Стихотворения (1970–1980)

«Он…»

Он. Она. Муж в далеком рейсе… Скажет женщина: — К черту ложь! Да, люблю. Только не надейся: Это было бы — В спину нож… Не считай меня Недотрогой, Просто, Как бы ни шли дела, Я хорошим парнем, ей-богу, Я всегда «верняком» была. Он ответит: — Что ж, хлопнем по сто. Ты и вправду «верняк», Дружок. — И простится. Все очень просто: Станет в сердце Рубцом ожог…

1975

В ТРИДЦАТОМ ВЕКЕ

И поначалу было невдомек Земляночке бесхитростной, наверно, Что этот гордый синеглазый бог Всего шедевр мысли инженерной… Смеялись современники над ней, И были правы — что тут скажешь против? Неужто мало на земле парней С горячей кровью и живою плотью? Страсть к роботу? Да это просто бред! Тридцатый век и грусть о чуде-юде?.. А фантазерке было двадцать лет, Ей верилось, что робота разбудит. Казалось это ересью сперва Расчетливому, как компьютер, веку, Но оказалась девушка права: С ней робот превратился в человека! Не синтетическою стала кровь, И не химическое возгорелось пламя, И слово незнакомое «лю-бовь» Он прошептал ожившими губами.

1975

«Легка. По-цыгански гордо откинута голова…»

Легка. По-цыгански гордо Откинута голова. Техасы на узких бедрах, Очерчена грудь едва. Девчонка, почти подросток, Но этот зеленый взгляд! — Поставленные чуть косо По-женски глаза глядят. В них глубь и угроза моря, В них отблеск грядущих гроз… Со смуглою кожей спорит Пшеничный отлив волос. Легка, за спиною крылья — Вот-вот над землей вспорхнет… Неужто такими были И мы в сорок первый год?..

1975

ЕЛКА

На Втором Белорусском Еще продолжалось затишье, Шел к закату короткий Последний декабрьский день. Сухарями в землянке Хрустели голодные мыши, Прибежавшие к нам Из сожженных дотла деревень. Новогоднюю ночь Третий раз я на фронте встречала. Показалось — конца Не предвидится этой войне. Захотелось домой, Поняла, что смертельно устала. (Виновато затишье — Совсем не до грусти в огне!) Показалась могилой Землянка в четыре наката. Умирала печурка, Под ватник забрался мороз… Тут влетели со смехом Из ротной разведки ребята: — Почему ты одна? И чего ты повесила нос? Вышла с ними на волю, На злой ветерок, из землянки. Посмотрела на небо — Ракета ль сгорела, звезда? Прогревая моторы, Ревели немецкие танки, Иногда минометы Палили незнамо куда. А когда с полутьмой Я освоилась мало-помалу, То застыла, не веря: Пожарами освещена, Горделиво и скромно Красавица елка стояла! И откуда взялась Среди чистого поля она? Не игрушки на ней, А натертые гильзы блестели, Между банок с тушенкой Трофейный висел шоколад… Рукавицею трогая Лапы замерзшие ели, Я сквозь слезы смотрела На сразу притихших ребят. Дорогие мои д'Артаньяны Из ротной разведки! Я люблю вас! И буду Любить вас до смерти, Всю жизнь! Я зарылась лицом В эти детством пропахшие ветки… Вдруг обвал артналета И чья-то команда: — Ложись! Контратака! Пробил санитарную сумку осколок, Я бинтую ребят На взбесившемся черном снегу… Сколько было потом Новогодних сверкающих елок! Их забыла, а эту Забыть до сих пор не могу…

1976

БАНЯ

Я у памяти в плену, Память в юность тянет!.. По дороге на войну Завели нас в баню. Мы разделись догола, И с гражданским платьем Жизнь гражданская ушла… Дымно было в хате, Там кипели чугуны, Едким щелоком полны: Щелок вместо мыла — Так в те годы было. Пар валил от черных стен, Не моргнувши глазом, Всех девчат Старик туркмен Кистью с хлоркой мазал! Приговаривал, смеясь: — Нэ смотрите строго. «Автоматчики» у вас Завэстись нэ смогут. Зря ты, дэвушка, сэрдит! Нэту, дочка, мыла… — Вот каким в солдатский быт Посвященье было! Да, прелюдия войны Прозаична малость… Опустели чугуны, Смыли мы усталость И, веселые, потом Вылетев в предбанник, С визгом бросились гуртом К обмундированью. Вмиг на мокрые тела Форму, а не платье! — Ну, подруженька, дела! Ты не девка из села, А лихой солдатик! До чего ж к лицу тебе Гимнастерочка х/б! Мы надели щегольски, Набекрень, пилотки! Ничего, что велики Чуть не вдвое башмаки, В километр обмотки, Все, подружка, впереди: И медали на груди, И другая доля — Лечь во чистом поле… — Стройсь! На выход! — Взвился крик. Вышли мы из бани. Вслед смотрел туркмен-старик Грустными глазами. Может, видел дочь свою… Он сказал: — Ее в бою Ранило, однако. Но нэ очень тяжело… — И добавил: — Повэзло… — А потом заплакал…

