Стих и проза в культуре Серебряного века

Далее, можно говорить о решительном размывании Добролюбовым границ художественности/нехудожественности, что выразилось во включении в состав третьей книги, наряду с собственно художественными, также литургических и публицистических текстов, прихотливо смонтированных в единое полиметрическое целое.

Особенно отчетливо все эти черты проявились в последней книге поэта, которая выстроена (как мы знаем, не автором, а составителем) как многоступенчатая иерархия текстов, подразумевающая сложную систему их соподчинения. Так, книга разбита на шесть основных непропорциональных по объему разделов, пронумерованных римскими цифрами. Первый из них – «О прежнем» – включает два фрагмента, последний – «Последние слова» – восемь: по сути дела, это пролог и эпилог книги.

Четыре центральных части состоят каждая из двух-четырех десятков чередующихся стихотворных и прозаических фрагментов. При этом третья носит то же название, что и книга целом, и включает 32 «песни», что объявляется уже во вступительном прозаическом фрагменте раздела, обозначенном в содержании как стихотворение, первой строчкой: «От детства песни рождались в сердце моем». Затем следует двадцать одна стихотворная «песня», пронумерованная арабскими цифрами.

Последние произведения, однако, разрушают и утяжеляют композицию: под номером 22 помещено три пронумерованных опять римскими цифрами прозаических текста, причем первая миниатюра вновь не имеет названия и обозначена в оглавлении по первой фразе, приравненной таким образом к стихотворной строке, а две последние, несмотря на прозаическую форму, названы «песнями». Наименование же 23-го номера дважды «песенное»: «Песнь песней»; это цикл второго порядка, включающий уже целых восемь фрагментов, из которых три прозаических, а пять – стихотворных. При этом заявленная в заглавии цикла библейская тема встречается лишь в нескольких произведениях, некоторые же носят вообще подчеркнуто светский характер, как, например, стилизация народной песни «Жалоба березки под Троицын день» (написанная при этом свободным стихом!):

Под самый под корень ее подрезал он,За вершинку ухмыляясь брал,С комля сок как слеза бежал,К матери сырой земле бежал.Глядеть на зеленую-то радостно,На подкошенную больно жалобно.Принесли меня в жертву богу неведомому,Срубили в начале светлой весны,Продали в великий праздник весны.Все порадовались листве моей,Никто не помог жалобе моей,Каждый ухмыляясь подходил,Каждый насмехаясь говорил…

Третий раздел книги, «Жертвенник из земли», построен еще сложнее: он разбит на две неравные части: большую первую, состоящую из 14 номеров, – «Времена сомнений», и меньшую вторую, из 5 номеров, «Ты победил, галилеянин!»; при этом два из четырнадцати текстов первой части делятся еще: первый, озаглавленный просто «Два отрывка» – соответственно, на две, а двенадцатый, «В царстве труда», – на четыре, третий из которых – «У земли» – разделен еще на пять, и внутри второй его части, в свою очередь, выделено два отдельных фрагмента. Таким образом, выстраивается глубинная «матрешечная» перспектива, включающая семь ступеней дробности, причем начиная с третьей по седьмую их могут занимать тексты, абсолютно одинаковые и по объему, и по значимости.

С точки зрения смены жанров и стиха и прозы, картина не менее сложная: сначала идут лирические прозаические минитюры, в т. ч. одно, написанное метрической прозой, затем – блок из пяти стихотворных текстов, вновь прозаическая миниатюра и снова стихотворение; самый дробный двенадцатый номер начинается стихотворной «Песней на работе» и состоит еще из двенадцати прозаических фрагментов; последние два номера раздела – тоже прозаические, причем завершающий представляет собой манифест «Письмо в редакцию “Весов”». Наконец, второй большой раздел главы начинается стихотворением, затем следуют два прозаических и еще два стихотворных фрагмента.

Таким образом, констатируя сложность композиции первых частей книги, в том чичсле и с точки зрения чередования в нем прозиметрических компонентов, мы в то же время не можем обнаружить в этом чередовании никакой содержательной закономерности, хотя бы с точки зрения расположения текстов в сильных или слабых позициях или контрастного выделения наиболее значимых фрагментов.

Четвертая часть, «Дела и дни», имеет подзаголовок «Дневник заключенного 1904 года» и имеет соответственно более простую структуру: девять основных номеров (арабских), из которых два последних разделены один на два, а другой на четырнадцать самостоятельных текстов.

