Стезя

Золотой остров

Ем бананы, валяюсь на пляже В первый раз за трагический век. Никакого здесь нет эпатажа, Как нормальный живу человек. Все стабильно: ни путча, ни рынка, Ни пустых политических ляс. Час-два лету до Санто-Доминго, Двести верст и – в огнях Каракас. По соседству фламинго гнездится, Дозревает кокосовый сок. Поселиться бы здесь, позабыться, Позарыть даже память в песок. Что еще романтичней и краше: Затеряться вот так, запропасть, Коль в Отечестве нашем – не наша, Продувная, продажная власть. В человеческом счастье иль горе Не бывает дороги прямой. Над лагуной Карибского моря Взвешу все и... уеду домой. А приснится мне птица фламинго И нектаром кокос налитой, Вспомню остров и Санто-Доминго, Как негаданный сон золотой. 1992

Гавана

Разбитная старушка, с ней внучка иль дочь, В ожидании рейса калякаем. Революцией пахнет гаванская ночь, Керосином и всячиной всякою. Ожидание рейса. Уснуть бы, прилечь, Но барбудосы шляются разные. И главенствует – нет! – не испанская речь А российская, русская – праздная. Сейнерили ребята. И вольную пьют. Ты ж болваном сидишь, как потерянный, А возникнешь под пьяную руку, убьют И не вякнешь, как палтус ошкеренный. Разбитная старушка, ты лучше завянь, Дочка-внучка, отстань с разговорами, А закрой свои ножки и зло не тарань Рыбачков колумбийскими взорами. За окошком тропическая канитель, Непогодные – что ли? – условия. Где-то спать собирается Кастро Фидель, Парабеллум кладет в изголовие. Ожидание рейса. Угрюмый момент. В тесном зале мурманская лексика. Но Россия закрыта. И Ньюфаундлен В гололеде. Свободна лишь Мексика. Будь что будет. Исходит кубинская ночь. Притомились мои иностраночки. Угнездилась старушка, а внучка иль дочь Тянет медленно «пепси» из баночки... 1993

Но пасаран!

В отеле солнечной Гаваны, Где нынче сервис – не фонтан, Весь в хаки, вылез из-под ванны Голодный местный таракан. «Что, камарадо, дело плохо? Опять в идеях наших брешь! – Вздохнул я. – Скверная эпоха! И крошку хлеба бросил. – Ешь!» И следом новую добавил, И по-немецки гаркнул: «Шнель!» Собрал он пищу, ус поправил И тотчас юркнул за панель. И там, насытясь мило-любо, В теснинах труб и теплых ванн, Ответил зычно: «Вива – Куба! И вообще – но пасаран!» 1994

Русская Венесуэла

Все было проще, чем думал об этом, Там, на краю Зарубежной Руси, Встретили шуткой седые кадеты – Ну, комиссар, мол, прощенья проси! Сдвинули рюмки по доброй привычке И недоверья растаял ледок. Да, раскидали нас войны и стычки, От безрассудства лишь Бог уберег. Только куда подевалась отвага? Думал ли встретить я, братцы, вчера Рудневых – внуков героя «Варяга»? Встретил. Сошлись мы. И – с Богом ура! Вспомню у Слезкиных вечер сердечный, Кинту [12] Бурмицких, вопросов обвал, Дружных Ольховских чету и, конечно, Как Свистунов о донцах вспоминал. Сколько улыбок хороших! И столько Солнечных душ пораскрылось легко: Павла и Сергия, Матушки Ольги... Только сроднились. И вновь далеко – Вечнозеленый окрас Каракаса, Горных дорог золотой серпантин, Авиаборт безупречной «Виаса», Моря Карибского синий сатин. Кира и Аннушка, Катя и Вера, Волков Георгий и кинта его. Вот перед взором встают кабальеры – Плотников, Маликов и Хитрово! Русских погостов святые могилы, Белой России последний рубеж. В утренней дымке вершина Авилы – Знак восклицательный наших надежд! 1991–1994

12

Кинта – дом (исп.)

Москва, Москва

Катил с какой-то кодлой воровской, Такси летело с дьявольским нахрапом. И шеф довез до самой до Тверской, И три «куска» потребовал на лапу. «Из-за бугра? – он нагло подмигнул, – Такие шмотки – шкары и рубашка!» Я, не торгуясь, молча отстегнул, Он сыто взял хрустящие бумажки, Москва, Москва! Имея рупь да грош, В былые дни дельцу не дался б в руки. Теперь вдохнешь, как лазаря споешь: «Москва, Москва, как много в этом звуке!» Куда же делась, словно испарясь, Родная речь, привычная для слуха? Полезло все: распущенность и грязь, Блатной жаргон и крайняя разруха. Вот эта с торбой – чья-нибудь жена, И этот – чей-то! – с нищей коркой хлеба. А были ж реки полные вина. Златые горы всяких ширпотребов. Мельчает все. И в сутолоке дня Мелькают чаще мелкие офени. Один из них и вычислил меня, Интеллигентно ботая по фене: «Державы нет! И нам придет хана, Коль правят бал шныри и вертухаи. Нужна РУКА! Н о нет и пахана. И весь расклад. Природа отдыхает». 1992

* * *

Т.Н.