1976

ПРИНЦЕССА

Лицо заострила усталость, Глаза подчернила война, Но всем в эскадроне казалась Прекрасной принцессой она. Пускай у «принцессы» в косички Не банты — бинта вплетены, И ножки похожи на спички, И полы шинельки длинны! В палатке медпункта, у «трона», Толпились всегда усачи. «Принцессу» ту сам эскадронный Взбираться на лошадь учил. Да, сам легендарный комэска Почтительно стремя держал! Со всеми суровый и резкий, Лишь с нею шутил генерал. …А после поход долгожданный, Отчаянный рейд по тылам, И ветер — клубящийся, рваный, С железным дождем пополам. Тепло лошадиного крупа, Пожар в пролетевшем селе… Принцесса, она ж санинструктор, Как надо, держалась в седле. Она и не помнила время, Когда (много жизней назад!) Ей кто-то придерживал стремя, Пытался поймать ее взгляд. Давно уже все ухажеры Принцессу считали сестрой. …Шел полк через реки и горы — Стремительно тающий строй. Припомнят потом ветераны Свой рейд по глубоким тылам, И ветер — клубящийся, рваный, С железным дождем пополам. Тепло лошадиного крупа, Пожар в пролетевшем селе… Принцесса, она ж санинструктор, Вдруг резко качнулась в седле. Уже не увидела пламя, Уже не услышала взрыв. Лишь скрипнул комэска зубами, Коня на скаку осадив… В глуши безымянного леса Осталась она на века — Девчушка, дурнушка, принцесса, Сестра боевого полка.

1976

ВСТРЕЧА

Со своим батальонным Повстречалась сестра — Только возле прилавка, А не возле костра. Уронил он покупки, Смяла чеки она, — Громыхая, за ними Снова встала Война. Снова тащит девчонка Командира в кювет, По слепящему снегу Алый тянется след. Оглянулась — фашисты В полный двинулись рост… — Что ж ты спишь, продавщица? — Возмущается хвост. Но не может услышать Этот ропот она, Потому что все громче Громыхает Война, Потому что столкнулись, Как звезда со звездой, Молодой батальонный С медсестрой молодой.

1976

«Всю жизнь от зависти томиться мне…»

Всю жизнь От зависти томиться мне К той девочке, Худющей и неловкой — К той юной санитарке, Что с винтовкой Шла в кирзачах пудовых По войне. Неужто вправду ею я была?.. Как временами Мне увидеть странно Солдатский орден В глубине стола, А на плече Рубец солдатской раны!

1976

«Встречая мирную зарю…»

Встречая мирную зарю В ночной пустыне Ленинграда, Я отрешенно говорю: — Горят Бадаевские склады… И спутник мой не удивлен, Всё понимая с полуслова, Пожары те же видит он В дыму рассвета городского. Вновь на него багровый свет Бросает зарево блокады. Пятнадцать, тридцать, сотню лет Горят Бадаевские склады…

1976

«ПИОНЕР-БОЛЬШЕВИК»

Этот холм невысок, Этот холм невелик, Похоронен на нем «Пионер-большевик». Да, на камне начертано Именно так… Здесь всегда Замедляют прохожие шаг, Чтобы вдуматься в смысл Неожиданных слов, Чтобы вслушаться в эхо Двадцатых годов. Хоронили горниста Полвека назад, Молчаливо шагал Пионерский отряд. Барабанная дробь, Взлет прощальный руки. Эпитафию вместе Сложили дружки: «Пионер-большевик, Мы гордимся тобой — Это есть наш последний И решительный бой!» Отгремели года, Отгорели года. Человек на протезе Приходит сюда — Партизанил в войну Комсомольский отряд, Лишь один партизан Возвратился назад. Возвратился один, И его ли вина, Что порой без могил Хоронила Война?.. Потому и приходит, Как перст, одинок, Он на холм, где лежит Школьный старый дружок — Тот, кого подстерег Злой кулацкий обрез… Гаснет день. Заливаются горны окрест. Искры первых костров Светлячками летят — Как полвека назад, Как полвека назад. И о холм ударяется Песни прибой: «Это есть наш последний И решительный бой!»

1976

«Брожу, как в юности, одна…»

Брожу, как в юности, одна В глухих лесах, по диким склонам, Где обнимает тишина Меня объятием влюбленным, Где отступает суета И где за мною вместо друга, Посвистывая, по пятам Смешная прыгает пичуга. Где два орла, как петухи, Сцепившись, падают на тропку, Где изменившие стихи Опять стучатся в сердце робко.