Стержень мрака (Атлантический дневник)

Кроме того, тем же эволюционным способом можно вывести несокрушимые аргументы в пользу капитализма: в условиях борьбы за скудные ресурсы саванны наибольшие шансы на выживание и увековечение в потомстве имел тот, кто был сильнее в жизненном состязании, а слабые оставались на обочине. Для человека, таким образом, куда естественнее свободный рынок, чем социалистическое перераспределение.

Эндрю Фергюсон, вслед за авторами сборника «Увы, бедный Дарвин», обвиняет эволюционных психологов в том, что они передергивают аргументы, не столько постигая настоящее на основе данных прошлого, сколько сочиняя это прошлое на основе status quo. В конце концов, никто не видел реальных обитателей первобытной саванны и никогда не жил среди них. Даже факты, почерпнутые из жизни южноафриканских бушменов, среди которых до последнего времени сохранялся охотничье-собирательский уклад, ничего не доказывают, потому что это – тоже факты сегодняшнего дня.

Обвинение в нацизме, которые левые выдвигают против Уилсона, Докинса и им подобных, основано на историческом опыте. В свое время дурно понятая и плохо переваренная теория эволюции, фактически сведенная к лозунгу «выживает сильнейший», породила так называемый «социальный дарвинизм», оправдание неравенства индивидов, классов и человеческих рас. Вполне респектабельные ученые конца XIX – начала XX века без тени смущения говорили и писали о врожденном превосходстве европейцев, о необходимости укрепления генофонда методами евгеники и о «бремени белого человека». Отсюда – один шаг до нацизма и до избавления белого человека от бремени путем прямого истребления «низших» и «вредных» рас.

Я хочу на минуту прервать цепь аргументов и открыто заявить, что я во многом на стороне Эндрю Фергюсона в его нелюбви к эволюционной психологии, поскольку ее окончательная победа грозит нам, на мой взгляд, небывалой в истории человечества духовной катастрофой. К сожалению, как сказал в свое время о борьбе с коммунистами писатель Артур Кёстлер, самое худшее в этой борьбе – собственные союзники. Это мудрое изречение применимо и в данном случае: с такими союзниками, как Эндрю Фергюсон, врагов уже не надо.

Но прежде чем покончить с Фергюсоном и перейти к грозящей катастрофе, необходимо пояснить мотивы, которыми он руководствуется, предостерегая своих единомышленников-консерваторов от союза с эволюционными психологами. Сиюминутная польза от такого союза очевидна: это отповедь левым, научное доказательство, что освященные веками традиции и уложения коренятся в самой человеческой природе и что именно на эту природу восстают революционеры.

Тем самым, однако, консерваторы отказываются от куда более респектабельных духовных аргументов, от роли хранителей культурных и религиозных завоеваний цивилизации, на которую правые издавна претендуют. Ведь, согласно эволюционной психологии, даже сама человеческая личность – иллюзия. Вот как излагает эту концепцию Эндрю Фергюсон:

...

Может быть, одна из самых чреватых последствиями ошибок организма – это его интуитивное «умозаключение», что он располагает некоей единой, ни к чему не сводимой самоидентичностью – «самостью», личностью. Никакая подобная личность не уцелеет под действием универсальной кислоты. Личность – это тоже уловка, которую организм применяет к самому себе с целью выживания. Вера в «личность» функциональна: организм, полагающий себя неким независимым единством, протяженной во времени самоидентичностью, повышает свои шансы на выживание. Но эта вера – иллюзия. В ходе безжалостного расследования социобиолога «личность» оборачивается слиянием материальных процессов, каждый из которых – сам по себе продукт естественного отбора.

Каким же в таком случае образом, в отсутствие личности, без объективных категорий добра и зла и способности свободно выбирать между ними, – как осуществляться нравственному выбору? Социобиологи отвечают почти единодушно: мы должны притворяться, что факты, которые наука преподносит нам как истинные, ложны.

Беда полемического метода Фергюсона, равно как и многих других подобных отповедей, в том, что они пользуются приемом, который в английской риторике именуется «борьбой с соломенным человеком» и который хорошо знаком российской аудитории из постоянной полемики отечественной прессы с Западом и его ценностями. Позиция противника излагается собственными словами в карикатурном и примитивном виде, а затем начисто и без труда разбивается.

