затеяли они с Никитниковым сие безобразие в свою выгоду. Формально государь был в своём праве, однако все вдруг сразу забыли, что Светешников безвозмездно ссужал Михаила Фёдоровича. И главное, что об этом «забыл» Морозов. А вы говорите, русское купеческое братство. Ага! Человек человеку волк! Такие порядки процветали в сём «Датском королевстве». А почему я должен от них отличаться человеколюбием? Да и не причём тут человеколюбие. Так сложилось для Светешниковых, что Надея, кто бы, чтобы не говорил, а проворовался при исполнении служебных обязанностей на десять тысяч рублей. Сумма эта была не слабой для настоящего времени, и одномоментно на руках у Семёна её быть не должно. Хотя вопрос в царских палатах стоял жестко. Всё имущество Надея Светешникова отобрать в казну.

* * *

[1] Юфть — вид прочной, достаточно толстой и вместе с тем мягкой натуральной кожи. Её вырабатывают из коровьих, конских, свиных шкур жировым или комбинированным дублением. Юфть бывает разной толщины. Свойства материала определяются видом сырья, его качеством и способом переработки в кожу. Юфть используется для изготовления: верха и голенищ прочных, износостойких армейских сапог, ботинок, берцев, различной спецобуви геологов, геодезистов, строителей; лёгких сабо для работников медицинской, пищевой и химической отраслей.

[2] Тафта — разновидность плотной тонкой глянцевой ткани полотняного переплетения из туго скрученных нитей шёлка, хлопка или синтетических органических полимеров. Для тафты характерны жёсткость, плотность и ломкость складок. Благодаря своей пластичности она даёт возможность создавать пышные силуэты, объёмные драпировки.

Глава 29

— Здравствуйте, Семён, — поздоровался я с сыном Надея Светешникова. — Вы, Бога ради, простите меня, что вторгся в жилище вашего отца, в то время, когда он находится в скорбном месте, но мы говорили с ним, когда он был у меня в Измайлово, и Надея Андреевич указал, что можно обращаться к вам, коль нужда настанет.

— Какая нужда? — не понимающе смотрел на меня Семён, думая совсем о другом. — Отца нет… Зачем вы приехали?

— Я — Разин Степан Тимофеевич. Может быть слышали? — спросил я.

— Конечно, слышал, — опустил голову Семён и нахмурился.

Ему было на вид более сорока лет. Он был одет в добротные шелка, сафьяновую куртку с сапогами, и беличью шапку. Растрёпанная борода, придававшая лицу разбойничий облик, имела проседь, шедшую от нижней губы.

— Отец сказывал про тебя.

— Мы говорили с ним о вложении денег в ваши дела.

— Да, какое сейчас вложение?! — вскрикнул Семён. — Отберут ведь всё!

— Отберут? — «удивился» я. — Кто сказал? Ещё ничего не ясно!

— Всё ясно! — махнул рукой Светешников. — Никитников приходил. Григорий Леонтьевич. Он и говорил. Просил продать ему соляные варницы в Усолье. Сказал, что государь хочет за воровство всего имущества лишить. Сказал, что видел указ, где писано: «взять соляные его варницы, которые близко Самары в Соляных горах», то есть Усолье.

— Жаль, что так получилось, — вздохнул я. — Хотя… Может так на так и к лучшему? Вложись я в то дело, остался бы без денег.

— В какое дело? — спросил Семён. В нём проснулся делец.

— Деньгу в оборот сибирякам гнать.

— А-а-а! Это моё дело! Стар отец по Сибири ездить. Да и дядька Павел уже не молод. Так и что? Решил вложиться?

— Решить-то решил, да сейчас о другом подумал. Я тут с голландцами завязался… С Рутсом… Железо у него покупаю.

— Что в замен даёшь.

— Думаю, икру у армян взять.

— А-а-а! Отец сказывал! — вспомнил Семён. — Ты, вроде бы на половину перс?! Князь?

— Так и есть!

— У армян икра дурная. Много плохой. И паюсная дурная. Воры они!

Семён говорил об армянах с плохо скрываемым негодованием и раздражением.

— Ничто! То наше дело. У меня там отец с братом. Хотел воспользоваться вашим подворьем на реке. Приглашал Надея Андреевич.

— Да, как же? Ежели отберут имущество? Так и это всё отберут, — Семён обвёл хоромы глазами.

— Мы ещё год назад подписали договор аренды. Ажно на целых пять лет.

— Как так? — удивился Семён. — Не сказывал отец о том!

— Вот бумага о намерениях, — я достал «договор». — Они не могут нарушить мои права. А Надея Андреевич не говорил, так как я только сейчас деньги принёс и только этим летом сюда грузы придут.

— Деньги?! Сколько денег? Покажи бумагу!

Я отдал «смастряченный» мной договор «намерений».

— Руку отца знаешь?

— Да, какая там у него рука? — отмахнулся Семён. — Кое-как имя писал.

О том и жаловался Морозову Надея в моём присутствии, что, мол, писать толком так и не научился. Сказал, и вывел бамбуковой палочкой у меня на бумаге свои имя и фамилию. Очень ему понравилось, как я ею чертил его графический портрет. Тогда я портрет ему не так и не отдал, пообещав с него написать красками. Написал и получил за портрет триста рублей.

— Да, это его рука, — сказал Семён, внимательно рассмотрев подписи. — Сто рублей? Немалые деньги! Тут написано «с правом выкупа, коли возникнет желание». Что это он? Или знал что?

— Не думаю. Хотя, Михаил Фёдорович был уже плох. Сие в июне было. Как раз я из Астрахани вернулся. Может что уже и подозревал. А может разговор с царём был?

— Был отец у Михаила Фёдоровича в мае. Да! В Коломенское ездил! Приглашал его государь. Может и говорили. То-то ведь, сразу после смерти его отца Алексея Михайловича, как подменили. Сразу после венчания на царство и ополчился. Из приказа вывел. Счетоводов прислал.