При этом аллегорические реалии жизненной «тюрьмы» появляются только в первых прозаических фрагментах. Стихов здесь меньше, они занимают соответственно номера пятый, седьмой и четыре первых внутри девятого. Таким образом, можно говорить о постепенном вытеснении из прозиметрума стихотворной компоненты, что становится особенно очевидным в пятой части, названной «Из исследований» и включающей в основном теологические и философские миниатюры в прозе, в том числе притчи.

Структура здесь более строгая: девять частей, три первые – пролог – неделимы, остальные разделены на фрагменты, от двух до семи, причем самыми дробными оказываются шестая и седьмая, разделенные соответственно на пять и семь отрывков, четыре из которых (три центральных в шестом и первый в седьмом) в свою очередь разделены на фрагменты. Стихотворных фрагментов нет – в полном соответствии с заявленной «научностью» части. Очевидно, ею же определяется и особая симметричность композиции, заключающаяся, во-первых, в относительной соразмерности фрагментов, а во-вторых, в том, что самые большие и дробные помещены в центр главы.

Наконец, в последнем разделе-эпилоге стихи и проза чередуюся через номер, то есть первые занимают четные, а вторая – нечетные позиции, создавая тем самым рамку, закрепленную завершающим книгу прозаическим текстом, одноименным с последним разделом – «Последние слова» (cр. с названием последней вещи М. Салтыкова, по жанровой природе тоже прозаической миниатюры – «Забытые слова»).

Охватить единым взглядом представленную картину непросто, однако о некоторых общих закономерностях композиции добролюбовского прозиметрума все-таки можно говорить: так, более дробные тексты чаще всего расположены в середине частей, в начале книги чаще встречается стихотворная речь («песни»), которую затем постепенно вытесняет прозаическая («исследования»).

Можно увидеть также определенную рамочную функцию пролога и эпилога, включающих примерно поровну стихов и прозы. В целом же, кроме определенных чисто жанровых коннотаций, говорить о каких бы то ни было закономерностях в расположении стихотворных и прозаических фрагментов затруднительно.

Скорее, можно констатировать, что, несмотря на сложную семиступенчатую систему дроблений прозиметрического целого на стихотворения и прозаические миниатюры, составляющие композицию «Из Книги Невидимой», они расположены в соответствии с логикой сюжета именно цикла прозаических миниатюр, в которых, как правило, выделяется – иногда умышленно, иногда – просто по имманентным законам восприятия – рамка, образуются связи – иногда контрастные, иногда лейтмотивные – между соседними текстами, отчасти намечается внутренний лирический сюжет, для поддержания которого могут использоватся и внешние сюжетные линии (в нашем случае инсценированный «дневник заключенного»), которые, однако, могут столь же неожиданно теряться, как и возникать.

Очевидно также, что почти все перечисленные приметы вполне приложимы не только к прозиметрическому циклу, но и ко всякому вообще циклическому образованию, будь то циклы прозаических миниатюр, большинство лирических стихотворных циклов, подборки и сборники прозаических афоризмов и т. д.

Теперь о конкретных формах стиха и прозы, используемых в книге. Прежде всего, обращает внимание доля свободного стиха, которым написано 23 из 44 (52,3%) стихотворений, однако теперь, в отличие от предыдущих книг, это не европейский верлибр, а особый молитвословный подтип свободного стиха. В этом смысле вполне показательно, что А. Добролюбов достаточно часто обращается также к литературным имитациям русского народного белого стиха (31,8%), тоже традиционно ориентированного на песенное исполнение, и к другим нетрадиционным формам стихосложения; классической силлаботоникой в книге выполнено всего 11,3% произведений, но и среди них почти половина – нерифмованные. Остается еще раз напомнить, что в большинстве своем неклассические метры осознавались читателями-современниками как своего рода плавный переход от стиха к прозе.

Наконец, проза Добролюбова, включенная в книгу, явно тяготеет к строфической, или версейной, отличительной особенностью которой выступают краткость строф, их выравнивание по объему друг с другом и стремление к выравниванию объема каждой строфы с одним предложением. Причем версейная ориентация усиливается в ряде случаев еще и введением пробелов между абзацами, еще более выделяющих их строфическую самостоятельность и даже автономность в структуре целого текста. Если же объем текста превышает одну-две страницы, он начинает члениться пробелами на относительно самостоятельные фрагменты-главки, по размеру вполне соотносимые с теми же самыми миниатюрами.