Я не знаю, насколько сам Фергюсон верит в теорию эволюции, – он, по крайней мере, ни разу не подвергает ее прямому сомнению, но он проговаривается, выдавая свое невежество и незнакомство с реальными фактами. Так, в одном месте, в качестве комплимента «традиционному» дарвинизму, он заявляет, что его сторонники, в отличие от эволюционных психологов, по крайней мере обосновывают свои заключения результатами раскопок. Судя по всему, Фергюсон представляет себе современного биолога этаким пришельцем из глубин XIX века, придурковатым жюль-верновским Паганелем с сачком. Его, наверное, никто до сих пор не уведомил, что современная молекулярная биология – точная естественная наука, оперирующая методами квантовой физики и химии, и что эволюция – уже давно не гипотеза из позвонков динозавра, а доказанный факт. Обо всем этом он мог бы легко узнать из книг Ричарда Докинса, если бы не предпочитал идеологическую болтовню полемистов.

Что знает средний человек о дарвинизме? Пораскинув мозгами, он, наверное, вспомнит, что, согласно Дарвину, человек произошел от обезьяны. Ничего подобного из Дарвина, конечно, не следует. Человек не произошел от обезьяны – он сам обезьяна, хотя Фергюсон почему-то все время говорит об этом с сарказмом. Метод так называемых «молекулярных часов» позволяет установить, что разделение трех основных видов высших приматов, гориллы, шимпанзе и человека, произошло почти одновременно около пяти-шести миллионов лет назад и человек состоит с гориллой в такой же степени родства, в какой горилла состоит с шимпанзе, – никто ни от кого не происходил.

Молекулярная биология совсем недавно отпраздновала свой величайший триумф: полную расшифровку генетического кода человека. Но об этом – как-нибудь в другой раз, а сегодня я хочу напомнить некоторые факты, известные уже не менее двадцати лет.

Механизм нашей наследственности, так называемая дезоксирибонуклеиновая кислота, или ДНК, заключен в каждой клетке нашего тела. Эта молекула, содержащая всю без исключения информацию, необходимую для построения человеческого организма, представляет собой нечто вроде винтовой лестницы, ступеньки которой и являются буквами кода. Этих ступенек всего четыре разновидности, слишком мало для вразумительной записи, но они работают в комбинациях по три, а таких комбинаций существует уже 64 – вполне достаточно, вдвое больше, чем букв в алфавите.

Представим себе ДНК как нечто вроде магнитофонной ленты с записью. В каждой клетке имеются так называемые рибосомы, которые являются своеобразными считывающими головками: они снимают информацию с копии ДНК и на ее основании синтезируют нужные белки в нужном количестве и в нужное время. Так строится человеческий организм – начиная с единственной оплодотворенной клетки в материнском организме и на протяжении всей жизни.

Ученые давно заметили, что информационный код, служащий для записи строения организма, составляет лишь часть всех ступенек ДНК – временами он прерывается как бы совершенно бессмысленной последовательностью знаков, чем-то вроде молекулярного шума, и именно так его воспринимают рибосомы, перескакивая с последнего «осмысленного» знака на следующий и игнорируя все, что стоит между ними. Осмысленные последовательности знаков называются «эксоны», а бессмысленные – «интроны».

Если бы интроны действительно содержали чистый шум, то последовательность ступенек внутри них была бы совершенно произвольной и переменной. Но данные исследований показали, что на самом деле эти ступеньки не менее постоянны, чем код эксонов, и их последовательность, если на минуту забыть про мутации, сохраняется практически неизменной на протяжении сотен миллионов лет. А раз так, вполне естественно предположить, что в них тоже заключен какой-то важный код, не имеющий, однако, никакого отношения ни к нам, ни к другим известным формам жизни – животным, растениям или бактериям. Что, согласитесь, кажется очень странным, но в настоящий шок повергает сравнительный подсчет всей этой информации: эксоны, ведающие нашим существованием, – то, что мы называем генами, – составляют лишь 2 процента всего содержания ДНК. Остальные 98 – это интроны.

Здесь, по крайней мере для меня, молекулярная биология кончается и начинается метафизика.

«Человек – это всего лишь тростник, самое слабое из сущего в природе, но это – мыслящий тростник, – писал французский ученый и мыслитель Блез Паскаль. – Всей Вселенной незачем вооружаться, чтобы сокрушить его. Простого пара, капли воды достаточно, чтобы его убить. Но если Вселенная его сокрушит, человек все же останется благороднее того, что его убило, потому что он знает, что умирает, а о превосходстве, которое над ним имеет Вселенная, сама она ничего не знает».