Сижу. Такое дело – Гадаю о судьбе. И «мисс Венесуэла» Со мной в ночной избе. Конечно, мы не пара, Гадание – обман. И все ж она – Тамара, Кровиночка славян. Растаял васильковый Карибский о коем, Купальничек рисковый И пляж, и мы вдвоем. Теперь она в фаворе, Рекламный материал. Но грусть моя – не горе, Красивее терял. Полуночно, устало Печурку растоплю, Картинку из журнала В простенок приколю. Да, да вот эти ножки В песчинках золотых, Две спелые морошки На грудках налитых. 1992

* * *

Передо мной явилась ты...

А. С. Пушкин

Соседка пьет. Опять уныло пьет. Давно померк усталый свет в окошке. Ее белье замоченное ждет, Изголодавшись, терпят долю кошки. Поутру встанет, халкнет ковш воды, И, воцаряясь в хаосе нетленном, Поймает кайф – ни горя, ни беды! – В своем глухом жилище суверенном. Вот Ельцин пьет, не зная доз и норм, И уж каких пародий не пиши я, Не бросит пить за здравие реформ, А это ведь две разницы большие! Спортивный муж, хоть ветхий, но зато Его блюдет супружница Наина. А у соседки – драное пальто И вместо мужа облак нафталина. Сберет пустую тару и вина Опять несет, – попробуй пожалей-ка! – «Кто я тебе – любовница, жена Иль, боже мой, какая-то шумейка?!» Строчу стихи, дорвался до стола, Минорным слогом факты излагая... Вот и своя, родимая, пришла, – На этот раз поддатая и злая. 1993

Дама с собачкой

И пляж был не худший, и дачки, Амурные были дела. Ну, словом, как в «Даме собачкой» Прекрасной и дама была. Конечно, не столь эпохальный Сюжет я у классика крал, По нынешним меркам – банальный, В ту пору он за душу брал. Когда мы вдвоем загорали Иль в горы ходили пешком, Собачку гулять оставляли С одним гражданином с брюшком. Кивнет он и больше – ни слова, Замкнется – ни то и ни се. Она ж оказалась готова, Как пишут в романах, на все! Восторженным взором глядела. И я в нее взоры вперял. Ее ненасытное тело К утру только Эрос смирял. Восторги и вздохи – в начале, Доверье – в зените любви. Но отпуск не вечен. Умчали Мы в скучные веси свои. Писала, как хлюпая лужей, Сошла она в городе Н. С натугой взглянула на мужа И в нем не нашла перемен. Распутица липла к подошвам, Собачка мусолила кость... Все это в немыслимом прошлом Осталось. И с веком спеклось. И море, и озеро Рица, И пальмы, и чувственный зной. Теперь там – насквозь! – заграница, Распаханы пляжи войной. Дики невоенному глазу Системы военные «град». А там, где трудились абхазы, Работает зло автомат. Где мы целовались когда-то, Где парус белел – вдалеке, То гильза, то каска солдата Буреют в кровавом песке. Сгорели беседка и дачка, И взор под вуалью густой Расплывчат. И сдохла собачка С тоски – еще осенью той... 1993

ОСЕНЬ-93

1

Что за времечко! С пригорка Простираю долгий взгляд: По Москве идет разборка, Снова головы летят. Над оратором – оратор! Но от пагубы речей Лечит «демократизатор» Нестабильных москвичей. Словно ворон, – Крест и ряса! – Чистит клюв Якунин Г. Человеческого мяса Нынче вдоволь в СНГ. Полупьяные, косые, Спецопричники в поту – Добивают Мать-Россию С кляпом «сникерса» во рту.

2

Ни косожец, ни Редедя, А лакейская душа, По Тверской на танке едет Генерал Грачев-паша. Едет Клинтону в угоду, Словно ваучер, пылит, По избранникам народа Бронебойными палит. Вожаков ведут в ментовку, Для других, для прочих масс, «Всенародный» – под диктовку ЦРУ – строчит указ. Так и так, мол, сэры-братцы, – Голова о всех болит! – Больше трех не собираться, Как Бурбулис говорит. Свищут «вести», словно пули: Добивай, круши, меси! Вот и месят и бурбулят Ненавистники Руси. На крови банкуют урки, Беззакония чинят, Собчакуют в Петербурге И в столице ельцинят. 1993

Не дамся...

По сути – ханыга и гад, Но очень идейный и бойкий, Насел на меня «демократ», Я врезал бойцу перестройки. И Бог с ним, пускай не нудит! Тут дома – подлейшая штука: С косою бабуля сидит, Меня дожидается – сука. Бухтит, что она не со зла, Мол, ты не серчай понапрасну: «Я просто по делу пришла, – Приказано брать несогласных!» Вскипел я: «Ты гонор уйми, Хоть нынче не сахар житуха, Не дамся...» – и хлопнул дверьми. Надолго заткнулась старуха. 1993

Бухарин

Бухарин был политик редкий, Знаток интима и вина. Но я прочел его «Заметки» И убедился – злость одна. Достигнув в злобе эпогея, Сей эротический бунтарь Плевал в Есенина, в Сергея, В поэта! Этакая тварь. Итог известен – канул где-то. Но тут в умах переворот: Одна блатная демгазета Его возвысила. И вот Сбежалось вновь паучье семя, В малину сгрудилось одну И под кликухой «Наше время» Давай оплевывать страну... Остались нынче – слог затертый Да пара-две писучих дур. А шеф «НВ» Барух Четвертый Стал шефом банковских структур. Сидит на денежках, ликуя, Что снова место приглядел. Лет через двадцать аллилуя Затянет жалобно: «Сиде-ел!» При всей мошне, при сытой харе, Припрется в свой «мемориал», Где русский, как писал Бухарин, Лишь «человекоматерьял». 1994